Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Хорошо бы со всех сторон полезли. Вот тогда — успех. Селезню тогда — великая слава!

Юрген Фаренсбах, воеводы Коркодинов и Сугорский ни свет ни заря подняли своих соратников, расставляя по местам. Особенно много хлопот вышло с посохой. Мужи­ки понимали, что предстоит им не тесать топором подат­ливое дерево, не пилой вжикать, а рубить живых людей, хотя и нехристей, но для них это так непривычно, что пе­респрашивали они одно и то же по нескольку раз, словно запоминая, как должны будут действовать. Но все в кон­це концов уладилось, и воеводы сообщили Фаренсбаху, что для встречи татар все изготовлено.

После этого сообщения Фаренсбах сам поехал по всем станам крепости, чтобы подправить, если что не так. Особенно придирчиво глядел, не оставлена ли где посоха без рыцарей-наемников и порубежников, и где замечал та­кое, тут же повелевал добавить опытных ратников. Еще и к пушкарям велел прислать побольше обороняющихся — бойницы все же достаточно вольные, и если добегут до них нападающие, встречать их тут надлежит дружно.

Не успел еще Фаренсбах закончить объезд, как на­блюдатели донесли:

— Татары!

Фаренсбах, не поторопив коня, продолжал ехать ша­гом, словно ничего особенного не случилось. Он ждал, как дальше поведут себя крымцы, полезут через поле в лоб, как прежде уже поступали, или начнут окружать гу­ляй-город для осады. Каждый шаг вражеский определял и дальнейшие распоряжения Фаренсбаха. Вот подоспел и новый доклад наблюдателей:

— В осаду, похоже, намерились. Тьма-тьмущая воро­нья!

«Значит, есть время».

Окончив объезд, поднялся Фаренсбах по лестнице к наблюдателю. Отменное место: в середине гуляй-города почти на макушке кряжистого дуба спилены ветки и со­оружена круговая площадка, предусмотрительно огоро­женная по краю, — во все стороны хорошо все видно. Здесь и решил Юрген Фаренсбах остаться, чтобы наблю­дать за ходом боя. А для быстрой связи с воеводами пове­лел прислать дюжину гонцов и сигнальщиков. Не так да­леко и вышки для костров, услышат костровые приказ дать дым, если чуть погромче приказать.

Крымцы действовали, исходя из вековой татарской тактики: передовыми сотнями стремительно замкнули круг, затем уже поспешно стали подтягиваться осталь­ные силы.

Действительно, тьма-тьмущая. Выходит, все тумены послал Девлет-Гирей на гуляй-город. Это — хорошо.

«Сдюжить бы до полудня. Озвереют, забудут про спи­ны, — рассуждал Юрген Фаренсбах. — Вот тут в самый раз князю в сечу идти».

Не то чтобы до полудня, но даже до того, как подняв­шееся над горизонтом солнце разгорелось в полную силу, не выдержали осажденные. Как ни прорежали из пушек лезущих к крепости, многим все же удалось прорваться к стене. Встречали их дружно. Ертоульцы и посоха секли топорами руки тех, кто успевал схватиться за верх кита-ев, избегших такой участи, ратники разили мечами, ше­стоперами и боевыми топорами. Особенно часто мелька­ли в воздухе шестоперы — любо русским богатырям это тяжелое оружие, для них оно не утомительное. И все шло бы ладно, не пускай крымцы из-за спин нападающих ту­чи стрел. На место срезанных пушкарями лучников вста­вали новые, и создавалось такое впечатление, будто стрельба по лучникам, чьи стрелы доставали обороняю­щихся, идет без всякого толку.

Особенно быстро таяла посоха без щитов, кольчуг и шеломов. Обстановка вроде бы уже требовала подавать условленный сигнал, но Юрген Фаренсбах сдерживал се­бя, размеренно прошагивая по помосту круг за кругом.

На дуб взобрался разгоряченный боем атаман Черка-шенин, схватил за грудки Юргена Фаренсбаха.

— Иль ты ослеп?! Гляди, что творится! Казаки мои гибнут, посоха валится! Вели дать дым!

— Сеча без крови не бывает. Без крови ради общей по­беды. Спускайся вниз и не мешай мне наблюдать.

— Не дашь приказа ты, я сделаю это сам!

Юрген Фаренсбах просверлил атамана Черкашенина зловеще-спокойным взглядом и с таким же зловещим спокойствием пообещал:

— Я не допущу этого. Я убью тебя.

Черкашенин плюнул с досады и столь же решительно, как и поднимался на дуб, сбежал по лестнице, а Фарен­сбах продолжил свое хождение по кругу.

Только когда он увидел, что татары пустили в ход крюки на волосяных арканах, стараясь растащить гу­ляй, и в одном месте сделать это им удалось (рубка пере­местилась на повозки, подпиравшие стенки), он крикнул во весь голос:

— Дым!

