Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
– Погоди, – снова остановил говорливого темника князь, – чтобы вы с воеводой не грызлись, поручаю тебе вот это. – Святослав кивнул на гору собранного добра. – Займёшься подсчётом и отправкой всего этого в Киев, заодно и тьму свою пополнишь, а там поглядим. – Князь повернул коня и поехал прочь, отдавая на ходу распоряжения Притыке: – Коней напоить-накормить, дружине отдыхать до утра, а с рассветом, не теряя времени, отправимся на Бюлляр-град.
Блуд сначала растерялся от неожиданного поручения, потом окинул цепким оком сокровища, и сердце его взыграло, подобно норовистому коню от хлёсткого удара плети.
Глава 10
Зима-Боярыня
Прокатилось лето вслед за колесницей Хорса-солнцеводителя и незаметно приблизилось к своему закату. Пропело птичьим гомоном, прошумело ливнями грозовыми, прозвенело ручьями лесными да песнями девичьими.
Мирослав стал за это лето самостоятельной работы настоящим мельником. Втянулся в нелёгкий труд, как тягловая лошадь в воз, окреп и возмужал. Начали девки, что ходили в лес по грибы-ягоды да изредка забредали к мельнице, заглядываться на юного мельника, нравились им его уверенные движения и неторопливая речь человека, живущего в одиночестве. Опаляли Мирослава чарами девчата и жёны молодые, коль случалось рядом оказаться. От тех чар вспыхивал жаркий огонь внутри, кровь горячей волной приливала к лицу, и только слой мучной пыли помогал скрыть румянец смущения. Но случалось то нечасто, потому как редко бывал в селениях молодой мельник. Всё необходимое привозили по его просьбе те, кто приезжал на мельницу с зерном, а уезжал с крупой да мукой.
Наученный дедом Водославом понимать язык лесных да озёрных жителей, любил Мирослав, как выпадала свободная минута, вслушиваться в их разговоры, коих не разумели другие люди.
Глядел молодой мукомол на колесо мельничное, которое только что накрепко заклинил до весны, и думал, как незаметно перекрутило оно пору лета красного и вот уж порывистый холодный ветер вертит над ним багряные да жёлтые листья, а там, глядишь, и сама Зима-Боярыня вот-вот пожалует. Уже поутру начинает чуток подмораживать землю, только озёрная вода ещё хранит остатки тепла и пока не замерзает. Мирослав подхватил топор, ещё раз проверил рукой, ладно ли сделана работа, и направился к себе на мельницу. «Всё, Русалки да Берегини, не кататься вам больше до весны на колесе мельничном…»
Часто по вечерам собирались озёрные жители как раз напротив мельницы на полянке, поросшей вокруг камышами да ивами, что склонились над водой своими косами-ветками. И тогда, затаив дыхание, слушал их Мирослав. Но сегодня творилось нечто особенное.
Всю ночь озеро шумело, свистело ветрами в камышах и отзывалось разными звуками. Мирослав, лёжа под тулупом на лаве, прислушивался, стараясь не шевелиться, чтобы лишним скрипом не спугнуть таинство за стенами. Он ясно различал глухой, чуть сиплый голос старого Водяного, который в эту ночь последних Овсеней собрал всех сущих с ним Малых Триглавов – божеств озёрных: Рыбича, Тростича, Травича, Озернича, Кринича, Птичич-бога, на вербе сидящего, а также Русалок, Вил и Берегинь, чтобы вести с ними совет, как готовиться к зиме. Потому как Зима-Боярыня-Матушка нрав имеет изменчивый, а подчас и лютый совсем. Подкрадётся нежданно, ударит морозом и хладом, и та тварь, что не спряталась, запасов не приготовила, или птица в Ирий не улетела, погибает в снегу и голоде.
И обращались Боги Малые к богу Спасичу, дабы он всякую тварь земную, водную и лесную сохранил. И молились Снежичу, чтобы он принёс на раменах снега обильные, укрыл землю, всё сущее от смерти лютой избавил и дал узреть лик пресветлого Яра.
Облака над озером разошлись, выглянула полная Макошь, и в её лунных лучах Русалки с Берегинями под одобрительное покрякивание Водяного начали прощальный пляс на зеркальной глади озера. И водили осенний хоровод, прославляя Макошь и Ладу, и всех богов земных и водных потешали тем чудным плясом. И собирали озёрную мглу, вечерний туман, что стлался над остывающим озером, заворачивались в него и плыли в медленном танце, то скрываясь, то появляясь из марева. А то облачались в другие платья из сине-серебряной ткани, раскинутой на поверхности озера, и носились лёгкими вихревыми порывами, завивая коло и всяческие узоры. Мавки лесные в чудных нарядах из тончайшей осенней паутины с каплями росы на ней и разноцветными осенними листьями легко сновали меж ветвями и кореньями, ничуть не задевая их. Некоторые из Русалок и Берегинь качались над водою на ветках ивы и, готовясь к своему танцу, расчёсывали гребнями из белой рыбьей кости зелёные длинные волосы, с которых стекала вода. Мирослав крепко усвоил науку старого Водослава и знал, что коли человек чтит Малые Триглавы, тех же Берегинь, Вил, Мавок, Русалок, деда Водяного и Лесовика, то не будет ему беды ни в лесу, ни в воде. Не дадут Мавки с Лесовиком такому человеку в чащобе заблудиться, от встречи с голодным, опасным зверем уведут. Берегини же хранить и ждать будут, пока он по воде путешествует. Русалки добрым уловом порадуют, душу пением успокоят. Но горе человеку, который не уважает лесной и водный народ, – отвернутся от него Берегини, Вилы с Русалками сети изорвут, Водяник бурю устроит, а как сильно осерчают, то и вовсе утопить могут. В лесу же Мавки будут человека кружить на одном месте, даже если от жилья близко совсем, направят его стопы по корягам да буреломам, в болотную трясину уведут.
Озёрные Дивы двигались то медленно и плавно, будто водоросли в глубине озера, то быстро и взволнованно, образуя рябь на воде, гонимую невесть откуда налетевшим Стрибожичем. Вот Русалки сошлись в коло, и в центре его оказалась одна. Тонкая и полупрозрачная, она будто спала, очи её были закрыты, зелёные волосы, посеребрённые лунным светом, струились по спине и округлым плечам, прикрывая спереди небольшую девичью грудь. Но вот она открыла свои огромные голубые, как самая чистая вода, и бездонные, как самый глубокий омут, очи. По телу её прошла одна волна, вначале робкая, потом другая, потом в волнообразных движениях ожили все её прекрасные члены. Казалось, что из глубины озера сквозь неё начинает бить невидимый родник чистой первородной силы. Эта сила, выходя из неё, растеклась окрест, пробудила остальных Русалок, и они, застывшие до того в оцепенении, тоже начали двигаться в лад со своей царицей. И была она среди всех русалок самая лепшая: лицом кругла, улыбкой, как светом, освещена, а уста её – как два серпа, две крошечные лодии, друг с дружкой соединённые, богам смеялись Великим и Малым. А очи великие, синие, манили бездонною глубиной.
И не видела она, как, затаив дыхание, зрел на неё молодой мельник Мирослав. Глядел, не мигая и не отрывая взора. И вдруг почувствовал, как дивная волна, исходящая от Русалки, докатилась и до него, пробежала по телу и пробудила в нём что-то доселе неведомое, волшебное, удивительное. Эта волна соединила их незримой, но прочной нитью. Это чувство было совсем не схожим с тем, что возникало, когда близко оказывалась красивая молодая дивчина и опаляла его своим горячим взором. Тут было нечто другое, совсем другое. Всё тело заполнила тихая и какая-то неземная радость, блаженство, восторг. И Мирослав почувствовал, как по щеке одна за другой скатились прозрачные слезинки. Слёзы не испытанного доселе счастья.
Между тем русалочья пляска всё убыстрялась. Полупрозрачные тени стремились друг за дружкой, кружась и извиваясь, будто воды весеннего потока. Вот коло Русалок расширилось, словно река растеклась в свободном своём течении. Мирослав продолжал ощущать незримую нить связи и благодаря ей свободно и ясно понимал русалочью пляску. Они изображали, как после весеннего буйства наступило жаркое и благодатное лето, любимейшая и прекраснейшая пора всех лесных, полевых и озёрных жителей, как желанна сия пора и как печально расставание с нею, но тем радостнее будет следующая встреча весны.
Молодой мельник во все очи смотрел на прекрасную Русалку, что вела всю пляску, поражённый её чарами, не понимая даже, на Яву ли видит он всё, или это чудесный сказочный сон. Иногда ему казалось, что они с прекрасной Русалкой уже не просто связаны прочной нитью, а составляют одно целое, только в двух телах.
– Ай да Синява, славная наша Русалочка, ай, порадовала душу пляской! – растроганно мотая похожей на старое мочало бородой, восклицал дед Водяник.
Восторженные возгласы посыпались со всех сторон. Русалку увенчали сплетённой из водяных лилий короной.
– Ага, Синява, её зовут Синява, имя такое же прекрасное, как и она сама! Синявушка, – ещё и ещё ласково повторял про себя Мирослав.
Дед Водяной, не удержавшись, сам пустился в пляс, так что волны пошли по озеру, а синяя мгла, свернувшись, стала уплывать к небесам. Макошь завернулась в голубой плат, стала холодной и яркой. На небе чаще вызвездило, и все ощутили, как первое холодное дыхание Зимы пронеслось над земными просторами.
