Савва Дангулов - Дипломаты
— Посланник его величества короля Швеции генерал Свеаборг Виборг. — Генерал, разумеется, в штатском, но, казалось, его штиблеты издают звон.
Значит, резиденцией нейтралов только формально остается Питер — на самом деле и они в Вологде.
Репнин смотрел на генерала.
— Если лавр ложится на генеральский меч, таким мечом можно сокрушить горы! — сказал Репнин, смеясь, он не терял надежды встретиться с генералов еще раз.
— Генерал от церкви тоже генерал!.. — подхватил шведский посланник воодушевленно, очевидно имея в виду великого дипломата Франции.
— Был бы Талейран, а Вена будет! — заметил Репнин и, отойдя, оглянулся — шведский посланник улыбался ему заговорщически. Значит, первый шаг к беседе с ним сделан.
Однако круча над рекой действительно была похожа на веранду. Сейчас здесь собрался весь дипломатический корпус, а заодно корпус корреспондентский. Репнин оглядел веранду и вдруг увидел всю картину приема в том иронически-злом и беспощадном свете, в каком она виделась только ему. И французского посла, который на два часа прилепился к своему советнику, будто бы с собственным советником не было иной возможности встретиться, если бы американский президент не назначил Френсиса послом, а посол не устроил этот прием на осановском холме под Вологдой. И жену бельгийского посланника, чей гвардейский смех был слышен в дальнем конце Осанова, точно только ей и никому больше не был доступен скабрезный подтекст анекдота, который рассказывал английский консул. И трогательную швейцарскую пару — мосье консильер Ив Фуррер и мадам консильер Ив Фуррер, которая появлялась с дежурной улыбкой на устах: «Мы все знаем, и не пытайтесь от нас скрывать что-либо». И итальянского советника, троглодита, который шел от стола к столу и оставлял после себя зону пустыни; гости пятились от него, предусмотрительно прихватив с собой тарелки с едой. И молодого попа, высокого, великолепно сложенного, с черно-маслянистыми глазами и такой же черно-маслянистой бородой, а рядом нестареющую супругу датского консула, глядящую на попа глазами голодной волчицы. И многоопытную корреспондентку манчестерской газеты, которая в свои двадцать семь лет успела побывать и секретарем у первого лорда адмиралтейства, и телефонисткой на ночном пункте противовоздушной обороны, и санитаркой в окопах, и сестрой милосердия в венерическом солдатском госпитале. «Ничего не могу с собой поделать, — говорила она, прихлебывая виски. — Профессиональная привычка: гляжу на дипломатов и вижу их голыми, начисто голыми — какие у них животы, бедра и все прочее…» Репнин смотрел на дипломатов, думал: «Наверно, и я вижу их голыми, совсем голыми».
А навстречу Репнину уже шла Настенька и рядом с ней шведский генерал.
— Я не знал, что человек, который так щедро прочил мне меч Талейрана, ваш муж, — говорил швед, улыбаясь.
Гостей пригласили к столу, Репнины направились вместе со шведским посланником. Только сейчас Репнин заметил: генерал чуть-чуть прихрамывал, однако это как-то не делало его ни менее мужественным, ни менее величественным. Смуглое от природы, иссеченное морщинами лицо было полно суровости, той самой, которой в избытке наделены настоящие военные и которой иногда так недостает дипломатам.
— За то, чтобы генералы были генералами, а дипломаты — дипломатами, — произнес посланник, наполняя бокалы.
— Очевидно, шведский генерал в своих устремлениях не менее бескровен, чем дипломат, — подхватил Репнин.
Женщины пошли есть мороженое к столу, где находилась сейчас мадам Френсис. Мужчины остались одни. Была та особенная минута, когда утолены и жажда и, пожалуй, голод и дипломаты торопливо разбирают гостей — у каждого свои виды на сегодняшний вечер.
— Здесь уже третий день упорно ходят слухи, — произнес шведский посланник, и его зобастая шея вздулась. — Ходят слухи, что Чичерин уступил германскому ультиматуму и дал согласие на ввод германских войск в Москву.
— А о том, что две германские колонны движутся на Москву, ничего не говорят? — спросил Репнин, внешне не показывая скрытой в этих словах иронии.
— Двойной удар со стороны Киева и Минска? — переспросил генерал, придав этой фразе не столько политический, сколько военно-стратегический смысл — слишком велико было у него искушение дать стратегической задаче свою оценку.
