Григорий Мирошниченко - Азов
Заглядывая в подернутые слезой глаза старика, Стенька сказал:
– Дедуся! Слушать тебя всегда занятно. Ты б про Ермака нам поведал! Охота послушать!
А казачата все сказали:
– Дедуся, про Ермака расскажи!
А с Ермаком Тимофеевичем у Михаила Черкашенина была особая дружба. Да только перед тем как он станет сказывать, – давно это приметил Стенька, – он вынет легкий персидский платок, вытрет им затуманившиеся глаза, призадумается. Сначала припомнит одно, потом – другое, а потом не торопясь станет говорить тихо и складно:
– Вот что, мои ребятушки, орлы-орлятушки. О Ермаке говорить – надобно человеку двенадцать жизней прожить, а нет – так переплыть пять океанов да двенадцать морей. Таков Ермак – донской казак!
– Да ну же, сказывай! Поживее, – говорил Стенька, поближе подсаживаясь к старику.
– Служили мы с Ермаком царю Ивану Грозному. Ермак был родом неизвестный, но душою знаменитый. Все говорят, что родил его Дон Иванович. Жил Ермак на Дону немалое время. Ходили мы с ним на польского короля Стефана Батория и дрались мы, крови не жалея, в Дубровском посаде, под Могилевом. Ходил Ермак Тимофеевич еще Казань-город брать. А я в ту пору ходил Азов-крепость добывать. В Азове, вот за тем валом, турецкий паша, а с ним крымский хан показнили моего сынка старшего – Данилу. Осердившись на это, я с боем взял крепость и перебил в ней многое множество турок да татар. И прислал нам на Дон царь Иван Васильевич за наше храброе дело первую царскую грамоту. А Ермак брал Казань с царем Иваном Васильевичем. Есаулами были у Ермака Асташка, сын Лаврентьев; Гаврилка, сын Иванов; Гаврилка, сын Ильин. И когда велел царь Ермаку Казань-город брать, он такой ответ царю держал:
«Догорит свеча воску ярого в подкопе главном на высокой бочке с порохом, я на приступ Казани-города тотчас пойду вместе с моими славными донскими казаками!» А стоял Ермак Тимофеевич в правой руке с дружиной князя Владимира Андреевича за Казанкой-речкой. И когда взята была Казань, царь сказал Ермаку: «Никто не показал такой храбрости, как ты… За это ты достоин воздаяния». И хотел было царь пожаловать Ермака Тимофеевича городами, селами да большими поместьями, а Ермак ответ держал: «Нет, великий государь! Не жалуй ты меня городами, селами да поместьями, жалуй ты всех нас, донских казаков, батюшкой тихим Доном от вершины всей и до низу. Пожалуй ты нас всеми ближними его реками, протоками, лугами зелеными, лесами густыми, дремучими…» И пожаловал царь нас тихим Доном-рекой до тех мест, где и поныне живем… А как спросят у вас, по какой-де причине и по какому-де делу зоветесь вы казаками – вы молвите в ответ: «По дедушке Ермаку, по донскому казаку!»
Стеньке понравилось это, и он рассмеялся. А Черкашенин досказывал:
– Ходил еще Ермак Тимофеевич в Сибирь. Воевал он Сибирское царство и отдал то царство в подарок царю Ивану Васильевичу. А царь дарил ему со своего царского плеча богатую шубу да железный панцирь. Да не впрок пошел атаману донскому, Ермаку Тимофеевичу, тот подарок царский: ко дну потянул его панцирь, когда переплывал Ермак реку Иртыш… Погиб он, но слава его не сгинет во веки веков.
Стенька допытывался, – далек ли путь в Сибирское царство?
Старик молчал. Он слушал песню Дона.
– А далече ли плыть надобно до Персидского царства? – спрашивал Стенька.
Дед продолжал молчать.
Легкий ветерок срывался со степи. Пенились волны в Дону. С Азовского моря гнало ветром кипучие валы. Трава в степи припадала к земле. Гнулись да поскрипывали ветки деревьев.
Старому атаману Черкашенину казалось, что чей-то далекий, с берегов Иртыша, голос летел сюда, к стенам Азова-города, отвоеванного у турок, приветствуя тихий Дон, приветствуя славу казачью…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Валуйский воевода послал гонца узнать, кто прискакал. Гонец сообщил:
– Татаринов с станицей!
– Поставьте свечи в церкви, – сказал валуйский воевода, – покойник голову везет к царю!.. А ты, гонец, спеши в Оскол, предупреди-ка воеводу.
Гонец переменил коня и помчался в Оскол. В Осколе воевода, расспросив гонца валуйского, тоже сказал:
– Пропала буйная головушка!.. Скачи в Елец! Предупреди!..
Гонец переменил коня и помчался в Елец. Елецкий воевода разгладил бороденку, перекрестился и прошептал:
– Ну, царствие небесное ему, рабу божьему Михаилу!.. Скачи-ка, гонец, во град великий Тулу.
Переменив коня, гонец поспешил пыльной дорогой в Тулу. Там воевода был степенный и рассудительный. Он первым делом спросил:
– Кормили, поили ли атамана в Ельце? Где дали отдых?
