Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ] - Николай Александрович Баранов

пять лет. Стены города отстроили на том же месте — благо валы никуда не делись. А вот народишко пораскидало. Большую часть горожан Всеволод угнал тогда с собой и расселил по своим землям. Кто-то вернулся потом, вместе с князьями, но кто-то прижился — остался на новом месте. За последующие четверть века население росло, но не слишком быстро. Потому внутри стен все еще оставалось много места для домов новых горожан. Да и не все, кто хотел бы, могли селиться здесь. Городовой налог, уплачиваемый на содержание в порядке стен, валов и рвов, не для всех подъемен. Потому такие, ставили жилища в Южном Предградии, на Подоле да в Засеребрянье, снаружи городских стен.

Наконец, добрались до первых внутриградских построек. Здесь селился люд побогаче. Дворы стояли солидные, огороженные глухими заборами, с двустворчатыми, покрытыми затейливой резьбой, воротами на улицу. Резьба не только для красы — еще, чтобы нечистая сила в дом не вошла. Ворота, по позднему времени, все больше закрыты. Да и вообще, народишку на улице немного. Дневные дела закончены — большинство разошлось по домам, ужинать и на боковую. Вставать завтра рано — со светом. Во дворах, слышно, мычала и блеяла только с выгона, еще не поенная не кормленая скотина. Иногда навстречу попадались крестьяне на телегах, из пригородных деревень, припозднившихся на торге.

Впереди слева показался, Борисоглебский собор. Розовые стены его, в свете заходящего солнца, притягивали взгляд телесной теплотой и манили зайти под свои своды. Когда собор встал перед всадниками во весь свой не малый рост от подошвы до маковок крестов, гонец Всемил снял шапку и перекрестился. Его примеру, чуть замешкавшись, последовал и Ратислав. Глядя на боярина, то же проделал и Могута. Не слишком ловко — не часто совершал ратьшин ближник крестное знамение.

Поблизости от собора на краю небольшой площади, раскинувшейся перед центральным входом в храм, располагался епископский двор. Крутая крыша его терема высоко вздымалась над тыном изгороди. Из открытых ворот выезжал возок в сопровождении двух конных гридней, едущих без броней, только с мечами у пояса. Возок принадлежал епископу Фотию. Боярин привстал в стременах, снял шапку и махнул ей долу, приветствуя крестного. Возок остановился, открылась дверца, из которой выглянул епископ. Узнав Ратьшу, Фотий сделал знак приблизиться. Боярин, дав коню шпоры, подскакал к возку, резко осадил жеребца рядом с вышедшим наружу крестным, спрыгнул с седла, в два шага приблизился к священнику и склонился под благословение. Епископ перекрестил, протянул руку для поцелуя. Ратислав почтительно поцеловал епископский перстень и, выпрямившись, глянул в глаза отцу церкви. Глаза Фотия, как обычно, светились добротой и участием.

— Как жив, крестник, как служба княжеская? — голос епископа был мягок и, в то же время, силен — частые проповеди с амвона слабым голосом не изречешь. — Когда за невестой собираешься?

— Жив, покуда, твоими молитвами, крестный, — с почтением в голосе, ответил Ратьша. — А с невестой — не знаю: Великий князь призвал, вот спешу к нему. А сам-то, куда собрался, отче, на ночь глядя.

— А туда же, сын мой, — после короткого молчания отозвался епископ. — В княжий терем. Похоже, по одному делу собирает нас Юрий Ингоревич.

На лице Фотия проступила забота. Покачав головой, он спросил:

— Аль злые вести с дикого поля пришли? Сам-то ничего не слыхал?

— Пока полевал, все спокойно было. Даже слишком спокойно, — подумав, ответил боярин. — Только я уж неделя скоро, как оттуда. Четвертый день сижу в усадьбе.

— Бражничали, небось, — построжел голос Фотия.

— Не без того, крестный, — пожал плечами Ратислав. — Куда ж тут денешься — воям роздых нужен после службы.

— Роздых, — проворчал епископ. — Хмельное пить, да девок валять, вот ваш роздых. Молиться, наверное, и не молитесь?

— Ну-у-у… — протянул Ратьша.

— Ох, погубите души свои, воины, погубите. Требы, хоть, своему Перуну не приносите? А, Александр?

Александр — было крестильное имя Ратислава. Хоть и называл его так, пожалуй, только крестный. Ну, еще, во время богослужений в сельской церкви, отец Василий.

— Как можно, крестный! — постаравшись добавить в голос негодования, возмутился Ратьша.

Однако обмануть епископа было сложно.

— Видно, приносите, — горестно покачал он головой. — Что с вами воями делать и не знаю.

И возвысив голос, воскликнул:

— Накличете на Русь-Матушку беду, идолопоклонники!

— Бог простит, крестный, — чуть заметно улыбнулся боярин.

Епископ, тем не менее, эту улыбку заметил. Но больше ругаться не стал, только снова горестно покачал головой.

— Ладно, — продолжил он уже почти спокойно. — Горбатых, видно, только могила исправит. Едем к князю. Заждался уж, небось.

Святой отец забрался в возок, который, громыхая колесами по бревнам мостовой, покатил в сторону Спасского собора, около которого стоял великокняжеский двор и дворы набольших княжих мужей. Ратислав со спутниками порысили следом, не обгоняя, чтобы не обидеть владыку.

Проехали торговую площадь у Оковских ворот. Торговый люд уж весь разошелся. Покупатели — тем более. Сейчас площадь мели с десяток уборщиков березовыми метлами. Наконец, из-за крыш теремов показались Головы Спасского собора. Чем ближе к нему, тем богаче становились дворы, стоящие вдоль улицы, тем выше крыши теремов. Наконец добрались до Спасской площади и собор предстал во всей свой красе: с золотыми главами куполов, голубыми при дневном свете, но ставшими бирюзовыми, в сумерках, колокольнями, белоснежными стенами, золотыми, с филигранным узорочьем главными вратами. Площадь эта — самая большая в городе, после торговой при Оковских воротах. Здесь проходили все торжественные богослужения по большим церковным праздникам, собиралось городское вече, когда такое было надобно.

Великокняжеский двор стоял через площадь напротив храмовых главных врат. Огороженный трехсаженным дубовым тыном, с бойницами и боевыми полатями с внутренней стороны, небольшой двухъярусной воротной башней. Обе створки ворот распахнуты — ждут гостей. Над тыном в глубине двора высятся крыши княжьего терема.

Возок епископа въехал в ворота. Ратьша со спутниками следом. Сразу за воротами маленькая площадь, вымощенная камнем, на которой Юрий Ингоревич творил суд, когда то требовалось. Прямо за ней терем с пристроями, клетями, подклетями, жильем и высокими горницами с острыми крутыми крышами, затейливой резьбой на стрехах. Справа — конюшни, слева — хозяйственные постройки и жилье дворни. Подъехали к коновязи. Ратислав спешился, бросил поводья Могуте, сказал:

— Проследи, чтобы коней обиходили.

Ближник коротко кивнул.

— Все сделаю, боярин.

Сумерки заметно сгустились. Ратьша двинулся к высокому крыльцу, ведущему, минуя клети с подклетями, прямо к жилью в центральной части терема. Внизу крыльца епископа Фотия уже встречала княгиня Анна Всеволодовна — супруга Юрия Ингоревича, родная сестра Великого князя Черниговского Михаила Всеволодовича. Статная, все еще красивая женщина, не смотря на свои сорок с лишним лет и пятерых