Валерий Поволяев - Атаман
Поскольку все выезды из Владивостока были запечатаны, выход оставался один: в ночной мгле подогнать к борту шхуны катер с погашенными топовыми огнями, забрать атамана и двинуться вдоль берега к железнодорожной станции Надеждинская, это далеко — верст семьдесят от Владивостока, — зато безопасно.
В Надеждинской атамана будет ждать взвод забайкальских казаков с лошадьми в поводу. Имелась еще одна тонкость, которую Авдалович должен был учесть в своих расчетах: сделать это надо в тот момент, когда через эту станцию будет проходить Забайкальская бригада.
Авдалович, сухой, бесстрастный, изложил свой план Буйвиду; тот, мрачный, неожиданно сделавшийся грузным, неповоротливым, будто внутри у него проснулась некая болезнь, вызывающая у человека полноту, почесал ногтями небритую, сахарно захрустевшую щеку и произнес одно-единственное слово:
— Годится!
Серб отправился на берег подыскивать подходящий катер.
Владивосток бурлил, людям не было дела до страстей, разыгравшихся вокруг атамана, до братьев Меркуловых и полковника Гоми, до самого Семенова и кресла, в которое он вознамерился сесть, до каппелевцев и звероватых казаков-маньчжурцев, до тайных дипломатических уловок, трюков и вообще всей этой политической эквилибристики, о которой завтра же забудут сами участники событий. Люди веселились: по Владивостоку разъезжали цыгане в красных атласных рубахах, гремели бубнами, приглашая в большой кочевой шатер на представление, с цыганами успешно соперничали гастролирующие циркачи — на набережной рисовали на ходулях кренделя двое клоунов, смешили публику и звали ее к себе, — шапито было по своим размерам в несколько раз больше цыганской палатки. Элегантные морские офицеры поили хорошеньких дамочек шампанским «Мум» и дарили им охапки красных саранок, георгиевские кавалеры устроили в тире на Миллионной улице соревнования по меткости — стреляли из американских пневматических винтовок хвостатыми гвоздиками. Улицы благоухали ананасами — шустрые раскосые продавцы на тележках вывезли горы крупных, похожих на потемневшие вилки капусты плодов... Из Сингапура пришел пароход, под самую завязку нагруженный этим скоропортящимся товаром.
Внешне ничто не свидетельствовало об опасности, но капитан Авдалович, как и любой фронтовик, эту опасность чувствовал своими лопатками — ему все время казалось, что кто-то целит ему в спину и вот-вот нажмет на курок. Люди устроены одинаково — атаман, сидя в своей каюте, в четырех стенах, сделавшимися похожими на тюрьму, чувствовал то же самое.
Впрочем, лицо Авдаловича во всех ситуациях оставалось бесстрастным. Он спустился к причалам, прошел по гулким, почерневшим от воды мосткам. Причалы, где обычно толпились веселые суденышки, носившие в основном женские имена «Елизавета», «Ирина», «Александра», были пусты. В воде плавали обрывки бумаги, две заткнутые фабричными пробками пустые бутылки из-под старой, еще царского разлива водки-монопольки да огромные женские панталоны со следом утюга на заднице. Ни одного катера. Куда они подевались? Не может быть, чтобы все они были зафрахтованы и катали сейчас богатых клиентов.
Капитан достал из кармана портсигар, вытащил папиросу. Спичек он не держал — научился ловко высекать огонь из куска кремня изящной стальной завитушкой.
Авдалович неспешно прошел в конец причала: увидел в будке спящего человека с плоской от сна физиономией — сторож, несмотря на то что катеров не было, свое место не покидал, стерег воду, настил, воздух, мусор, плавающий в ряби бухты.
Остановившись около будки, Авдалович поманил сторожа пальцем. Сторож зашевелился, выбил в руку кашель, пробкой закупоривший ему глотку, оценивающе оглядел незнакомца.
— Ну?
Авдалович, не меняя бесстрастно-каменного выражения на лице, извлек из бокового кармана френча золотую николаевскую пятерку — монету, при всех властях не теряющую своего веса, — подкинул ее и выразительно посмотрел на сторожа.
— Ну? — не выдержал тот. — Спрашивай, чего надо?
Авдалович неспешно обвел рукой причал:
— И куда же подевалось все это плавающее имущество?
— Дык, — сторож зорко глянул на капитана и почесал пятерней в затылке, — секретное распоряжение на этот счет было...
В следующее мгновение монета яркой чешуйкой сверкнула в воздухе и очутилась в руке сторожа.
— Распоряжение военного министра господина Меркулова, — пояснил он.
— А хотя бы одним глазком взглянуть на это распоряжение можно?
