Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Сорокин блуждал пьяными глазами по потолку и стенам и не находил места, где он мог бы привязать шнурок, чтобы повеситься. И заснул.
Михаил Капитонович проснулся бодрым, он даже удивился. Водка ничем о себе не напоминала, оказалась, что она хорошая. На столе лежала полная фляжка, и в бутылке осталось ещё много. Сорокин даже помотал головой, голова не болела и нисколько не шумела. Он почистил зубы, вскипятил воду, побрился, с омерзением оделся в то, в чём приехал, но он знал, что сейчас он пройдётся по магазинам, купит всё новое, найдёт Мироныча, отпарится в бане и тогда переоденется. Тогда можно будет являться к начальникам. По опыту он знал, что легко казнить униженных, бедных и больных оборвышей, какими были русские солдаты и офицеры в китайской армии, и сложно это сделать с человеком, если тот выглядит достойно. Михаил Капитонович даже обнаружил одеколон, один из тех, что когда-то забраковала Изабелла. Запах из флакона ничуть не изменился.
Он спустился на улицу и, ни о чём не думая, направился к вокзалу. На привокзальной площади он снова увидел Кузьму и помахал ему. Кузьма шустро развернулся и подъехал к Сорокину.
– Куда изволите, вашбро!
Сорокин улыбнулся ему и махнул рукой:
– На Китайскую!
– А куда ж ищё? Конечно, на Китайскую!
Сначала Сорокин посетил мануфактурный магазин «Лондон», в котором продавали готовое платье. После «Лондона» он позволил себе выпить чашку кофе в «Модерне». В ресторане он сел за столик, за которым был с Элеонорой. За кофе он понял, что все воспоминания – собачья чушь, что прав Штин, утверждавший, что, если Господь Бог даровал жизнь, значит, надо жить. Только он чувствовал себя немного смущённо, потому что надо было сначала всё же выпариться, а уже потом одеваться в новое. Ему даже показалось, что официант от него немного повёл носом.
«А чёрт с ним, – подумал он, – всё равно – помывка неизбежна. А когда я сюда же приду ужинать, пусть морщится, быдло, чёрная кость, подлое сословье!»
Очень похорошел Харбин. Ужасно красивыми на Китайской были женщины. За два с половиной года на китайской войне он только дважды приезжал, чтобы рассчитаться с хозяином квартиры, хотя мог и не тратить деньги, а когда вернётся, просто снять другую квартиру, больше и лучше. Но он думал, что если он откажется от этой квартиры, то его убьют, а так быть не должно, только он сам мог распорядиться своей жизнью, думал он, не боясь умереть, а боясь умереть в грязи китайской гражданской войны. Поэтому он в городе находился минимум времени, необходимого только для того, чтобы сделать дела.
Его так обрадовал новый Виадук, построенный в этом году и соединивший привокзальную площадь с Диагональной улицей, то есть Новый город и Пристань. Это была Широта, Мощь, Стать и Простор, вот бы ещё пустить по нему Трамвай! Европа! Право слово! Ни один китайский город не шёл в сравнение с Харбином: ни большая деревня, по сути, личное имение китайского императора – Пекин; ни расползшийся по плоской равнине, как стол, который забыли украсить скатертью, Тяньцзинь, где и было приличного что иностранные концессии, эдакие узоры, за границами которых начиналась китайская теснота и грязь; ни Шанхай, правда, он мог разглядеть его только через прицельную щель бронепоезда; ни ставший почти родным Цзинань, китайский до мозга костей. До немецкого Циндао он не доехал.
Из «Модерна» Сорокин поехал на «кукушку». Кузьму отпустил. На «кукушке» он застал дежурного другой смены.
– Михаил Капитонович! – неподдельно изумился тот. – Какими судьбами? А мы думали, что пропала ваша бедовая головушка… Мироныч, друг ваш, загрустил, даже попивать стал… Как бы его оповестить?.. Вот обрадуется!
Михаил Капитонович был радостно возбуждён от такой встречи и не знал, что предложить.
– А знаете что, мой друг! – обратился он к дежурному. – Пойду-ка я в баню, Мироныч знает в какую, а он, если найдётся, пусть приходит туда!
– В какую?
– Мироныч знает, где мы с ним были в последний раз! – Сорокину было невтерпёж что-то ещё объяснять, он махнул дежурному рукой и вышел на воздух.
В бане было всё то же. Тот же запах, те же скользкие полы, тот же банщик. Он встретил Сорокина важным, молчаливым полупоклоном и предложил место – то же!
– А будут ли Сергей Миронович? – спросил он.
Сорокин ответил:
– Непременно!
Банщик показал Сорокину два веника на выбор – дубовый и берёзовый. Сорокин с видом знатока важно указал на берёзовый – он помнил этот запах – и случайно глянул на банщика, тот удивленно повёл бровью и поджал нижнюю губу, но ничего не сказал, и Сорокин понял, что его выбор удивил банщика, – значит, был не верен.
