Двое строптивых - Евгений Викторович Старшов
Рядом с ним чинно шествовал секретарь Филельфус, с которым вдохновенно разговаривал 48-летний вицеканцлер Гийом де Каурсэн, полная противоположность невозмутимого секретаря.
Каурсэн происходил из родосского рода, хотя и родился во Фландрии. Слабое здоровье открыло ему единственно доступное поприще — науку, в которой он достиг похвальных результатов, отмеченных званием доктора Парижского университета, и это не был пустой диплом к пустой же голове.
Нет, Каурсэн не только считался, но и был в действительности одним из умнейших, проницательнейших и образованнейших людей своего времени. Можно было не сомневаться и в том, что он мог бы достичь самого верха в орденской иерархии, если бы не одно прискорбное и архиважное по тем временам обстоятельство — он не был рыцарем… Но орден пошел на максимально возможную уступку в создавшемся положении, и в 1459 году Гийом был назначен орденским вице-канцлером, коим и пребывал до самой смерти в 1503 году.
Он как человек умный и с философским взглядом на жизнь старался не обращать внимания на сословные препоны, а верно, честно и добросовестно трудился многие годы, оставив по себе единственный вечный памятник, который, как известно, "металлов тверже и выше пирамид" — книгу о том, как турки осаждали Родос в 1480 году. Это сочинение прославило автора и обессмертило имя Каурсэна.
Однако, перечисляя заслуги этого человека, мы забыли рассказать, как же тот выглядел, поэтому с запозданием сообщаем, что был он высокий, гладко выбритый, с довольно длинными волосами, закрывавшими сзади шею и немного спускавшимися на плечи. Во взгляде сквозила некоторая наивность, отличающая бессребреников, готовых трудиться день и ночь ради идеи. А когда Каурсэн говорил, в нем сразу был виден энтузиаст науки, усердный книжный червь, стремящийся открыть нарытые им знания обществу, которое, к прискорбию, далеко не всегда готово их воспринять.
Ему повезло с работой, поскольку он делал любимое дело, хотя и не мог при этом похвастаться хоть какими-либо значительными доходами. (Орден на Родосе, надо сказать, вообще постоянно находился в тяжких финансовых тисках, а поддерживать орденское государство, помогали исключительно финансовые потоки из европейских командорств и приорств.)
Помимо секретаря и вице-канцлера с магистром шествовали по саду трое рыцарей: Ги де Бланшфор, 32 лет — племянник д’Обюссона, сын его старшей сестры; итальянец Фабрицио дель Каретто, 23 лет; родосский рыцарь (в недалеком будущем — кастеллан) Антуан Гольтье. Все — верные помощники великого магистра, на которых он мог положиться, как на самого себя.
Орденские чины (кроме Каурсэна) были облачены в черные плащи с нашитыми на них белыми крестами и черные же шапочки. Вице-канцлер носил длинные одежды насыщенного синего цвета. Иоанниты держали в руках четки: у братьев-рыцарей — из красных кораллов, а у магистра — янтарные. Гольтье, кроме того, держал продолговатый длинный сверток.
Бланшфор получал от дяди последние инструкции, касающиеся его предстоящей миссии к французскому королевскому двору:
— Д’Амбуаз, видимо, недостаточно убедительно обрисовал наше положение королю Людовику, — медленно и с нескрываемой грустью говорил д’Обюссон. — Брат Эмери всегда такой убедительный, тяжеловесный, но этих качеств недостаточно, чтобы пронять этакого хитреца и скрягу, как король Людовик. У королей короткая память, а освежать ее — дело неблагодарное. Поэтому это предстоит сделать тебе. Отвезешь ему моего леопарда и пару натасканных соколов и скажешь, что от него ждет помощи тот, кто проливал за него свою кровь против швейцарцев, когда король был еще дофином. Оружие, люди, деньги, корабли — Родосу нужно все, и много. Если он считает воздаяние Божье в будущей жизни за свершенные во славу Христа и его воинства благодеяния слишком ненадежной монетой, скажи, что мне, к сожалению, расплатиться нечем, окромя охотничьих птиц. Разве что душу свою заложить еще остается… Горожане да горожанки мои ходят в каменьях да жемчугах, а братья-рыцари — в латаных одеждах с прадедовскими мечами. Госпиталь несчастный почти 40 лет достроить не можем! Вот какие мы госпитальеры… Последнюю заначку Орсини уже откупорили. А занять у буржуа на оборону — разве дадут? Сразу крик пойдет, что магистр отбирает кровное добро, да еще без отдачи. Последнее, пожалуй, верно, ибо отдавать не с чего! Стенами, башнями, пушками оборотились бы эти богатства. Заимодавцам не растолкуешь, что, если турки возьмут Родос, никого никакие деньги не спасут, и то, что горожане берегут для себя, достанется врагам… Ладно, это уже лишнее. Главное — постарайся не задерживаться во Франции, ты мне будешь нужен здесь. Но если для пользы дела — разрешаю остаться там и в самый трудный для нас час. Я ценю твой меч и храбрость, но твоя голова и красноречие могут принести гораздо больше пользы ордену. Французское золото — это пушки, пушки и еще раз пушки. Доверенных людей тебе навязывать не буду — выберешь сам. Думал уже, кого?
— Да, дядя. Рыцарей де Бридье и де Данвуа.
— Хорошо. Даю свое согласие. Кстати, Каурсэн, — великий магистр обернулся к вице-канцлеру, — надо с той же целью подготовить посольства в Арагон и Каталонию. Возложим эту миссию на бальи Майорки брата Кардону, а также к папе Сиксту — туда поедет рыцарь Пьоццаско, которого я назначаю своим лейтенантом при папском дворе. Ги, учти вот что: коль скоро французский король мнит себя христианнейшим из государей, неплохо бы и его привлечь к воздействию на понтифика. Не годятся такие речи, братья, но нам не до изысков. Короче говоря, зажмете Сикста с двух сторон с братом лейтенантом да втолкуете, что если падет Родос, вся Италия попадет под власть варваров, и Мехмед осуществит мечту Баязида — пустит своего коня пастись в Ватикане.
Д’Обюссон умолк, остановился и пристально поглядел на ожидавших его людей. Рыцарь Жоффруа и его спутники склонились, а Торнвилль преклонил колено. Псы настороженно заворчали; Филельфус тихо произнес:
— Это тот, о ком я говорил.
— Я уже понял, брат мой.
Магистр жестом повелел Лео подняться, и брат Жоффруа торжественно произнес, представляя дворян друг другу:
— Великий магистр Ордена святого Иоанна, брат наш и господин Пьер д’Обюссон. Сэр Лео Торнвилль, четыре года томившийся в турецкой неволе и оказавший ордену большую услугу в Константинополе.
— Знаю. Брат Филельфус все уже рассказал.
Магистр пристально смотрел англичанину прямо в глаза, словно пытаясь проникнуть вглубь его души и понять, чего же от него ожидать — добра или зла.
Не говоря ни слова, д’Обюссон протянул руку, и рыцарь Жоффруа немедленно вложил в нее послание погибшего Алессандри, предварительно сломав печать. Магистр, немножко сощурившись и отнеся послание подальше от глаз, быстро прочел его и