— Дык... документик-то секретный. Велено никому, кроме контрразведки, его не показывать.
Авдалович снова запустил руку в карман и вытащил из него еще одну монету, перекинул ее к сторожу.
— А я и есть та самая контрразведка, — сказал капитан.
— Понятно, — произнес сторож догадливым тоном, всунулся вновь в свою будку, похожую на вокзальный сортир, поковырялся там несколько минут и извлек на свет бумагу, на которой стоял гриф «ДСП» — «документ секретного пользования».
Авдалович взял в руки этот мятый, затертый до дыр, хотя на нем и стояла свежая дата, циркуляр, пробежался глазами по строчкам. Странное дело, неужели эту бумаженцию читало так много людей? По распоряжению правительства, подписанного младшим Меркуловым, все катера и моторные лодки должны быть перегнаны на станцию Океанская...
Океанская находилась в семнадцати верстах от Владивостока. «Вон как плотно обложили атамана — мышь не проскочит». Авдалович взглянул на «Киодо-Мару», уныло застывшую в воде — силуэт шхуны отсюда был хорошо виден... Сторож предупреждающе захрюкал в кулак, капитан, продолжая смотреть на шхуну, машинально протянул ему бумагу, сторож проворно схватил ее узловатыми цепкими пальцами и вновь что-то прохрюкал в кулак. Авдалович и на этот раз не обратил на хрюканье никакого внимания.
В следующий миг он почувствовал за спиной чье-то легкое, совершенно беззвучное дыхание, именно почувствовал, а не услышал, — резко обернулся. Перед ним стоял невысокий плечистый человек с седыми баками, выбивающимися из-под шляпы, «Ну и морда! — не замедлил отметить про себя Авдалович. — Кирпичом будешь целить в колено, а попадешь в морду. Измельчал корпус шпиков».
Чем интересуетесь, господин капитан? — вкрадчивым голосом поинтересовался пшик.
Авдалович молчал. Оценивающе окинул шпика с головы до ног взглядом.
— Дык вот, — сторож угодливо захихикал, — интересуется господин катером. Пикничок, значит, собирается устроить на безлюдном острове. Катерок им нужен... А катеров немае. — Сторож выкинул в стороны свои клешнястые руки, — Немае!
— Сдается мне, что это не так, не ради пикничка господин капитан интересуется катером, — сомневающимся тоном произнес шпик и, неожиданно проворно сунув руку за пазуху, выдернул оттуда «бульдог» — короткоствольный, до тусклоты вытертый револьвер. — Сдается мне, что господин капитан должен посетить одно заведение.
— Какое же? — холодно спросил Авдалович, усмехнулся неожиданно: — С шампанским и заливными поросятами?
— Ага, с шампанским, — довольно рассмеялся шпик, шутка ему понравилась, — а ресторанчик этот милый называется контрразведкой.
Шпик снова засмеялся, но в следующий миг смех у него сплющился в горле — Авдалович коротко, без размаха, в печатал свой кулак шпику в живот, потом всадил второй кулак.
Револьвер вылетел у шпика из руки и шлепнулся на настил. Авдалович ударил шпика в третий раз — в самый верх живота, в разъем грудной клетки.
Шпик захлебнулся воздухом, захрипел сильнее и рухнул с настила в воду. Авдалович спокойно подобрал «бульдог», разъял ствол, крутнул барабан, словно собирался пересчитать оставшиеся патроны. Патронов оказалось мало, половина положенного, он выколупнул их из гнезд, швырнул в воду. Револьвер же бросил на настил — не то ведь за потерю казенного имущества этого бакенбардистого взгреют в его шпиковском околотке за милую душу. Хотя шпик, ей-богу, ни в чем не виноват.
Тем временем шпик сумел протолкнуть болевую пробку, мешавшую ему дышать, онемение прошло, и он энергично зашлепал руками по воде, заорал сипло, дырявым голосом:
— Гхы-ы-ы! Тону-у!
— Помоги ему, — приказал Авдалович сторожу, — не то ведь действительно утонет.
Сторож проворно сдернул со стенки своей хлипкой избушки багор, подал кривой, турецким полумесяцем загнутый конец шпику:
— Держись, родимый!
Когда шпик наконец выбрался на настил и отплевался теплой, вонючей от бензиновых сбросов и отходов мазута водой, Авдаловича и след простыл.
Лишь чайки, хрипло гогоча, будто смеясь над незадачливым шпиком, кружились в каком-то странном хороводе над лодочной станцией, надеясь получить от находящихся здесь людей еду, но еды не было, и они продолжали горласто хрипеть и кружиться над причалом, похожие на больших, белых, очень злых ворон.
