Николай Кочин - Князь Святослав

— Были случаи? — спросил так же тихо опешивший царь.

— Были, владыка.

Иоанн Цимисхий колебался, и это всем передалось и все были безгласны и недвижимы. Вдруг Феодора подбежала к старику, сорвала с него лохмотья и бросила их в огонь. Все ахнули и застыли в священном трепете. Огонь мгновенно превратил лохмотья в пепел.

— Видите, военачальники! — сказала с укором царица. — Значит и паскудное тело его, как злостного еретика, тоже тленно.

И она решительно толкнула его в огонь.

Глава ХLVII.

СОБАКА СОБАКУ НЕ ЕСТ

Теперь Иоанн Цимисхий тщательно принялся выискивать изменников по всей Болгарии. Все пути и дороги от города были перекрыты, везде стояли сторожевые заставы и проверяли проезжих и прохожих. Василевс дал строжайший наказ во что бы то ни стало отыскать и Калокира. Но его нигде не находили. И вот однажды доложили василевсу, что Калокир явился с повинной сам.

— Как ты смел, презренный изменник, появиться ко мне на глаза? — вскричал василевс.

— Владыка, — ответил Калокир. — Это выявилось недавно, что изменник именно я, а не ты. Если бы я оказался на троне, то тогда ты бы был изменником.

Цимисхий любил остроумные дерзости, но только со стороны своих близких друзей. Остроумие Калокира его только обозлило.

— Наглец! Зачем ты явился? Почему не удрал в Киев с этим варварским князьком. Мог бы ты там обучать его богословию, ведь его мать христианка?

— Автократор, я хотел быть полезен тебе.

— Ты? Не бравший копья в руки. Чем же?

— Дельным советом, владыка. Я человек учёный и всё моё оружие — здесь!

Он ударил рукой по лбу.

— Вот я отрублю тебе голову и посмотрю, как это оружие тебе поможет.

— Ты сделаешь непоправимую оплошность, владыка. Ты не узнаешь того, что тебе в настоящий момент в первую очередь знать необходимо.

— Изворачиваешься, недостойный. Впрочем, отрубить тебе голову я сумею и после нашего разговора.

Калокир упал к подножию трона и стал целовать край одежды василевса. Он лежал вниз лицом, как то повелевал церемониал. И ждал повелений.

— Встань, блудный сын. И говори то, что может быть мне полезно. И знай, что всякая ложь или попытка увернуться от наказания отягчит твою участь.

— Трудно усугубить мою участь. Мокрее мокрого быть нельзя и голого раздеть невозможно.

— Ближе у делу. Без риторики. Я слушаю.

— Владыка, — сказал Калокир, — князь руссов вовсе не хочет мира.

Иоанн Цимисхий тяжело вздохнул:

— Вот как! Откуда тебе это известно?

— Он отправился в Киев за новыми войсками. «Наберу новую дружину, — говорил князь, — и уж на этот раз не выпущу из рук хитрых греков».

Цимисхий нахмурился и задумался. Потом произнёс:

— Варвар есть варвар. Его исправит только могила. Одет как бродяга, и грамоте не обучен, а помыслы под стать самому Карлу Великому. Выходит, Калокир, надо готовиться нам к новым тяготам.

— Владыка, этого можно на сей раз избежать.

— Каким образом?

— Там, где бессилен меч, могущественна ромейская дипломатия. Уж это испытано.

— А-а! Дипломатия… Она не заменит солдата. Дипломатия — слова, слова, слова…

— Слово — тоже оружие. Оно ранит больше… Словом можно и убить…

— Очень ты красноречив, Калокир… Ты был и там услужлив, когда переметнулся на сторону Святослава, врага.

— Нет опаснее врага, чем бывший друг… Это мы испытали оба, василевс.

Это намёк был дерзостью неслыханной, близкой к оскорблению, но Цимисхий принудил себя признать, что недостойно василевса опуститься до обиды на изменника. Всё же он уязвил Калокира:

— Твой «брат» Святослав покинул тебя в тяжёлую минуту, а ведь клялся в дружбе до гроба… Ты — лишился всех прав, состояния и титулов. Стал — ничтожеством вроде проходимца Душана. А ещё мечтал о царском троне. Погляди на себя, кем ты стал. Ну как ты, Калокир, расцениваешь теперь вое положение?

— Здоровье может оценит только тот, кому приходилось его терять. О, богопоставленный, богопрославленный, боговенчанный! Благодетельное внимание василевса может оценить только тот, кто испытал горестное состояние опалы и пришёл к надежде увидеть лучезарный свет твоего величества. Опала и возвышение в жизни как день и ночь, и чем темнее была ночь, тем благодатнее и радостнее кажется нам свет нового дня, свет солнца. Я могу быть тебе бескорыстно полезен и тем искуплю грех вероломства. Только одно это утешение и осталось у меня, о, мой святой владыка царь.

