Семен Скляренко - Святослав
— А ты не разгневаешься на меня, отец?
— Нет, — ласково ответил Святослав, — говори!
— Я давно хотел спросить тебя, отец, — начал Владимир, — но не смел, боялся тебя и бабки Ольги…
— Чего же ты боялся?
Что-то детское появилось в этот миг в глазах княжича Владимира, но были они и не по-детски печальны.
— Не знаю, добро ли я делаю или нет, спрашивая тебя об этом, — искренне признался Владимир, — но когда я был маленьким, да и сейчас, мои братья насмехались надо мной, называли рабичичем. Почему это так, почему они княжичи, а я рабичич, отец?
Князь Святослав задумался, лицо его стало суровым. О горькой правде спросил у него сын. И мог ли не спросить об этом? Ведь правда эта жила с ним здесь, в Киеве, эта правда уедет с ним в далекий Новгород; и сейчас, и позднее, до конца дней своих, они, Ярополк и Олег, будут князьями, а он, Владимир, хоть и будет князем, но клеймо рабичича останется на нем до самой смерти. Да исчезнет ли оно и после смерти, забудут ли об этом люди?
— Ты хорошо поступил, что спросил меня об этом, — сказал он сыну. — И я скажу тебе правду, Владимир…
Святослав умолк — у него, сильного, смелого князя, в жизни не знавшего, что такое отчаяние, а тем более слезы, вдруг подступило что-то к горлу, сжало и не давало говорить.
— Погоди! — промолвил он только. — Погоди… Пойдем сюда и сядем, сынок.
Он направился к окну, где стояла скамья, опустился на нее, рядом с собой посадил Владимира и, глядя на Днепр, кативший к понизовью свои воды, на лодии с белыми ветрилами, что застыли на его голубом лоне, на облака, которые, точно розовые раковины, повисли над далеким небосводом, заговорил:
— Было у меня, Владимир, в жизни две жены. Одна из них — княгиня, дочь угорского князя, от нее родились Ярополк и Олег. И я, сынок, могу теперь тебе сказать — ведь она давно умерла, а ты уже вырос, стал мужем: не любил я ее, но должен был жениться, — того требовала моя мать, твоя бабка Ольга.
— Значит, она недобрая, моя бабка Ольга, — вырвалось у Владимира.
— Нет, — твердо ответил князь Святослав, — да простится ей, княгиня Ольга не виновата, она поступила так, как требовали бояре, воеводы, вся Гора. И если бы я не выполнил их волю, то не был бы и князем, не совершил бы того, что успел и что еще должен совершить…
И снова князь Святослав помолчал, прикрыл глаза руками, словно его слепил блеск неба, облаков и воды.
— А любил я только одну женщину, — оторвав от лица руки, продолжал он, — и была она, правда, рабыней у княгини Ольги, ее ключницей…
— Как звали ее, отец?
— Малушей, — тихо произнес князь Святослав. — Малуша… Малка… Мала… — несколько раз повторил он. — И любил я ее так, как любят это небо, облака, Днепр, родную землю. Понимаешь, как я ее любил?
— Понимаю, отец!
— Вот от нее, — закончил князь Святослав, — и родился ты, Владимир. Запомни, что твоя мать — Малуша, Малка, рабыня, но никогда не стыдись этого, сын, ибо это не позорное клеймо, а любовь и честь моя. Пусть же останется она честью и моего сына! Разве суть в том, что один князь, а другой рабичич? Суть в том, кто из них любит Русь, людей наших, землю… Люби и ты ее!
— Я люблю и буду любить землю, как и свою мать, — торжественно произнес Владимир. — Но, отец, где же сейчас моя мать, Малуша?
Вопрос был так прост и естествен — сын хотел видеть свою мать. А разве самому Святославу не хотелось бы в эту минуту увидеть здесь, в светлице, свою любовь — Малушу?
Но он не знал, сможет ли сейчас исполнить желание сына, и потому сказал:
— Малуша жила в селе, куда выслала ее моя мать, и я не мог возвратить ее, привезти в Киев, пока была жива княгиня Ольга. Но, умирая, княгиня Ольга позволила вернуть ее в город, и я найду ее. Ты увидишь ее либо здесь, либо в Новгороде, я верну твою мать…
— Что же вы сделали?! Привези, дай мне мою мать, отец! — вырвалось у Владимира.
2
Прошло много лет с тех пор, как княгиня Ольга выслала свою ключницу Малушу в Будутин на Роси. Много воды утекло в Роси, много горя изведала Малуша, а передумала столько, что если бы теми думами засеять землю, то все поля и дороги от Роси до Киева поросли бы шиповником да терном.
Но и в тени терна и шиповника всегда поднимаются голубые цветы — незабудки. В подъяремной жизни, среди трудов и забот о хлебе насущном, Малуша все чего-то ждала, все на что-то надеялась. Чего ждала? А разве есть на свете человек, который живет без надежды?