— К счастью, то, что так легко рассмотреть из Лондона, совершенно невозможно рассмотреть из Москвы, наши военные этого сообщения не подтверждают, — заметил Репнин все так же серьезно.
Реакция генерала была неожиданной:
— О-о… Значит, врут?
— Врут! — сказал Репнин.
Этот разговор еще больше взбодрил генерала. Они прошли на веранду, а оттуда проникли в аллею, ту самую аллею, дальний конец которой упирался в уединенную осановскую обитель.
— Но пресса нейтралов не опровергла этого сообщения, — сказал генерал, когда они погрузились в полутьму аллеи.
— К сожалению, нейтралитет и самостоятельность не всегда тождественны, генерал. — Репнин, кажется, подошел к самой сути того, что хотел сказать сегодня шведу.
— Простите, но как разрешите понимать ваши слова? — спросил посланник. — Как понимать?
Репнин медлил. Они были сейчас у самой обители, и Николай Алексеевич видел, как быстро Нуланс повлек туда итальянского посла.
— Я не очень понимаю вас, генерал, — сказал Репнин, когда они вновь вошли в сумерки аллеи. — Какая необходимость вам так безоговорочно и, простите меня, так слепо идти за великими державами? — Генерал остановился и внимательно и недоверчиво взглянул на Николая Алексеевича. Репнин медленно пошел дальше, однако, остановившись, увидел, что генерал не тронулся с места, его рослая, с квадратными плечами фигура была грозно насторожена. Репнин сделал еще шаг, но генерал продолжал стоять. Он словно говорил: «После всего сказанного вами нам говорить не о чем».
— Значит, вы полагаете, никакой необходимости? — вдруг произнес генерал, точно этому предшествовало неожиданное прозрение.
— Никакой!
Они продолжали свой путь.
— Поймите, генерал, у наших отношений другая природа. Будем откровенны. Великие державы заинтересованы в том, чтобы Россия продолжала воевать с Германией. Пошла Россия на Брест или нет — для них вопрос насущный именно по этой причине. А для вас? Очевидно, вам более важно другое: останется ли Россия вашей соседкой или льды полярного моря оттеснят ее на восток? Способна ли Россия покупать шведские генераторы и нет ли у нее тайных намерений против шведской короны?
— И в этой связи Швеция должна первой признать правительство Ленина?
Теперь остановился Репнин.
— Нет! — заметил он горячо. — Признание придет в свое время, и я бы считал неудобным для себя разговор на эту тему. Я об ином: к чему вам лишать себя суверенных прав настолько…
— Настолько, чтобы безотчетно следовать за великими державами и оставаться в Петрограде, когда надо быть в Москве? — с полувопросительной интонацией закончил посланник мысль Репнина.
— Ну что ж… и такая формула меня бы устроила, — согласился Репнин. — Не думаю, чтобы это прибавляло достоинства суверенному шведскому государству.
Генерал вновь остановился. Он стоял и молчал. Солнце дотянулось оранжевыми лучами и до чистых седин генерала — они больше обычного горели. Репнин смущенно кашлянул и двинулся с места, но генерал продолжал стоять. «Да не взбунтовался ли генерал?» — подумал Репнин и внимательно взглянул на спутника, но вид его ничем не выдавал его состояния.
— Вы полагаете, такая политика не прибавляет ни авторитета, ни достоинства Швеции? — спросил генерал наконец.
— Ничуть!
О-о!..
Казалось, что только это «О-о!» способно было сдвинуть с места генерала.
— Я не могу сказать, чтобы доводы ваши были лишены резона, — сказал посланник, когда они вновь пришли к бревенчатому домику над рекой (Репнин отметил про себя, что бойкий Нуланс еще удерживал там итальянского посла). — Но поймите и меня: то, что легко дается вначале, труднее осуществляется потом, тем более в дипломатии, здесь сила инерции иногда непреодолима.
— Вы полагаете, что и теперь нет средства, которое бы?.. — Репнин запнулся.
— Средство есть, — продолжил мысль Репнина генерал. — Да, оно есть: те самые турбины, на которые вы сослались достаточно убедительно.
У Репнина было такое состояние, как если бы он после многодневных и бесперспективных хождений по топким полям вдруг ощутил под ногами твердь, упругую и обнадеживающе прочную.
— Вы склонны думать, что декларация нового русского правительства о торговле с Швецией, как она видится нам сегодня, была бы уместна?
Репнин произнес «нового русского правительства» не без затруднения, и это не мог не заметить бдительный генерал. Увы, для правительства революционной России в сознании Репнина пока еще не было иного имени.
