Элиза Ожешко - Гибель Иудеи
Из уст Юста вырвалось короткое и быстро подавленное восклицание:
— Ионафан!
Зачем он пришел сюда? Для чего затесался в эту толпу, среди которой тысячи глаз могли узнать его? Какая мысль, какое безумное намерение могли зародиться в разгоряченной голове этого человека, который видел уже столько крови и мук, перенес столько отчаяния и нужды, что способен был на все.
С побледневшим лицом Юст задумался на минуту, потом почтительно склонился перед Агриппой и сказал ему что-то. Агриппа с равнодушной благосклонностью кивнул головой в знак позволения. Юст вместе с несколькими слугами покинул трибуну, а минуту спустя на одной из скамеек, предназначенных для черни, было заметно какое-то движение. Но никто, даже чернь, не замечал того, что происходило на скамьях. Шел уже третий час дня, а император еще не появлялся. Старый, больной Веспасиан не любил общественных празднеств и церемоний. Неужели же все должны были ожидать его в удушливой тесноте? Неужели не будет выполнен обычай праздновать посвященный богам день с самого его начала? В верхних ярусах слышался уже ропот нетерпеливой толпы. Сам покровитель дня Феб-Аполлон на поднебесной вершине своего обелиска, казалось, гневался на людей за то, что они медлили начать его праздник, и из своего венца из семи лучей, залитого солнцем, метал грозные молнии.
Вдруг во многих сенаторских ложах разразились громкие, протяжные рукоплескания. На вершине высоких ворот показался претор, облеченный в белую тогу, усеянную золотыми пальмами, со скипетром в одной руке и белым платком в другой. Гельвидий Приск стоял на вершине ворот, приветствуемый рукоплесканиями одних и испуганным молчанием других.
Претор взмахнул рукой, и белый платок упал на зеленую арену.
Фания быстрым движением накинула на лицо серебристую вуаль; склонившийся над нею Артемидор сказал:
— Супруг твой повелел тебе передать, госпожа, что не достоин иметь сына тот, кто не отваживается защищать справедливость и закон.
На вершине ворот торжественно и протяжно заиграли трубы; ажурные створки их открылись, и на зеленую арену стали выезжать конные отряды, шествующие друг за другом по четыре лошади в ряд. Впереди всех на аракийских маленьких, белых как снег конях ехали юноши в белоснежных туниках, украшенных пурпуром, в зеленых венках на открытых головах, с колчанами, полными стрел, и легкими, короткими дротиками в руках. За этим отрядом показался второй, блистающий золотистой мастью коней маленькими щитами и касками всадников. Еще один был на испанских конях, с короткими искривленными мечами, копьями. Всадники выглядели могучими в панцирях, покрытых узорчатой бронзой, в высоких шлемах с орлиными перьями, в сандалиях, покрывающих их ноги шнуровкой из кожаной тесьмы, с громадными щитами. У каждого из отрядов был свой предводитель, который ехал во главе и едва тот, который предводительствовал последним отрядом, показался в раскрытых воротах, амфитеатр взорвался громом рукоплесканий и криков.
На черном коне в золотистом панцире и в шлеме с которого, казалось, слетал золотой орел с развернутыми крыльями, держа громадный щит с изображенной на нем химерой, с львиной головой и хвостом змеи, величавый промчался он вдоль отрядов и, встав во главе всех, высоко поднял свое длинное золотое копье. Это был Тит.
Рукоплескания и крики стали еще сильнее. От звука их казалось, закипел воздух, когда громадная вереница коней рассыпалась вокруг зеленой арены. Золотое копье Тита опять мелькнуло в воздухе, отряды снова построились и сначала медленно, потом все более быстрее и быстрее начали скакать по арене. Вооруженные отряды неслись навстречу друг другу, сворачивали, извивались в круги, смешивали ленты голов в зеленых венках с бронзовыми потоками шлемов, леса дротиков и пик с чащей натянутых луков Рукоплескания и крики смолкли, их заменил шепот, подобный шуму моря, но и тот затихал постепенно и, наконец, растопился в тишину, нарушаемую только горячими дыханиями тысяч человеческих тел.
Вдруг дно амфитеатра закипело новым движением, зазвенело бряцанием оружия и щитов. Спокойный и торжественный ритм сменился поспешным, военным, бурным. Отряды, сверкая остриями пик, подняв натянутые луки, помчались друг на друга, как огненные вихри. Золотой орел с развернувшимися крыльями и золотое копье снова заколыхались в воздухе; щиты в руках воинов поднялись над их головами, на них посыпался дождь стрел.
