Владимир Прасолов - Вангол
— Такое нередко бывает в тайге после дождей, лошадей нельзя было стреноживать. Они смогли бы, двигаясь, спасаться от гнуса. Попав в кустарник, они, запутавшись, попадали и не смогли подняться. Они потеряли много крови, лошади не могут жить, как олени. Если они не погибнут сейчас, то долго будут болеть. Это духи тайги предупреждают вас, не нарушайте их покоя. — Старик закрыл глаза и поднял к небу ладони, что-то нашёптывая и покачиваясь всем телом.
— Что же нам теперь делать?
Лица Владимира и Семёна Моисеевича, распухшие от укусов, грязные от пота и сажи, были неузнаваемы. Мыскова, наглухо укутав платком лицо, глянув на них, только покачала головой. Она не отходила от лошадей и чуть не плакала, видя глаза беспомощных животных.
— Вырубаем кустарник вокруг, переносим сюда палатки и жжём день и ночь костры. Главное, чтобы они встали на ноги, — распухшими губами проговорил Пучинский.
— Мы знаем, как лечить оленей, но не знаем, как лечить лошадей. Я прошу духов тайги помочь вам, — сказал Такдыган, поднимаясь с земли.
«На Бога надейся, да сам не плошай», — подумал Владимир и пошёл в сторону стойбища.
— Я за водой, в общем, перебазируемся сюда, — крикнул он.
Под руководством Такдыгана и Ошаны к вечеру Пучинский соорудил примитивную, но спасшую всех смолокурню. Томимые огнем берёзовые поленья дали дёготь. Ошана, смешав его с оленьим жиром, приготовила мазь.
Кони поднялись на ноги только на третьи сутки, а людей ноги уже не держали, но они были счастливы.
— Ниночка, знаете, смуглый цвет вашего носика и особенно этот неповторимый аромат просто сводят меня с ума, — шутил Семён Моисеевич.
— Мне кажется, от этого аромата я уже не отделаюсь никогда, так что вам грозит хроническое сумасшествие, — отвечала Мыскова.
— А я, если честно, уже привык и не замечаю этого запаха, — потягиваясь до хруста костей, сказал Владимир.
— Юноша, в этом мире это не самый плохой запах. К нему можно привыкнуть и не замечать, что с нами, кстати, скоро и случится. Он безвреден для организма, а в данном случае он просто необходим. — Сидя у костра, Пучинский с облегчением снял сапоги и, размахнувшись, забросил в кусты портянки. — Стирке не подлежат.
— Неужели сегодня удастся хоть немного поспать? — Нина устало присела к огню.
— Отдыхайте, Ниночка, кони на ногах, всё позади, теперь они поправятся. — Пучинский прижал к себе Мыскову, обняв её. — Так бы и сидел здесь с тобой всю оставшуюся жизнь, — прошептал он ей на ухо. — Недели через две продолжим экспедицию, а пока отдых, слышишь, Владимир?
— Я две недели загорать здесь не собираюсь, буду пешком обследовать близлежащий район.
— Хорошая идея, Владимир, я с тобой, — поддержала Владимира Мыскова.
— И не мечтайте. А кто за конями присматривать будет? — спокойным голосом спросил Пучинский. — Пушкин?
— Семён Моисеевич, ну не сидеть же всем!
— Я категорически против, вопрос не обсуждается, — закончил разговор Пучинский, забираясь в палатку.
Утром, когда Семён Моисеевич и Мыскова проснулись и выбрались из палатки на мокрый от выпавшей росы мох, палатки Владимира не было. Не было его рюкзака и карабина.
— Ушёл, это возмутительно. Ну что с ним делать? Нина? Что будем делать? — спрашивал, возмущаясь, Семён Моисеевич.
— Он оставил записку, вот смотри. — Нина сняла лист бумаги, приколотый к их палатке. «Не обижайтесь. Я уже довольно опытный таёжник. Вернусь через три дня, обойду отроги вдоль поймы реки, соберу образцы. Ваш Владимир».
— Мальчишка! Он ведь никогда не был в тайге один, — только и сказал Пучинский, прочитав записку.
— Не злись, Семён, пусть испытает себя парень, — успокаивая Пучинского, сказала Нина. — Пошли посмотрим, как там наши кони. Смотри, среди оленей пасутся.
Через три дня Владимир не вернулся. Обеспокоенные Пучинский и Мыскова пришли к стойбищу Ошаны. За это время оно переместилось на несколько километров. Такдыган умело использовал оленьи пастбища. Ошана, как всегда, была рада приходу гостей. Она весело суетилась, готовя угощения. Такдыган, выслушав пришедших, неодобрительно покачал головой:
— Нехорошо, это нехорошо. Надо было сразу рассказать о том, что Владимир ушёл. Можно было его догнать. Сейчас его следы отыскать будет трудно. Однако завтра с утра выйду на его поиски.
— Уважаемый Такдыган, мы будем очень признательны, если вы нам поможете. Лошади уже почти здоровы, на рассвете мы будем готовы к поискам. — Пучинский был предельно вежлив.
— Я поеду один, так будет лучше и быстрее. Вы оставайтесь и следите за лошадьми, они ещё слабые. Я справлюсь сам. — Сказав это, старик раскурил трубку и вышел из чума, дав понять, что разговор на эту тему закончен.
Ранним утром следующего дня, взяв с собой двух оленей, Такдыган уехал из стойбища.
В квартире Арефьевых их встретили все. Только что вернувшийся с дежурства Владимир, открыв дверь, радостно закричал:
— Мама! Мария! Степан приехал!
Все прибежали в прихожую, даже Пётр Петрович выехал на своей коляске. Пока Степана обнимали и целовали родственники, Вангол скромно стоял за его спиной. Впервые за долгие годы ему стало не по себе. Он вдруг остро почувствовал своё одиночество. Ему было очень приятно видеть радость и счастье в лицах этих людей, но сам так давно не испытывал счастья и радости, что почувствовал ком в горле. Он, конечно, быстро справился с собой, но его душевное состояние успела заметить Мария. Она вытащила из-за спины мужа Вангола и, пристально всмотревшись в его лицо, сказала:
— Степан, представь немедленно нам этого молодого человека. Его лицо мне знакомо, но я никак не могу вспомнить, где мы встречались?
Макушев вопросительно посмотрел на Вангола: «Что ответить?»
«Говори, капитан, правду. Так будет лучше», — прочитал он в его глазах.
— Мария, я просто не успел и слова сказать. Это мой боевой товарищ. — Чуть замешкавшись, Степан продолжил: — Если бы не он, я бы оттуда не вышел.
— А как имя твоего боевого товарища? — улыбаясь, спросила Мария, принимая у Вангола шинель.
— Меня зовут Игорь, — ответил Вангол, чем очень удивил Макушева, и тут же Макушев получил не слышимое никем: «Так будет лучше, капитан».
— Мария, а где Волохов? — спросил Степан.
— Он ушёл добровольцем на фронт, три дня назад.
— Я так и думал, не усидит.
Мария прижалась к Степану:
— Дети в комнате, спят. Хочешь, подниму?
— Не надо, завтра увидят папку.
— Очень приятно, Игорь. Проходите, будьте как дома, — сказал Пётр Петрович, приглашая Вангола.
— А всё-таки мы ведь встречались? В ваших глазах я увидела печаль, — спросила Мария уже в комнате.
— Просто давно не видел своих родных, — честно ответил Вангол, оставив без ответа первый вопрос.
Мария ушла на кухню, оставив Вангола в комнате одного.
Он с удивлением оглядывал убранство квартиры Арефьевых. Картины на стенах, шкафы, заполненные книгами, красивые хрустальные люстры — всё такое мирное, живущее своей жизнью. Он подошёл к книжному шкафу и рассматривал корешки ровных рядов книг.
— Интересуетесь литературой? Похвально. Можете взять почитать любую книгу, но с одним ужасным условием, поклянитесь, что вернёте. — Пётр Петрович, улыбаясь, смотрел на Вангола.
— У вас такие редкие книги, мне неизвестны эти писатели, в школе в библиотеке ничего подобного я не видел, — с искренним восхищением и нескрываемым любопытством сказал Вангол.
— О-о-о, в вашей школе эти авторы и не могли быть, это же буржуазная литература. Это всё было издано до революции, а потом издавались только те авторы, которые устраивали власть. Горький, Островский и им подобные. Их книги можно прочитать один раз, как говорят нынче — убить время. Причём нашему поколению эти книги чужды как по стилю, так и по содержанию. Это не художественная литература, это пропитанная насквозь нынешней идеологией подделка под литературу.
— Пётр Петрович, ну довольно, вот напал на парня, — остановила речь слегка разгорячившегося мужа вошедшая в комнату Екатерина Михайловна. — Не обращайте на него внимания, молодой человек. Он неисправим в своих взглядах и принципах.
— А почему я их должен менять?
— Да потому, Петенька, что сейчас опасно вообще их иметь, — парировала вопрос женщина. — Проходите, Игорь, в зал, иначе останетесь голодным.
— За стол, все за стол! — командовала в зале Мария. Она не сводила глаз со Степана, тот был просто счастлив. Он только вернулся из комнаты, где спали его сыновья.
Потом было долгое и шумное застолье. Ванголу понравились эти простые умные люди. Только поздней ночью, уединившись на кухне, Владимир смог расспросить Степана о том, что с ним произошло за это время. Он понимал, сказанное при женщинах за столом было только частицей правды. Рассказ о том, что действительно происходит на западных фронтах, заставил Владимира сжать кулаки и задуматься. Когда он услышал об Остапе и том архиве, что попал ему в руки, он оживился.