Часто, почти каждый день, утомившись после тяжелой работы, сидела Малуша на завалинке хижины, смотрела на Рось, которая отсвечивала багрянцем под лучами угасающего солнца, на хижины Будутина, где курились вечерние дымки, а потом ее взгляд устремлялся к далекому небосклону, туда, где пролегал путь на Киев.
Она знала, что делается в Киеве. В Будутин часто наезжали княжьи люди, ездили из Будутина в Киев и смерды; Малуша жадно ловила каждое слово о стольном городе.
Малуша знала, когда князь Святослав сел на стол, когда женился на угорской княжне. Очень печалилась и тяжко пережила она годы, когда князь Святослав ходил в хозарские земли, потом двинулся на ромеев.
Она видела и воев Святослава, которые шли тогда на брань и ночевали под Будутином, очень печалилась, что не было с ними Святослава. «Может, — думала она, — хоть издали погляжу на него». Но князя не было, он плыл по Днепру. Она отдала воям то, что имела, — хлеб. Может, тот, который его ел, помянул ее страждущую душу.
А потом в Будутин докатились новые вести: под Киевом стоят печенеги… Вести всполошили село: печенеги под Киевом, со дня на день они могут появиться и в Будутине.
Тогда все жители Будутина покинули свои хижины и попрятались по лесам, тянувшимся вдоль Роси, до самого Днепра. Малуша тоже пошла со всеми. Долго-долго жили они в лесах и оврагах, по ночам со страхом прокрадывались в село, чтобы выкопать что-нибудь на огороде.
Как-то, когда орда печенегов, проезжая через Будутин, остановилась в скалах у Роси, опасаясь ночевать в Полянских хижинах, будутинцы, а вместе с ними и Малуша, вооружившись ножами, серпами и вилами, убили нескольких печенегов, а нескольких догнали и утопили в Роси. Малуша была рада, что ходила со всеми и что все закончилось счастливо. Ведь она помогла этим князю Святославу, мстила за муки сына Владимира в Киеве.
Как-то ночью в поле по ту сторону Роси послышался топот. Всадники ехали всю ночь, будутинцы слышали, как кони бредут через Рось, к ним доносились и далекие голоса. Но выйти из леса боялись, не спали всю ночь и ждали…
Только утром они узнали, что ночью через Рось переправились русские вой, направлявшиеся от Дуная к Киеву, и что с ними был князь Святослав…
О, если б кто-нибудь знал, как забилось Малушино сердце, когда она услыхала, что в прошлую ночь тут проезжал князь Святослав! Он был здесь, ехал мимо хижины, в которой она прожила столько лет. Может, перебравшись через Рось, он сошел с коня и стоял у ее двери?! Боги, боги, как близко возле сердца Малуши проложили вы путь князя Святослава! Почему же вы не проложили этого пути через самое сердце Малуши! Впрочем, она была рада уже тому, что князь Святослав вернулся в Киев, — значит, он жив!
Но у Малуши болело сердце о сыне. Хоть бы услышать, узнать: не случилось ли с ним чего во время набега печенегов, как он сейчас, здоров ли?
И тогда, впервые за много лет, Малуша почувствовала, что не в силах больше оставаться в Будутине. Она решила — будь что будет — уйти, а не пустят — хоть ползком пробраться в Киев.
Малуша знала, что там она для всех чужая, лишняя, что в Киеве и без нее много рабынь.
Знала, что в Киеве ей придется оберегаться: упаси Боже, узнают о ней на Горе, на княжьем дворе — схватят, замучают, покарают…
Она понимала, что не сможет встретиться ни с князем Святославом, ни с сыном Владимиром — у них свои пути, у нее своя горькая доля…
И все же Малуша ушла. Ведь человека тянет пепелище и сгоревшей хижины, а птица все равно летит к разоренному гнезду.
Но, вернувшись на пепелище, человек может потужить, выплакать свою боль в слезах, птица может покружиться, покричать над разоренным гнездом… А Малуша должна молчать, она ни с кем не может поделиться своим горем.
Малуша шла от леса к лесу, от веси к веси; в одной убогой хижине дадут ночлег, в другой накормят… Люди и вдоль Днепра и вдоль Роси, на которых постоянно нападали то печенеги, то половцы, охотно помогали ей, как и другим бездомным.
Однако эта женщина вела себя не так, как иные. Она не протягивала руку, не жаловалась на горе и бедность, ничего не просила, а только расспрашивала, как ей пройти в Киев и далеко ли до следующей веси.
Да, эта женщина, одетая в простое домотканое черное платно, повязанная таким же убрусом, в веревочных постолах на босу ногу и с небольшим узелком в руках, была бедна, бездомна, как и тысячи других, но держалась с достоинством, гордо… Кто она, эта женщина с усталым, измученным, но прекрасным лицом и большими карими глазами?
