Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли

– И примкнувшего к ним Шепилова… – он достал из кармана халата дорогой, итальянский блокнот – надо устроить партийное собрание, по результатам пленума. Впрочем, это дело парторга, а не мое… – секретарь у них был освобожденный, из числа сотрудников Комитета Госбезопасности:

– От меня, руководителя парторганизации, требуется только обеспечить явку… – Давид сделал себе пометку, – впрочем, мы лишились одного коммуниста. Ничего, скоро привезут нового, то есть новую. И не коммуниста, а комсомолку… – девушка, эндокринолог, благополучно защитив диссертацию, вступив в партию, трагически погибла в ходе научного эксперимента.

Давид заметил куратору:

– Я никогда не слышал об опасности опытов эндокринологов, но пусть остается так, как есть. Можно даже посмертно дать ей награду… – он ждал нового досье аспиранток. Налив боржоми, из хрустального графина, Давид задумался:

– Сабуро-сан, то есть Сергей Петрович, доволен своей казашкой… – японцу привезли местную девушку, – у меня еще никогда не было азиаток. Они отличные жены, стоит попробовать. У них в крови покорность, не то, что у проклятой Эстер… – о гибели бывшей жены в Будапеште Давиду сообщили прошлой осенью:

– Полезла на баррикады, я и не сомневался. Черт с ними со всеми… – сыновья его не интересовали, – пусть сидят в провинциальном кибуце, крестьяне… – он погладил бороду:

– Сабуро-сан объяснил жене, что воспитывался в детском доме, поэтому он и не знает корейского. Русский у него хороший, если не считать письма… – диссертацию японец готовил на английском. В Москве с научным трудом поработали переводчики Комитета.

Давид говорил с подчиненным тоже по-английски:

– И доклад он будет делать на английском. Ничего, пусть молодежь привыкает. Для ученого важно знание языков… – жена Сергея Петровича прошлым годом родила мальчика:

– У нас пора открывать детский сад и школу, о чем я писал в Москву, – вздохнул Давид, – дети растут, матери должны возвращаться к работе… – по выходным белый песок пляжа сотрудников покрывался оплывающими замками. Семьи брали на прогулку собак, на синей глади Аральского моря трепетали паруса яхт:

– У нас с десяток малышей, – подумал Давид, – правда, старшему нет и четырех, но надо позаботиться об их образовании. В конце концов, мы советские граждане. Профком даже распределяет путевки, в закрытые санатории… – Давид ездил на Дальний Восток, охотиться на тигров. На Черное море его не тянуло:

– Море у нас под боком. Но было бы интересно побродить по Тянь-Шаню, благо, здесь недалеко. Шкура снежного барса украсит апартаменты… – он поправил афишку, на пробковой доске:

– Пятничный киноклуб. Просмотр и обсуждение нового фильма «Высота», товарища Александра Зархи… – у них имелся шахматный кружок и курсы иностранных языков. На Новый Год в институт привозили большую елку, с материка. Сотрудники разыгрывали капустник. Давид наряжался Дедом Морозом:

– Малыши на мне виснут, требуют подарков, – улыбнулся он, – но свои дети мне больше не нужны… – он мог попробовать провести реверсивную операцию, однако профессор не видел в этом смысла:

– Мне пятый десяток. Я выгляжу лет на тридцать пять, однако зачем мне еще потомство? Пусть Сергей Петрович возится со своим Никитой… – мальчика назвали в честь Хрущева, – он говорил, что у него до войны был сын, в Японии. Его жена, скорее всего, вышла замуж. Военнопленные у них считались пропавшими без вести…

Медная ручка двери повернулась. Сабуро-сан, в накрахмаленном халате, внес в аудиторию стеклянную банку, с пронизанной синими прожилками, багровой массой:

– Свежая, – одобрительно сказал Давид, – пусть посмотрят, как выглядит плацента. Химики и фармакологи вряд ли присутствовали при родах… – водрузив банку на кафедру, Сабуро-сан откашлялся:

– Плод отправили… – он повел рукой вниз, – а мать еще под наркозом, после операции. Вмешательство рутинное, я таких сделал с тысячу, а то и больше…