– Нигде еды ему не давали! Питья – нигде! И отдыху нигде не бывало. Гонят и коней не меняют, – сказал гонец.
Тульский воевода накормил атамана Татаринова и казаков горячей пищей, дал вина по доброй чарке. Спать уложил. Велел и коней накормить, и просушить седла потные.
– С кем дружбы не вела беда лихая… – говорил сочувственно старик боярин, поглядывая на дорогу, ведущую к Москве.
В Коломне встречал Татаринова со станицей большой отряд стрельцов. Взяли в кольцо, приказали:
– Снимайте самопалы! Сабли – долой! Поедете в Москву под стражей.
Татаринов строго сказал:
– Всем сабли снять. Ружья отдать стрелецким головам. Саблю свою оставлю при себе.
Заспорили с ним стрельцы. Но атамана переспорить не пришлось.
– Ежели вам, стрельцы, – говорил Татаринов, – сабля моя нужна, то берите, а я вернусь назад. А ежели вам и царю нужна голова моя, то моя сабля от моей головы неотделима. Поеду я к царю при сабле.
Въехали казаки на Красную площадь, окруженные стрельцами. Коней завели в Разбойный ряд. Казаков посадили в оковы. А атамана Татаринова под сильной стражей водворили в Посольский двор.
Царь приказал немедля позвать Татаринова в Золотую палату для допроса с очей на очи.
Когда атаман явился, пристав Савва Языков сказал Татаринову:
– Порядки для всех в Москве одни: сними-ка саблю!
Но гордый атаман не снял саблю, а заявил приставу:
– Не ты надевал, не тебе и снимать мою саблю. Ежели сам царь прикажет снять ее, тогда другое дело. В Москву я приехал не за разбоем, приехал голову отдать царю, коль будет надобно… Пойди, скажи!
Пристав ушел, но вскоре вернулся.
– Иди при сабле! Но руки держи от нее подальше!
Татаринов вошел в Золотую палату взволнованный. Увидел царя в золоченой одежде, сидевшего в высоком богатом кресле. Лицо государя было бледное. Глаза усталые.
Татаринов быстрыми шагами приблизился к царю, стал на колени, как подобало, и низко поклонился. В палате было тихо. Тишина тянулась долго. Наконец государь произнес надтреснутым, хриплым голосом:
– Ну, встань! Гордыня Дона! К добру ли встретились?
Татаринов поднялся не спеша. В глаза царь заглянул недобрым, тяжелым взглядом.
– Ну, говори! – сказал не скоро царь. – Кроме тебя, здесь нет никого. Стены немы в палате… Привез ли грамоты Фомы, которые вы отобрали на Дону у турецкого посла?
Татаринов ответил:
– Великий государь, ежели те грамоты посла не взял Степан Чириков, то сам Фома Кантакузин куда-нибудь запрятал их. Мы грамот не сыскали на Дону.
– Так! Вы грамот не сыскали! Ну! Дальше лжу говори!
Татаринов серьгой тряхнул:
– О чем же говорить тебе, коль ты, великий государь, во лже подозреваешь?
– О том скажи, как вы, разбойники, посла турецкого убили! Чьих рук то дело было – Старого? Твоих? Ивана Каторжного или кого?
– Всем войском, в полном всех согласии, приговорили и убили до смерти! – ответил, не колеблясь, Татаринов.
Царь, помолчав, спросил:
– А водится ли то меж государями?
– Меж государями, – отвечал Татаринов, глядя в глаза царю, – не водится.
– Не водится? – спросил царь, приподнимая голову. – А на Дону?
– Господь помог, убили! – ответил атаман и тоже вскинул голову.
– Господь помог?! – Царь встал, тихо откашлялся. Глядит на атамана, пытая его совесть.
А атаман, бывалая головушка, совесть царя пытал. Когда ж пытать ее, как не в такое время? Глаза царя мутнели и туманились, а глаза Татаринова все больше разгорались. Царь сказал:
– Из-за того война пойдет с султаном! Идолы!.. Как крепость брали? Говори!
Татаринов начал рассказывать:
– Подкопами! Клали в подкопы порох. Порох пожгли. На стены лезли. Крепость забрали мы умом да храбростью. Легло людей немало. Можно ли, нельзя ли – пришли да взяли…
– А устоите ли? – спросил государь, несколько смягчившись. – Сколько теперь в Азове казаков?
– Донских казаков у нас будет тысяч десять. Да запорожских черкас тысяч десять.
– А есть ли у вас хлебные и пушечные запасы, зелье, свинец, ядра? Где нынче кочуют ногайские мурзы со своими улусными людьми?
– Ядер пушечных и всякого ружья в Азове много; а зелья, и свинцу, и хлебных запасов нет нисколько. И кормимся мы рыбой да зверьем промышляем. А то, что нам прислал ты, великий государь, со Степаном Чириковым и с Иваном Каторжным, зелье, да свинец, да другие запасы, – все изошло. Стены худые в крепости заделали, проломанные места починили… А мурзы ногайские почали быть с нами в дружбе и по нашему указу кочуют ныне без страха и склоняются под твою государеву руку.
