Антон Хижняк - Даниил Галицкий
Остановился Бату-хан у Софии. Каменной глыбой молчаливо возвышалась она, могучая и неприступная, — не разорвать эти камни руками, не продолбить мечами, не продырявить стрелами. Русские градодельцы на вечность укладывали здесь камни. Бату-хан велел разбить свой шатер у Софии.
Поздно вечером пришел к нему хмурый Субудай, сообщил, сколько погибло татар.
— Много, — процедил сквозь зубы Бату-хан, — Только мертвые русские не страшны… А воеводу Дмитрия не нашли среди убитых?
Субудай насторожился, — видно, что-то новое придумал хан, — и поспешил ответить:
— Нет, не нашли. Наверно, в церковь удрал.
— Воеводу Дмитрия привести ко мне живым. Хочу посмотреть на него… Вот бы мне таких тысячников! Дмитрий — настоящий богатур. Его храбрость — это его щит. Ни стрела, ни сабля его не берут. С утра таранами ударить — стены не толстые — и захватить русского воеводу!
Бату-хан умолк. Субудай, поклонившись, бесшумно вышел из юрты.
Он позвал к себе тысячника Бирюя и велел ему перевезти тараны под Десятинную церковь.
— Утром снова начинайте бить.
Дмитрий обошел всех дозорных. Вокруг тихо, как будто татары не собираются идти ночью. Единственное большое строение в этой маленькой твердыне — Десятинная церковь. Дмитрий сел на паперти, к нему прижался Русак.
— Воевода! — дрожа от холода, промолвил Русак. — А сюда татар не пустим? Стены крепкие?
— Крепкие, сынок. Грудью закроем, но ворог не пройдет.
Русак убежал и вернулся, ведя за руку свою мать. Она несла два узла. Увидев при свете факела Дмитрия, поклонилась ему и, тяжело дыша, осторожно положила узлы на землю.
— Вот вещи Василия, моего мужа. Это из его кузницы, — начала она рассказывать.
Дмитрий только качал головой: над ними витает смерть, жить осталось считанные часы, а эта женщина о житейских делах печется! До слуха Дмитрия доносилось будто издалека:
— …А какие украшения Василий делал! Собрал все камешки свои. — Речь шла о литейных формах тончайшей резьбы. — «Береги, глаголет, умру я — сын останется…» Я и клещи маленькие взяла, и молоточки, и тертичники.
Дмитрий слушал ее, а сам думал, что надо готовиться к последнему бою. Русак сказал умоляюще:
— Утром бой начнется, мать просит спрятать ее. А я и укрытие знаю, меня отец водил туда: под Десятинной церковью есть тайный ход, я с мамой пойду, и все отцовское добро возьмем.
— Иди, сынок, — поцеловал его Дмитрий и пошел от них к воротам.
Дозорный, узнав Дмитрия, сказал, что татары подвезли таран совсем близко.
— Таран? — промолвил Дмитрий задумчиво.
Он медленно пошел вдоль стены, а из головы не выходила мысль о Русаке и его матери. Останутся ли они в живых? Наедет ли кто-нибудь вещи кузнеца Василия, так бережно сохраненные ими?
На рассвете возобновились удары тарана, и всем стало ясно, что ветхие стены долго не выдержат. Уже и стрелы все вышли, нечем было отгонять татар.
Под ударами тарана упали бревна. Дмитрий, пробежав от стены к церкви, стал рядом с воинами. Закрываясь щитами, они отбивали татар мечами, выкрикивали:
— Братья, за Русь жизнь свою отдаем! Бей супостата!
Дмитрий мечом рассек голову татарину, который неосторожно подбежал к нему с занесенной кривой саблей; Отступать киевлянам уже было некуда — за спиной церковные стены, там укрылись женщины и дети, а перед глазами враг. Упал, не проронив ни слова, сотский — татарин поразил его мечом в грудь. Дмитрий наклонился, хотел подтащить убитого к своим ногам, чтобы враги не топтали его, и не заметил, как, притаившись сбоку, на него набросились три татарина и повалили на землю. Бирюй загоготал:
— Поймали! Живого поймали!
Он хотел отличиться перед Батыем. Это был первый его подвиг.
Дмитрия схватили на руки и понесли. Он ничего не помнил; только, когда очнулся, почувствовал, что руки у него связаны. Лежал он на земле, над ним склонился и внимательно всматривался в него высокий татарин. Это был Бирюй. Он махнул рукой. Два нукера подбежали и, развязав ноги, подняли Дмитрия. Бирюй велел вести пленного за ним. Дмитрий уже не слышал ужасного грохота, не видел, как завалилась Десятинная церковь. Всюду были киевляне — и на хорах, и на крыше, и на чердаках. Людей было столько, что церковь не выдержала и рухнула, похоронив под своими обломками множество стариков и женщин с детьми.
