Владимир Возовиков - Поле Куликово
Одолев смущение, он осторожно обнял ее за плечи, притянул к себе, она не противилась, вздрагивала под его горячей рукой, и он стал так же осторожно целовать ее косы, щеки, нос, пока нечаянно не коснулся губ…
Это необъяснимо: чужая, почти незнакомая девушка - словно его родная кровинка, его неотделимая половина - навеки. "Это потому, что я спас ее", - говорил себе Васька и не верил. Ведь скольких ему спасать приходилось!.. Вся послушная его рукам, она попросила:
- Не надо, Вася, не надо, будет…
- Людей боишься? - спросил он шепотом.
- Не боюсь я никого. Сюда не войдут, да и чего мне бояться с тобой! Я за тебя боюсь… Молюсь я за тебя, Васенька, всегда молюсь и теперь… Коли случится что с тобой - прокляну ведь себя, жизни лишу, коли по слабости моей девичьей на тебя беда какая падет. Твоя ведь я душой и телом, поклялась перед господом ничьей не быть, кроме как твоей, и сдержу клятву до смерти.
Он молча целовал ее, изумленный и немножко испуганный этой ее клятвой, она гладила его кудри и тоже молчала, пока чей-то громкий голос снаружи не пробудил обоих от сладкого полусна. Тогда она стала угощать его, сама налила в ковшик меду шипучего, присланного главным лекарем из его собственного запаса, - для знаменитого разведчика ничего не жаль. Васька уговорил девушку пригубить из того же ковшика, разломил надвое крупное краснобокое яблоко - дар жителей села Монастырщины и, потягивая хмельной бодрящий напиток, попросил Дарью рассказать о ее мытарствах. Дарья увлеклась, не замечая его мрачных глаз, пока не спросил жестко, тем голосом, какой слышала она однажды на коломенской дороге:
- Этот Бастрык, он в войске?
- Не знаю, Вася… Говорят, сгинул с какой-то иконой, - видно, очень дорогая была.
- Жив буду - сыщу. Всем своим другам накажу о нем по Руси спрашивать.
- Да бог с ним, Вася! - девушка огорчилась, что своим неосторожным рассказом расстроила дорогого гостя. - Что он нам теперь?
- Сыщу! - Тупик сжал кулак. - За насилие над тобой он мне ответит. Зверь! Мыслимое ли дело женщину силой брать? Басурманы и то вон не каждый ныне на такое идет. А наших государь велит на месте казнить за насилие. Пока жив, искать буду его.
- Ты где теперь? - Дарья хотела увести гостя от неприятного разговора. - Опять, поди, впереди войска станешь?
- Теперь-то я, Дарыошка, у Христа за пазухой. Кончилось мое удальство: при государе буду, в дружине его посередь большого полка.
- Ой ли? Не верится мне.
- А ты поверь, - Тупик улыбнулся, придав лицу безмятежность, но тревога в глазах девушки не растаяла - она не поверила ему, а он и сам не ведал, сколь близок был к истине. Отодвинул ковш, притянул к себе Дарью, крепко и долго поцеловал, поднялся из-за стола.
- Уже уходишь?
- Пора мне, касатка. Князь отпустил лишь до полудня.
В глазах ее навернулись слезы, он взял ее за плечи, высушил губами влажные васильки, отстранил, словно стараясь надолго запомнить, оглядел всю - от золотистой макушки до простых сыромятных сапожек, обшитых по косо срезанному верху полоской голубого сукна, задержал взгляд на их складчатых подъемах, где в мягкой гармошке рубцов таились пылинки бессчетных верст, которые судила этой девушке судьба-мачеха, опустился и прижался лицом к ее коленям.
- Милые ноженьки, страшно мне подумать, сколько прошли они. Так неужто им еще мерить пути невольников? Нет, Дарьюшка, лучше мы все тут поляжем.
- Не надо вам помирать - вы лучше побейте Мамая.
Она обняла его голову и первый раз сама поцеловала густые Васькины кудри.
- Я одно поле под Москвой знаю, - тихо заговорил он. - Оно все васильковое, что глаза твои - синь ненаглядная… Как воротимся из похода, пойдем туда вместе? Есть поздние васильки, они долго цветут.
Она не ответила, теснее прижимаясь к нему.
- …И будет у нас дом свой, и детки малые будут - как те васильки, веселые да синеглазые. В рожь забегут - потеряются.
Она засмеялась.
- …Пойдешь ты за ними, станешь искать - да и сама сгинешь, то-то беда! Золото да синь во поле широком, как искать стану вас, любых моих?
Она смеялась, все крепче прижимаясь, и Васька был счастлив: хоть теперь, на миг единый, пусть не в яви, а в думах одних, может подарить этой горькой девчонке и поле с васильками, и дом свой, и деток непослушных - самое что ни есть счастье человеческое, больше которого по всем землям ищи - не сыщешь. Дарья смеялась - это было его счастье, краткое, как вздох, но счастье. И первый раз она говорила, смеясь:
- Васенька, ты-то уж не ходи за нами в рожь густую, обочь стань да песню запой - сами найдемся. Не то ведь и ты потеряешься - глаза-то вон моих ведь синее, и волосы - рожь спелая.