Широкий меч Тита летел в воздухе с рукояткой, осыпанной алмазами, изливая дождь кровавых, зеленых, голубых искр. Наконец императорский сын поднял его вверх, и при этом знаке снова фракийские кони, неся одетых в белое всадников, шли навстречу черным, испанские кони, меча пламя из глаз, смешивались с гнедыми, всадники на которых были облачены в медные панцири…
Так продолжалось долго. Воины и кони без устали приносили свои силу и ловкость в дань богу света и красоты. Веспасиан прибыл поздно, народ почти не заметил его прибытия и тогда только коротко, рассеянно приветствовал его, когда Тит, увидев отца, взмахом копья выстроил свои отряды.
Наконец трубы на вершине ворот опять заиграли, возвещая о конце зрелища. По краю арены, снова развернувшись длинной вереницей, отряды скакали величаво и грозно. Тит ехал впереди. Он снял шлем с золотым орлом и вместе со щитом держал его сбоку, другой рукой едва касаясь опущенных поводьев. Теперь народ мог любоваться красотой его лица. Внимательный взгляд мог прочесть на нем задумчивость и тревогу. Многотысячная толпа хорошо знает, где он остановит своего коня. Уже несколько дней кто-то распространял в столице слухи, которые возбуждали гнев в одних, а в других любопытство и сочувствие. Наконец черный конь встал. Тит осадил его перед ложей Береники.
Они смотрели друг на друга с минуту. Береника медленно, как бы в дремотном упоении склонялась над резными перилами ложи, в руках робким движением влюбленной невольницы держа лавровый венок.
Этой сцены, во время которой должна была быть согласно распространяемым слухам, объявлена женитьба императорского сына на царице Халкиды, многотысячное собрание ожидало с различными чувствами.
Вдруг как раскат грома, обрушивающегося на землю откуда-то из верхних рядов раздался крик:
— Будь проклята ты, Береника, позор народа своего. Будь проклят также и ты, опустошитель чужих стран, чудовище, которое сожгло храм…
После этого наверху послышались отрывистые крики и звон оружия… Но безумец где-то там, в пестрой и тесной толпе, голосом охрипшим и прерываемым все еще кричал:
— Будьте прокляты оба…
Охрипший, прерывающийся голос удалялся и слабел. Того, из чьей груди он раздавался, уводили все дальше и дальше. На трибунах и ложах царило молчание, стократ более красноречивое, нежели самые громкие рукоплескания. Это молчание было преисполнено злобной радости. Все, кто по каким-либо причинам таил хотя бы каплю яда против установившегося порядка вещей в Риме, все, кто презирал покрытую драгоценностями возлюбленную сына императора, с тайной радостью встретили оскорбление, брошенное чьими-то устами в лицо Титу и Беренике.
Угрюмым и грозным стало грубое, солдатское лицо Веспасиана. Домициан запальчиво воскликнул:
— Император! Прикажи, чтобы завтра публично обезглавили этого наглеца! — Но глаза его светились ехидной радостью.
VIIНа следующий день улицы и рынки Рима кишели пирующей толпой. Громадные столы гнулись под грудами жареного мяса, под кувшинами с вином.
В трех театрах в этот день разыгрывали фарсы, тысячи людей осматривали на Марсовом поле выставленных для публики редких животных: змей, носорогов, слонов. На Сентах восхищались силачами, канатными плясунами. Не было ни одной улицы, по которой не тянулись бы толпы мужчин и женщин, с головами, украшенными зелеными венками. Все это играло, распевало, смеялось и шумело.
Форум Романум горел. Искрящееся небо изливало на него свой блеск; в жгучем блеске солнца ослепительно сверкали многочисленные предметы искусства, из которых была устроена выставка. Это было выставленное для осмотра публики собрание государственной сокровищницы: собрание трофеев, приобретенных победоносными войнами. Сотни разгоревшихся глаз скользили по столам, покрытым золотыми сосудами; по ложам, выстланным слоновой костью, черепахой, серебром и бриллиантами; по шахматной доске, сделанной из бриллиантов, по шахматам из золота, по отлитым из серебра статуям богов, по нескольким десяткам корон, сплетенных из жемчуга… Но сегодня на Форуме возвышался среди других один помост, который привлекал к себе больше других, потому что на нем были выставлены предметы, совсем недавно привезенные в Рим после последней, одержанной в войне победы покорения Иудеи. Помост, возбуждающий наибольшее любопытство, был покрыт добычей, которую Тит привез из превращенного в развалины Иерусалима.