— Утешение? Не лицемеришь ли опять? В тебя трудно проникнуть… Подумать только: изменить своему василевсу ради варвара, который носит холщёвую рубаху как простой солдат, ест сырую конину, и вместо постели спит на седле, положенном на сырую землю.

— Все мы когда-нибудь нарушали клятву своему василевсу, — ответил Калокир.

Иоанн Цимисхий понял, куда он метит, и сказал сердито:

— Болтай да не забалтывайся. А если в самом деле у тебя есть что дельное сказать, говори:

— Сперва попрошу у Вашего величества внимания выслушать краткую историческую справку.

— Твою?

— Нет. Василевса Константина Багрянородного.

— Я внимаю.

— Ещё Константин Багрянородный, покровитель наук и литературы, сам написал обширное сочинение «Об управлении государством» и дал нам в руки нить, ведущую к цели.

— Император писал очень небрежно, — заметил Цимисхий, нахмурившись.

— Не возражаю, владыка. Однако он дал верные зарисовки этого воинственного и дикого народа — руссов. Он сообщил в этом сочинении, что как только наступит ноябрь месяц, князь отправляется «в полюдье», в круговой объезд своих земель для взимания дани и прокормления дружины. Когда растает лёд на Днепре, возвращается в Киев с добычей: мехами, мёдом, кожей. Грузят всё это на однодревки и отправляются к нам с Романию. Но когда они подходят к днепровским порогам, то семь раз высаживаются на берег и волоком тащат лодки, а иногда шестами проталкивают их через эти опасные для судоходства днепровские пороги.

— Зачем ты пустой болтовнёй отнимаешь моё время, — прервал его Цимисхий. — Ведь и я читал обо всем этом.

Калокир продолжал невозмутимо:

— Поэтому догадливые печенеги и приходят к этим порогам и именно в этом месте нападают на руссов. Когда я перечитал об этом, я сразу понял разгадку твоего затруднения, автократор…

— А-а-а! — изумлённо воскликнул василевс. — Понимаю. Ну, Калокир, ты неповторимо проницательный… на всё дурное… Прирождённый обманщик…

Но тон был снисходительный.

— Владыка, обмануть врага в бою называется не обманом, а стратегией. Обмануть же хитростью — это дипломатия.

Цимисхий весело расхохотался. Он давно не слыхал такого наглого остроумия среди унылых льстецов царского двора.

— Если бы ты, Калокир, не был столь изобретателен, я тебя давно бы привязал на спину ослу. Но так как ты при ненасытном своём честолюбии и тщеславии, соединёнными с незаурядным умом, можешь быть мне в самом деле полезен, я тебя до конца выслушаю.

— Автократор, только своим собственным опытом доходишь до самой, казалось бы, простой и очевидной истины. Сейчас, когда я досконально изучил быт, нравы и образ мышления варваров, я навечно сумел излечиться от этих нелепых и преступных иллюзий овладеть троном или даже хотя бы стать независимым от Константинополя управителем Херсонеса. Я воочию убедился, что в океане народов, окружающих нас — ромеев, мы — единственная держава, хранящая свет наук и истинного учения Христа, призванная богом быть указующим перстом всему миру. И кто уподобится тебе, царь? Какой земной бог сравнится с тобой, моим царём и богом?

Василевс, свыкнувшийся с непрестанной лестью, при этих словах, ласкающих его слух, даже полузакрыл глаза от удовольствия. Калокир же продолжал с более смелым воодушевлением.

— Только наши богоподобные венценосцы в своей деятельности законодателей и полководцев руководствуются идеей общенародного блага и справедливости, высоким сознанием возложенного на них богом долга перед совестью, святой церковью и государством. Нет ничего на свете более возвышенной, более трогательной, более верной и умной, более прекрасной, полезной, более необходимой каждому как идея Всевышнего и его Помазанника на земле… Цари издревле имели самое высокое предназначение, их особа сугубо священна, им мы оказываем поэтому самые высокие почести, чистосердечное благоговение и беспредельную покорность. Державный правитель имеет неограниченное право употреблять все доступные ему средства к утверждению государственной безопасности, возвышению благосостояния своих подданных, производить суд, обладая правом жизни и смерти над ними. Владыка, вот моя голова.

Это чётко выраженная формула, над которой они смеялись оба в молодости, сейчас для Иоанна Цимисхия была единственно приемлемой, а для Калокира той соломинкой, за которую хватается утопающий. Теперь он знал, что, попав царю в руки, он не кажется ему опасным.