У сигнальщиков зажженные факелы в руках, а поле­нья, изрядно пропитанные дегтем, уложены холмами, под которые подсунуты полосы бересты, — подноси фа­келы и только.

Костры занялись сразу, и тут же дым пополз в небо од­новременно с двух вышек. Поначалу тонкоструйно, но дымный ствол быстро чернел, жирел и высился — не увидеть его было просто невозможно.

Юрген Фаренсбах внимательно наблюдал за нападаю­щими, как они воспримут дым, но те даже не обратили на него внимания. Не до дыма им, чувствуют, что еще не­много усилий, и прорвутся они в гуляй-город, где их кро­вожадные души вдоволь натешатся.

Первыми навалились на бока крымцев конники Боль­шого полка, Левой руки и Правой руки. Следом подоспе­ли пешцы. Секли врагов как траву на сенокосе. Гуляй-го­род тоже ободрился, откуда только новые силы взялись у ратников. Пушки метче ударили, рушницы скороговор; ной заговорили, болты каленые из самострелов пчели­ным роем над головами лезущих на гуляй понеслись к дальним лучникам, разя и их, и коней под ними, — кар­тина боя резко изменилась. Татар обуял страх, им каза­лось, что сам лес превращался в русских ратников закли­наниями неведомой силы, и хотя во многих местах крымцы начали приходить в себя и отчаянно рубиться с наседавшими русскими мечебитцами, в целом удача по­вернулась спиной к татарским туменам. Вот уже первые десятки, а следом и сотни нукеров перемахивали через Рожаю-реку. Вот-вот начнется паническое бегство. Но на левом берегу уже встречает их конная лава Передового опричного полка. Князь Хованский уже гонит обратно через реку трусливых, Хворостинин же и Вельский, сте­гая коней, несутся со своими опричниками к назначен­ным местам, чтобы как можно скорее замкнуть кольцо вокруг татарской рати.

Дальше всех скакать Богдану Вельскому, а на его пу­ти все увеличивающийся поток бегущих с поля боя. Их секут, почти не снижая скорости, ибо татары даже не со­противляются. Большинство же поворачивает обратно за Рожаю.

Вот уже виден край полка Правой руки. Пора перема­хивать через реку. Вельский, осадив коня, круто повер­нул его и направил в воду. По предварительному прика­зу одна тысяча должна проскакать еще немного по бере­гу и уже там вступить в бой плечом к плечу с мечебитца-ми полка Правой руки, «стальные же полторы тысячи последовали за своим воеводой.

Вельский же, забыв о наказе князя Хованского, кото­рый долго беседовал с ним еще раз перед утром, рванул­ся в самую гущу татарской рати, и хорошо, что Хован­ский, как опытный воевода, определил к нему пару дю­жин ловких рукопашников, наказав им не отставать от него ни на полшага, защищая своей грудью, беречь вое­воду аки зеницу ока (он давал слово Малюте Скуратову сберечь его племянника и хорошо это помнил, зная, как может отомстить Малюта за смерть любимца), а при нужде настойчивыми советами удерживать от опромет­чивости.

Хорошо все началось. Крымцы, не ожидавшие еще и удара со спины, вовсе пали духом, однако вскоре все для русской рати начало меняться к худшему. Переменчива удача в рукопашном бою, если даже противостоят друг другу равные силы, а крымцев в два с лишним раза боль­ше, вот и начали они приходить в себя, тем более что у них не было никакого выбора, кроме как биться до смер­ти, ибо все пути для отступления оказались отрезаны.

— Остепенись, воевода. Выйди из сечи. Есть нужда ог­лядеться, — требует старший из ратников, приставлен­ных Хованским к Вельскому. — Поворачивай коня, мы прикроем тебя щитами и мечами.

Не стал пререкаться Вельский, выехал из сечи. На взгорке у берега Рожай тысяцкие о чем-то рассуждают, даже руками размахивая. К ним и направил коня Богдан Вельский.

— Про что глаголим?

— Отдушины, толкуем, главный воевода не оставил для татар. Кто бы улепетнуть собрался, где дырка? Вот татары и стоят насмерть.

— Одно место пустое. Вот там, где стяг Девлетки и он сам, — поддержал своего товарища второй тысяцкий. — Только кто осмелится, пятки смазав, бежать мимо своего хана? И еще что смущает, почему князь Воротынский ханскую ставку не трогает. Не может быть, чтобы ума не

хватило.

Весьма в угоду Богдану Вельскому подобные слова. Он уже не единожды думал, не крамольничает ли Михаил Воротынский, якобы играя в хитрость, но думки остава­лись думками, теперь к ним добавилось и суждение, вы­сказанное тысяцким. Попробует он отказаться от своих слов, когда нужными они станут, себе же хуже сделает.

— А не перестроить ли, воевода, тысячи наши в клин, проделав отдушину между нами и Правой рукой, — посо­ветовал старший из приставов Хованского, — ловко, ду­маю, будет.