Василий Шукшин - Любавины
Андрей погасил окурок, сказал чуть охрипшим голосом:
– Просто стыдно слушать, тятя. Ей-богу. Такую ахинею развел…
Ефим громко глотнул слюну.
– Я разведу сейчас ахинею!… Бичом трехколенным! – холодно вскипел он.
Андрей подошел к окну прислонился лбом к стеклу.
Молчали долго.
Ефим скрипнул кроватью, позвал:
– Нюр! Зачерпни-ка кваску там!
Нюра принесла в кружке квас.
– Тятенька, вы сейчас нисколько не правы…
– Я, конечно, не прав! – Ефим осушил кружку, вытер рукавом губы. – Конечно, везде правы вы. Научили дураков богу молиться.…
Нюра взяла у него кружку ушла в прихожую, не скрывая, что обиделась.
Ефим зазвякал пряжкой ремня, готовясь ко сну.
– Если уж пошел на такое дело, на секретарское, так просись, чтобы хоть по этой линии учиться послали, – примирительно сказал он. – Может, выйдет что. Я тебя восемь лет тоже не зазря учил… горбатился.
– Заслужу – пошлют, чего без толку проситься.
– Дятел!… Задолбил одно! – крикнул Ефим. – Что, все так и заслуживают?! Чем это Степка Воронцов так уж заслужил, что его выдвинули?
– Трудом.
– Техникум кончил, вот чем! Трудо-ом… Много ты трудом заслужишь…
– Мне надоели эти разговоры, – резко сказал Андрей. Он тоже начал терять терпение. – Поганые они какие-то. Заслужишь, не заслужишь… Да что у меня, рук-ног нету? Что я, инвалид первой степени? Ни стыда, ни совести у людей. Даже удивительно…
– А ты не удивляйся. Ты еще сопляк, чтобы на отца удивляться! Не гляди, что под потолок вымахал, так огрею, враз перестанешь удивляться! – отец наливался гневом, темнел на глазах. – Удивляться он будет!…
Андрей вышел из горницы.
– Будет по-моему. Все.
Отец резко, как будто его толкнули сзади, шагнул за сыном, нехорошо оскалился и стеганул его брюками по голове.
– Разговаривать с отцом научился, обормот!
Андрей крутнулся на месте, вытаращил на отца удивленные глаза.
– Ты что делаешь!
– Я те покажу, что я делаю! – Ефим хотел еще раз хлестнуть Андрея, но тот вырвал у него брюки, бросил их на кровать.
Стояли, смотрели друг на друга горящими глазами.
– Зря ты так, – сказал Андрей и пошел из дома.
На улице прислонился к углу сеней, скрипнул зубами – обидно было и стыдно. До службы отец частенько поднимал на него руку… Но сейчас-то!
Сзади в ноги ткнулся Борзя. Андрей взял его на руки и пошел на сеновал. «Уйду к ребятам жить», – решил он. Выгреб в сухом сене удобную ложбинку, лег и устроил рядом довольного пса.
Было тихо. Только внизу под крутояром, глуховато и ровно шумела Катунь да хрумкала овсом лошадь в ограде и звякала уздой.
Вдруг за плетнем, в курятнике, шумно всхлопнули крылья и оглушительно заорал петух. Борзя вздрогнул, заворочался, лизнул Андрея в лицо и снова спокойно задышал, мягко и дробно выстукивая сердцем.
Андрей негромко засмеялся…
Утром Андрея разбудили холод и звук шагов в ограде. Борзи не было рядом.
Только что начало светать. Чистый холодный воздух легко вздрагивал от первых звуков молодого дня.
По ограде, покашливая, ходил отец, запрягал в дрожки коня. Борзя крутился около него.
Андрей вытянул занемевшие ноги, слез с сеновала. Долго отряхивался внизу.
Увидев сына, Ефим насмешливо прищурился.
– Как спалось?
Андрей тряхнул головой, ответил:
– Ничего… Холодно малость.
Отец захомутал рослого мерина, попятил в оглобли.
– Ну-ка, дьявол, ну-у… – гудел он, заворачивая сильной рукой лошадиную морду.
Андрей глянул на него в этот момент и впервые подумал об отце, как о чужом: «Сильный он еще мужик».
– Принеси вожжи, – попросил отец.
– Где они?
– В сенях.
Андрей принес вожжи и, разбирая их, сказал негромко:
– Тять, я уйду из дома.
Ефим в это время затягивал супонь, положив широкое колено на клешню хомута. Андрей видел, как дрогнули руки отца, большие рабочие руки… Некоторое время подрожали, потом привычно захлестнули супонь петлей.
– Обиделся?
Посмотрели друг на друга… Обветренные, с трещинками губы отца мелко прыгали. Он хотел улыбнуться и не мог – не получилось. Смотрел серьезно, с горьким упреком. Андрей отвернулся, зашел с другой стороны лошади, пристегивая вожжину, сказал твердо:
– Трудно нам вместе будет. Сам видишь.
– Не пори дурочку, – сказал отец, пробуя успокоиться. – Выдумал черт-те что…
Андрей перебил его:
– Не надо, зря это все…
– Что зря?
– Уйду ведь все равно.
У отца тяжело опустились руки. Он нагнул голову и двинулся на сына – большой, страшный и жалкий.
– Уйди пока… Отойди, а то зашибу! – глухо попросил он.
Андрей отошел в сторону.
Ефим сел на край дрожек, склонился, зажав в колени руки. Его трясло. Он дышал глубоко, с хрипом. Труднее всего справлялись Любавины с гневом.
Долго молчали. Андрею жалко было отца.
– Иди сядь со мной, – сказал Ефим, не поднимая головы.
Андрей подошел, присел на край дрожек.
Ефим помолчал еще и заговорил тихо:
– Сынок… – ему трудно было говорить. – Я же тебе добра хочу, как ты не поймешь!… Ты же сознательный… Я все время думал про это: вырастет Андрей, выучу его, большим человеком станет. Ведь мы же умные – порода наша. Старший брат у тебя был умница, да и Пашка… что он, дурак, что ли? Только поздно уж ему сейчас учиться. Когда надо было – то война шла, то голодуха, то армия подоспела… Не до учебы было. А тебе-то сейчас – самое время! Все есть: деньги есть, голова на плечах есть, молодой – учись! Нет, он взял и всю мою мечту нарушил к чертям собачьим, – голос Ефима подсекался, вздрагивал. – Ты вот обиделся, что я ударил. А мне не обидно? Ты глянь!… – показал сыну широкие бугристые ладони. – Весь век работаю, а для чего? Имею я право хоть под конец жизни на счастье свое поглядеть? А? Да для чего же тогда вся партия ваша, для чего вы сами толкуете про светлую жизнь, если я этой самой светлой жизни даже во сне не видел? А я бы выучил тебя и помер спокойно. Ехай, сынок, учись. Согласись со мной. И власть к тому же призывает. Ты посмотри, какие свистульки учатся! Она, может, всю жизнь лаптем щи хлебала, а поехала, выучилась – на нее и поглядеть любо. И отцу с матерью радость. А ты… Ехай – на судью или на доктора. Сам после спасибо скажешь… – Ефим кашлянул, полез в карман за кисетом. – Привязался с какой-то работой!… Разве ж она уйдет от тебя? Наработаешься еще. Я тебя еще пять лет кормить и обувать буду – учись. Сейчас время хорошее… Плюнь на все. Трактористом или дизелистом этим любой дурак сумеет. Не зря я тебе говорю, Андрей, не плохого желаю… Ты поверь мне, я уж век доживаю. Сейчас не ранешная жизнь. Ну как?
– Тять…
– Ну?
– Я тебя хоть немного понимаю, но ты совсем не хочешь. Ты послушай меня-то…
Ефим игранул желваками, отвернулся, подстегнул коня. Дрожки дернулись… Андрей соскочил с них и остался стоять посреди двора.
Дрожки протарахтели по переулку, свернули на улицу и пропали за плетнями. Только вздернутая голова мерина виднелась еще некоторое время между кольев, потом и она скрылась.
Андрей пошел в дом.
…Вечером того же дня у них состоялся еще один разговор.
– Уходить все же хочешь? – спросил отец.
– Уйду.
– Опозорить захотел на старости лет?… Спасибо, сын.
– Ты же видишь…
– Вижу! Слова уже отцу нельзя сказать… Вольные шибко стали. А что я тут буду делать один-то? Выть по-собачьи?
– Тогда не мешай мне.
– Живи как умеешь… – Ефим махнул рукой. – Больно мне надо.
Андрей остался в родительском доме.
Гудели на полях тракторы, лязгали многокорпусные плуги, резали благодатную алтайскую землю… Скопища грачей и воронья кормились по пашням, по маслянисто-черным пластам.
Гул тракторный не прекращался и ночью. Ровный, баюкающий, он нависал над селом с вечера и до самой зари на одной ноте, нисколько не тревожа ночной тишины. Иногда только прерывался, иногда там что-то стреляло… А иногда несколько тракторов ползало около самого села, и тогда рев их железных утроб становился ощутимее, в крайних домах дребезжали окна.
Медленно блуждали по пашне одинокие огоньки. Там и здесь горели костры.
Родионов бывал теперь в Баклани наездами. Зеленая райкомовская «Победа» носилась по району, буксовала на дорогах…
… В тот день поднялись чуть свет. Побывали в Краюшкине, в Лебяжьем, в Верх-Катунске… Часам к трем поехали в Баклань.
Кузьма Николаевич сидел рядом с Иваном, курил, думал о чем-то.
На подъеме, перед Бакланью, машина забуксовала. Иван долго раскачивал ее, пытался с ходу выскочить из вязкой ловушки – безуспешно. Он вылез и пошел рубить кустарник. Родионов тоже вышел.
– Выезжай, я вон там тебя подожду, – сказал он, показывая вперед.
Иван нарубил веток, накидал под колеса, выехал. Подъехал к Родионову.
Родионов стоял и смотрел на Баклань; все село отсюда было как на ладони. Иван открыл дверцу.
– Поедем?