«Ладно, придёт Мироныч, разберётся!»
Мироныч ворвался в баню, как огненная комета. Сначала он нашумел на банщика, потом опалил гневом всех, кто находился в раздевальной зале. Сорокин уже слышал его приближение и радостно ждал встречи, не разбирая, отчего возбуждён Мироныч. Мироныч остановился перед ним, махнул рукой на банщика, тот с важным видом ливрейного, мол, барин занят, и просьба не шуметь, удалился.
Счастливый Сорокин сидел в белье и в одной ещё не снятой брючине. Он протягивал руку Миронычу, а тот, как бы не замечая этой руки, тихо полубоком присел рядом и продолжал смотреть в глаза Сорокину.
– Вас хотят казнить, Михаил Капитонович, а вы гуляете по городу, пьёте кофей в «Модернах», покупаете у жидов водку в пост… Погубить себя хотите? Вас на войне пуля не нашла, так вы петлю ищете?..
«Шёлковый шнурок…» – невольно мелькнуло у Сорокина, и он прервал Мироныча:
– А попарить-то, Мироныч!..
Сергей Миронович Волк глядел на Михаила Капитоновича Сорокина. Перед ним сидел здоровый – прикидывающийся сумасшедшим – или сумасшедший, очень похожий на здорового.
– Вас разыскивают, господин Сорокин, на вас столько бумаги извели на рапорта Нечаеву, чтобы вас выдали, что из неё можно было бы обратно целый лес посадить. Так на Нечаева молитесь, что всё оставил без ответа, видать, воевали вы больно хорошо!
Только тут Сорокин услышал, что Мироныч величает его на «вы»!
«Что это он?» – подумал Михаил Капитонович. – Уже сорок минут облава волной идёт по всему городу… – А может, попаришь, Мироныч!..
Мироныч потерял дар речи, Сорокин видел это, он решил не мешать Миронычу прийти в себя, тот через несколько секунд пришёл в себя, выдохнул, будто сдулся, и начал раздеваться.
В парной Мироныч всё делал молча. Это снова удивило Сорокина, он видел, с каким видом Мироныч ворвался в баню, будто команда пожарных, которая лезет в окна горящего дома, чтобы спасти последнего его обитателя. Сорокин думал, что Мироныч, как в прошлый раз, воспользуется тем, что их здесь никто не может подслушать, и расскажет, чего он так разволновался. Однако Мироныч махал и шлёпал веником, потом стал мылить Сорокина и омывать его: то тёплой, то горячей, то ледяной водой, а потом снова тёплой.
«Омывает тело, как в гроб класть!» – думал Сорокин спокойно, потому что понял, что дела обстоят действительно серьёзно, а у него в голове нет ни одной мысли по этому поводу.
– Вас тут ждут уже месяц! – вдруг сказал Мироныч и полил Сорокина нежно-тёплой водой.
– Меня?
– Нет, я имею в виду, что вас, в смысле тех, кто возвращается из Русской группы.
– Ну, это понятно!
– Ничего вам не понятно! Вы все – большая угроза!
– Какая?
– Непонятно?
Сорокин помотал головой.
– Што же тут непонятного? Народ избаловался войной, в кармане деньги, а кто и без денег! Одни пьют и хулиганят! А другие пьют и грабят, это у которых нет денег, которые уже пропили всё. Все, кто в форме, тайно объявлены вне закона!
– Тогда понятно! – попытался отговориться Сорокин, но Мироныч ему не дал:
– Ничего вам не понятно!
– А что же?
– А то, что как-то от вашего брата надо избавляться! Вы же вчера соскочили с поезда?
– Сегодня!
– Я имею в виду, что в ночь со вчера на сегодня, так?
– Так!
– Чугунка обложена полицией! Наблюдать и никого не выпускать из виду, кто в форме – по ней же всё видать, – кто из гостиной или ресторана, а кто из окопа или похода!
– Так про меня все всё знают? – пытался пошутить Сорокин.
– Лично про вас – нет! – Мироныч говорил зло. – Однако знают, что несколько офицеров и нижних чинов сошли в Харбине, спрыгнули на подходе к городу! А про вас, так вы сами объявились! Потому и переполох!
– Объясни, Мироныч!
– После! – сказал Мироныч и бросил на спину лежавшего на лавке Сорокина сухую простыню. – Я вот думаю, где тебя спрятать! Домой нельзя! Если за решётку попадёшь, это уже будут совсем другие обстоятельства, оттуда тебя будет сложно вытащить, потому – нельзя тебе в подвал! Не забыл ещё? – Он насухо вытерся. – Сиди в раздевальной… Подойдёт банщик и скажет, што делать! Уразумел, вашбро?
Сорокин удивлённо поднял глаза на Мироныча.
– Так-то! Михал Капитоныч!
Сорокин обтёрся, вышел в раздевальную, и к нему тут же подплыл банщик.