Время!.. Словно кто-то произнес в нем это слово, он осторожно отстранился, пошел из шатра, она следом, без обиды, молчаливая, вся полная его словами. И хотя, может быть, понимала: нельзя быть счастливой теперь, перед битвой, чтобы не прогневить всевышнего, лелеяла в себе его слова и рожденные ими картины.
Среди шатров на ровной площадке стояло уже несколько больших повозок с высокими бортами из толстых дубовых плах, каждая повозка запряжена четверкой лошадей попарно. Вокруг этих громоздких сооружений суетились пожилые извозчики и несколько монахов, находившихся при лечебнице.
- Эка! - удивился Тупик. - Прямо детинцы на колесах.
- Они за войском станут, - пояснила Дарья. - На них будут класть раненых. За щитами дубовыми можно при случае и от стрел спрятаться, и отбиваться. Их по четыре - шесть кругом ставили - будто и вправду детинец.
- Кто же такое придумал?
- Дедушка Савося с дядей Фомой.
- Тот атаман самый?
- Ага…
Васька вывел Дарью на край площадки, указал на крыло полка, куда переместилась тысяча ее деда. Войско заканчивало построение, и Тупик, впервые видевший его в боевом порядке, с изумлением и трепетом всматривался в этот громадный живой вал, перегородивший Куликово поле.
- Неужто с такой силой не одолеем Мамая? - тихо спросила девушка.
- Кабы не одолели, так и приходить сюда было б незачем.
У коновязи постояли, не в силах расстаться сразу. Дарья закусила губу, удерживая легкую женскую слезу, Орлик тянулся к ее рукам - помнил угощение. Перебирая челку над его звездочкой, она спросила:
- Он хороший?
- Лучший конь на земле, - Тупик засмеялся.
- Я так и знала, - короткая улыбка в глазах Дарьи не смыла горечи расставания. - У него глаза умные. А рыжий где?
- Помнишь его… Поменял на этого.
- Тот злой был… как и ты тогда. - Она улыбнулась. - Но все равно и тот хороший - тебя сберег.
Васька промолчал. Сколько раз тот рыжий Орлик спасал ему жизнь, а вот он сам погубил его неосторожностью - до сих пор болит сердце, и долго еще будет болеть: будто друга верного не уберег.
Появился старый лекарь, Васька вспомнил о Таршиле, передал его просьбу. Дед позвал за собой. Едва он повернулся, Дарья схватила Тупика за руку:
- Вася, дай мне твой меч!
- Меч?.. - он удивился и… понял. Отстегнул меч и протянул девушке. При своих товарищах никогда этого не сделал бы, но сейчас можно: пусть себя успокоит, думая, что воина спасают в бою заговоры, а не воинское искусство… Дарья схватила меч, тут же откуда-то вывернулась ее подружка, со смехом выхватила у Дарьи меч, обернулась на бегу:
- Не бойся, боярин, вернем тебе меч заговоренный, всех ворогов порубишь, только Дарью помни! - и скрылась в маленькой палатке.
Ведал ли хан Алтын, что его меч будут заговаривать русские женщины!.. Впрочем, теперь это меч Васьки Тупика.
- Эй, витязь, ты чего задумался? - дед Савося уже возвращался с глиняным жбаном. - На-ко, завези Таршиле, пусть взбодрится, не то тяжко ему будет рядом с вами, молодыми.
Приняв жбан, Васька поклонился деду:
- За все те спасибо, Савватей Гаврилыч. Дарью побереги.
- Э-э, молодец, куды мне ныне? Тебе беречь ее, тебе! Побьете врагов - вот и все береженье, - улыбнулся по-стариковски лукаво и успокоительно, будто побить - дело шутейное, будто он, старый воин и лекарь, не видывал кровавых, устланных телами полей, где проходила грозная ордынская конница. Но была ведь еще и Вожа, она грела надеждой и Ваську Тупика, и этого древнего старца, как она грела всех, сошедшихся на Куликовом поле - от великого князя до последнего возницы…
От палатки шла Дарья, строгая, словно юная богородица, и несла меч Ваське Тупику…
Между лагерем и построенной ратью поле очистилось, лишь кое-где по протоптанным черным дорогам двигались подводы; птицы начали возвращаться на освободившееся пространство, изредка вспархивали из-под копыт, отлетали недалеко - люди их не трогали, и птицы быстро привыкали к соседству шумных гостей. Теперь, когда войско заняло позицию и каждому было указано место в строю, ряды стояли неплотно, ратники развертывали позади длинника шатры, варили обед, многие отдыхали. Всюду ходили попы, кадили и пели молитвы, воздух вблизи полков насыщался сладковатым ладанным духом.