Отряд Исии проводил аборты китаянкам и кореянкам, на станциях развлечения, как в Японии называли армейские бордели. По лицу Сабуро-сан Давид видел, что японцу претит притворяться корейцем:

– Покоренная нация, как говорится. Ничего, пусть засунет самурайский гонор куда подальше. Либо он кореец, и ест красную икру на завтрак, либо японец, и тогда пусть отправляется обратно на лесоповал… – Сабуро-сан добавил:

– Только непонятно, как ей все объяснить. Я имею в виду мать… – Давид открыл золотой портсигар:

– Никак, коллега. Вы видели ее папку. С первого ареста, в сорок восьмом году, она не вылезает из лагерей. Уголовница, на ней негде пробы ставить… – Давид перешел на русский язык, – она столько раз меняла документы, что забыла настоящее имя… – в папке имелась метрика Фаины Генкиной, тридцать третьего года рождения, уроженки Харькова:

– Вряд ли она еврейка, – зевнул Давид, – наверняка, свидетельство ворованное. Она светловолосая, голубоглазая, хотя Эстер тоже такая была… – с фотографии в папке смотрела щедро накрашенная, завитая девица:

– Воровка, торговка наркотиками, участвовала в грабежах сберкасс. Она забеременела только ради амнистии, к годовщине революции… – судьба фальшивой Фаины его не занимала:

– Мы просили у комитета беременную в третьем триместре женщину, мы ее получили. Остальное нас не касается. Когда она оправится, мы начнем программу, с яйцеклетками… – Давид не собирался рисковать. Для его опытов требовалась подтвержденная фертильность. Сабуро-сан поправил очки:

– Как мы и говорили, сенсэй, я обращу внимание коллег на использование плаценты в традиционной восточной медицине… – Давид кивнул:

– Многие считают такие средства шарлатанством, однако мы, ученые, обязаны видеть более широкую картину… – хорионический гонадотропин отлично проявил себя при протоколе лечения от бесплодия:

– Но не увлекайтесь, – предупредил Давид японца, – для советской медицины важнее дать женщинам возможность забеременеть… – он перелистнул страницу блокнота:

– Нам скоро привезут новый фильм, режиссера Куросавы, по пьесе Максима Горького, «На дне». Лента с субтитрами, но вы сможете послушать язык… – он весело подмигнул японцу.

В дверь всунулся секретарь, в штатском костюме. Все технические должности на острове занимали сотрудники Комитета:

– Вас к телефону, Давид Самойлович, – парень отвел глаза от банки, – это вертушка… – Кардозо похлопал японца по плечу:

– Готовьтесь, Сергей Петрович, я сейчас… – кабинет Давида обставили антикварной мебелью, карельской березы. Рядом с вертушкой лежал черновик новой статьи, об искусственном оплодотворении яйцеклеток кроликов:

– Пока только кроликов, и нам не удалось добиться благополучного исхода беременности… – он взял трубку, – но посмотрим, как дело пойдет с Фаиной. Хотя искусственные роды могут повлиять на ее способность к зачатию. Впрочем, в уголовницах и ненормальных недостатка нет… – отдел психиатрии помещался в новом, особо выстроенном здании, на месте, где раньше стояли бараки с заключенными:

– Там сидит кататоничка, из Куйбышева… – вспомнил Давид, – совершенно безнадежный случай. В средние века, ее, наверняка, объявили бы святой. У нее религиозное помешательство, как и у всех верующих… – психиатрия его интересовала мало, он почти не навещал тамошних коллег. Давид щелкнул платиновой зажигалкой: «Слушаю вас». Знакомый голос не счел нужным здороваться:

– Я его не видел с пятьдесят третьего года, – понял Давид, – тогда сюда привезли негритянскую девочку… – профессор, невольно, выпрямил спину:

– Он был правой рукой Берия, но, кажется, не разделил судьбы начальства… – товарищ Котов сухо сказал:

– Вечером к вам придет особый рейс, груз строго засекречен… – Давид замялся:

– Какие имеются указания, насчет груза… – линия была безопасной, однако он предпочел не называть бывшего куратора по фамилии:

– Обеспечьте бригаду хирургов и лучшую акушерскую помощь, – распорядился Котов, – это дело государственной важности…

Уверив его, что все будет в порядке, Давид повесил трубку: