Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев
Долго они сидели молча. Первой заговорила Анна.
– Выгонишь Варвару? – спросила она.
Владимир кивнул:
– Пущай в Туров али к Ярославцу на Волынь езжает. Покойный князь Святополк завещанье оставил. Указано тамо в монахини ей постричься.
На лице Анны появилось выражение хищного удовлетворения. Глаза её вожделенно заблестели.
– А золото? Сребро? Я себе возьму. И ты возьмёшь.
– А я, княгинюшка, не грабить сюда пришёл, но княжить. Что люди подумают? Да и раздала княгиня Варвара своё добро нищим. Кается пред Господом за грехи.
– Отбери. Ты князь, у тебя дружина. – Княгиня лениво зевнула и почесала пальцем точёный носик.
Для неё всё было просто и понятно: имеешь власть, силу – отбирай, захватывай, обогащайся.
– Глупость молвишь! – В серых очах Мономаха вспыхнул гнев. – Али хощешь, чтоб терем наш, яко Путятин двор, разорили! Не в степи живёшь нынче! А злата и сребра нам и без того хватит!
Анна обиженно поджала губки и промолчала.
Заговорил одиннадцатилетний Андрей.
– Отче, ты мне саблю подарить обещал.
– Будет тебе сабля, сыне, – нахмурив чело, коротко отрезал Владимир.
Осторожный Роман, понимая, что не время сердить отца, подтолкнул брата под столом ногой, но Андрей – этот капризный избалованный ребёнок, продолжал тянуть своё:
– Вон Мстислав Роману какой кинжал подарил! Рукоять смарагдами изукрашена!
– Сказал: будет сабля! – недовольно прикрикнул на него Владимир.
Андрей потупил взор и тяжело вздохнул. Так хотелось получить саблю именно сегодня, в такой славный день. Уж как бы тогда стал ему завидовать этот сопливый Сёмка, сын боярина Орогаста!
После трапезы Владимир с явной неохотой вынужден был направить стопы в покои вдовой княгини Варвары. Анна изъявила желание идти с ним:
– И я пойду.
Ей так хотелось увидеть унижение гордой ромейки! Теперь не Варвара, а она (она!) – великая княгиня киевская!
– Останешься тут! – властно приказал Владимир.
Лицо половчанки сразу потускнело, она в негодовании закусила губу. Андрей, недолюбливающий мачеху, с усмешкой показал ей язык. Анна в ярости замахнулась на него, но, боясь Владимирова гнева, не посмела ударить. Круто повернувшись, она пошла из трапезной наверх. Владимир проводил её хмурым взглядом, дал сыновьям знак удалиться и, кликнув гридней, поспешил в бабинец к Варваре.
…Словно улетучилась после смерти мужа красота ромейской царевны. Перед Мономахом стояла вся зарёванная, растрёпанная, дрожащая от страха запуганная женщина. Увидев его, она попыталась упасть на колени, но Владимир удержал её, порывисто ухватив за руку.
По обе стороны от вдовой княгини встали два её сына, Брячислав и Изяслав, квёлые, бледные, с кривыми ногами, – плоды прежних родительских грехов. Таким, конечно, негоже было давать княжьи столы.
– Неволить тебя не стану, княгиня, – сказал Владимир. – Езжай, куда хощешь. Хощешь – в Туров, хощешь – во Владимир, к Ярославцу, он тебя примет. Рогнеда, внука моя, такожде будет тебе рада. Сынов с собой возьми. А в Киеве оставаться всем вам опасно – не тихо тут. Люд вельми неспокоен.
Варвара согласно кивала. Владимир перекрестил её и чад и, чувствуя на душе облегчение, вышел на лестницу.
В верхних покоях уже вовсю хозяйничала жена, был слышен её раздражённый звонкий голос. На головы нерасторопных слуг сыпались половецкие ругательства.
Князь вздохнул и, пройдя в Изяславову палату, где столь часто беседовали они порой с покойным Святополком, невольно взглянул в маленькое бронзовое зеркальце.
Ну кто он сейчас? Старец, угасающий старец. Седая борода, большая лысина на голове, усы торчат, как мочало. Скоро будет он ходить, опираясь на посох. Какой из него великий князь?! Всего он уже достиг в жизни – и воинской славы, и сделал Русь сильной и крепкой, и половцев разгромил, и переступил, наконец, последнюю ступеньку – сел в Киеве. Теперь и стремиться вовсе не к чему. Ну, текущие державные дела, конечно, решать он будет, но ведь он решал их и раньше. А аще какая хворость? Кто за него думать станет?
«Мстислав! – вдруг ударила в голову мысль. – Он, первенец, наследник! Передам ему стол, сделаю соправителем, великим князем, равным мне. Вызову из Новгорода. Позже, покуда не время. Сперва погляжу, как Святославичи, Ольг. Сказывают, болеет он, а вдруг поправится, котору ковать почнёт. Бояре киевские за ним покуда не пойдут, но аще Мстислав тут будет, как знать? Кто ещё помешать может? Токмо Ярославец, но он слаб. Ляхам не до него – немцы давят. С Коломаном Угорским у меня покудова соуз. Что ж, со Мстиславом надобно перетолковать. Кого пошлю к нему в Новгород? Пресвитера Сильвестра, вот кого. Муж учёный, давно мечтает в полунощных[194] краях побывать. Вот пущай и едет. Пора, пора ряд Ярославов забывать. Пробил наш черёд, князей Всеволодова корня! Господи, грех, грех о таком думать! Ведь дедовы заветы рушу, лествицу родовую попираю! Но для блага же, для блага земли Русской!»
Терзаемый сомнениями, он поднялся на хоры собора Софии и дотемна истово молился.
Поздним вечером усталый, ослабевший, ощущая дрожь в коленях, он пришёл в опочивальню, в которой тускло мерцала свеча. Свет её падал на разобранную постель, где виднелось упругое молодое тело половчанки. Владимир с презрительной усмешкой и внезапным отвращением взглянул на её смуглую грудь, так бесстыдно обнажённую перед ним.
«Ох, Евфимия! Душа моя! Почто столь рано ты меня оставила?! С тобою так славно было!» – с горечью подумал он.
Мысли князя прервал тихий шелестящий шёпот Анны:
– Ты великий князь, Владимир! Я счастлива! Горжусь тобой! Ты самый великий, самый лучший!
И Владимир вдруг почувствовал, что отвращение исчезло, а сердце заколотилось, как в молодости. Шёпот жены разбудил в душе былое честолюбие, гордость, он расправил могучие плечи и ощутил в теле силу. Словно сбросил с себя груз прожитых лет.
Надо же, как тщетно пытался он разжечь в душе тщеславие, когда проезжал утром через Золотые ворота, а всего лишь нескольких тихих слов жены, в сущности, и нелюбимой им вовсе, оказалось достаточно, чтобы почувствовать всю прелесть власти. Прелесть и тяжесть одновременно.
Владимир улыбнулся и ласково провёл ладонью по щеке супруги.
…Рано утром, на заре, от княжеского терема отъехал большой крытый возок. Ещё молодая красивая женщина с чёрными пронизывающими глазами в последний раз грустно оглядела из окошка широкие мраморные ступени крыльца, розовые краски собора Софии, пустынную улицу и, не выдержав, разрыдалась. Кони гулко пробарабанили копытами по мосту у Золотых ворот, переброшенному через ров, и понесли возок по петляющей по склонам холмов дороге. Заклубилась в воздухе пыль, а когда