Бату-хан не вошел ни в один киевский дом. Лишь его юрту, защищая от пронизывающего ветра, перенесли ближе к стенам Софии. Сюда и спешил Бирюй с драгоценнейшей добычей. Тургауды, стоявшие в два ряда у входа в юрту, скрестили копья — путь закрыт. Бирюй показал им пайцзу, и копья отклонились.
Из юрты пахнуло теплом. Дивную печку сделали китайские мастера для Бату-хана, ее возили за ним во все походы. В больших светильниках горело драгоценное масло. Кто посмеет жалеть его для покорителя всего мира! Бату-хан сидел на низком троне, поджав ноги и опираясь на золотые перила.
Бирюй толкнул Дмитрия вперед и склонил голову.
— Великий Бату-хан! Слово твое дошло до слуха твоих воинов. Руки их уберегли воеводу киваменьского. Я захватил его в плен и живым привел пред твои светлые очи.
Бату-хан улыбнулся Бирюю — это был знак милости хана. Бирюй упал на колени и пополз к трону. Ему, заурядному тысячнику, выпала великая честь поцеловать носок ханского сапога. Батый поднял руку — из-за занавески вынырнул тургауд. Бату-хан велел привести переводчика.
— Ты стоишь перед покорителем всего мира, великим Бату-ханом. Он дарует тебе жизнь, — начал переводчик. — Дарует за твою храбрость.
— Скажи ему, скажи ему, — добавил Бату-хан, — если бы он был татарином и шел со мной, я бы сделал его своей правой рукой.
— Скажи своему хану, — повернулся Дмитрий к переводчику, — как только попадет меч мне в руки, я подниму его против Бату-хана!
Переводчик побледнел — таких слов он еще никогда не говорил хану. Ни один пленник не отвечал хану так смело. Батый впился глазами в лицо Дмитрия. Переводчик испуганно поглядывал на Батыя.
— Что он сказал? — зарычал Батый. — Передавай все до единого слова, ничего не скрывай, не то велю отдать тебя тургаудам!
Это было самым суровым наказанием, только хан отдавал на казнь тургаудам.
Заикаясь, переводчик повторил слова Дмитрия.
Бату-хан захохотал, довольный смелым ответом.
— Взять русского воеводу! Заковать в железные кандалы и стеречь, чтобы кандалы не упали с его рук! Я дарю ему жизнь за храбрость и смелость. Везти его с нашим войском!
8В Киеве нечего было больше делать. Награбленное добро погрузили на возы, и джихангиру отдали его львиную долю. Батый трогается на запад. Киевляне не видят его отъезда — они полегли костьми за землю отцов.
Татары сели на коней. Бату-хан и Субудай выезжают на высокий бугор, мимо которого должно пройти все войско. Конь бьет копытом мерзлую землю, комья снега разлетаются во все стороны. Бату-хан гладит шею своего белого коня, осматривает войско. Впереди, ближе к джихангиру, стоит тумен Бурундая — он двинется первым, Батый хриплым голос кричит:
— Слушайте, сыны голубого Керулена! Гордый город оросов под вашими ногами! Нет оросов, они пали от наших рук. Но есть еще Оросская земля, лежит она в том краю, где заходит солнце. Туда пойдем. Мой дед, великий покоритель, велел мне дойти до берега последнего моря, где солнце садится на отдых. Туда мы пойдем, и никто нас не остановит. Я поведу вас.
Загудело татарское войско, приветствуя джихангира.
— Пусть несут вас вперед быстрые кони! Они принесли вас из далеких родных степей, они принесут и домой!
— Пойдем с тобой! С запада кони снова понесут нас домой! — несется бурей в ответ.
Субудай подал знак, и Бурундай ударил своего коня — первый тумен поскакал в русские леса.
Пали в боях защитники Рязани, Владимира, Козельска, Киева, но остались еще русские люди. Смерть братьев еще сильнее сплотила их. Пускай еще силен Батый, но он уже не тот, что раньше. Народная мудрость гласит: «Свирепость — не сила».
Татарская орда катилась на запад. Жители маленьких городов и оселищ убегали в леса, подальше от большой дороги, прятали там своих жен и детей, а сами сражались с татарскими сотнями. А бывало и так, что маленькие оселища преграждали путь татарам и смело оборонялись. Нелегким был путь Батыя, не проходило дня без стычек, его силы истощались. Опьяневший от крови, Батый велел жечь все оселища, убивать русских, старого и малого. Много безвестных героев пало в ужасную зиму 1241 года.
Дольше всего задержался Батый у Кременца. Никодим оправдал надежды Даниила — упорно сопротивлялись его воины. Батый не мог тут применить тараны, их невозможно было втащить на гору, а со стен и стрелы летели, и камни сыпались. Пробовали татары снизу бросать камни из камнеметов, но это не причиняло вреда крепости.
