Сергей Жоголь - Сыны Перуна
8
Войско готовилось к штурму, но что-то тревожило самого Сар-Авчи, а что, он не мог понять. Словно огромные грозовые тучи сгущались над ханом и его воинственной ордой. Он жалел о том, что взял с собой слишком мало воинов в этот поход. При желании он мог собрать для похода войско не в пятьсот воинов, а в два раза больше. Поступи он так, славяне были бы разбиты, и он бы принес Беку желанную победу. Но кочевавший по соседству от владений Сар-Авчи Илькэ-Бек с его ордой представлял собой реальную угрозу. Не сомневаясь в коварстве своего соседа, Сар-Авчи Хан оставил восемьсот всадников под началом своего старшего сына Сун-Джена для обеспечения охраны своих стад и кочевий.
— Как же они мне нужны сейчас, — размышлял Сар-Авчи, вспоминая своего храбреца сына и оставшихся с ним в родных кочевьях воинов. — Буквально сотня-другая и сражение могло бы быть выигранным, а теперь…
Ночью он плохо спал, дурные предчувствия не давали заснуть, и лишь под утро Сар-Авчи смог уснуть. Ему снился сон, странный сон.
Когда-то очень давно, когда Буйук или Сун-Джен, будучи еще детьми, становились жертвами кошмаров и прибегали ночью к отцу с просьбой защитить их от пришедшего во сне видения, Сар-Авчи только смеялся над сыновьями и даже бранил их за трусость.
— Настоящий воин и полководец не должен быть суеверен. Он должен быть мудр и стоек перед любой опасностью, вне зависимости от того, может он объяснить ее происхождение или нет, — всегда говорил Сар-Авчи Хан, поучая своих сыновей. — Нужно использовать суеверия своих врагов против них самих, заставлять их бояться и роптать, вселять в них ужас, чтобы они боялись вас, как боятся они своих злых духов.
Дети, сглатывая слезы, покорно слушали своего воспитателя и впоследствии, когда ночные сны пугали их, они тайком от отца искали утешения у матерей.
Сам Сар-Авчи очень редко видел сны и никогда не придавал им значения, но на этот раз все, что он увидел в своих ночных грезах, происходило как будто наяву. Он видел сон, и то, что происходило в том сне, было таким реальным, таким настоящим, что хан не понял даже, было ли это вымыслом или реальностью.
Ему снилось, что охотясь в степях, его лучший сокол погнался за уткой. Красавец хищник преследовал свою жертву со скоростью выпущенной стрелы. Предвкушая легкую победу, пернатый охотник ударил свою добычу влет, сбил и, упав на землю, вонзил в нее когти. Несчастная птица трепетала в лапах победителя, и в этот момент Сар-Авчи заметил, что происходящее он видит не своими глазами, а глазами своего любимого сокола. Это он, великий белый охотник, завладел жертвой. Победа была такой близкой, а добыча такой желанной, и жажда крови, которой ему предстояло напиться, захлестнула победителя. Но в этот момент солнце исчезло и огромная тень нависла над головами сокола и несчастной утки. Огромный белый орел, слетев с небес, напал на сокола. Могучий хищник клевал более слабого противника, терзал его до тех пор, пока сокол не вырвался из страшных лап своего врага и не улетел, оставив добычу орлу. Сар-Авчи, терзаемый ночным видением, метался во сне, словно наяву ощущая боль от ран, нанесенных более сильным и удачливым противником. Раненый сокол улетел под победные крики свирепого орла и, потеряв последние силы, опустился на землю. Он лежал, распластав крылья, и смотрел на растекавшуюся под ним темно-алую кровь, которая хлестала из его груди.
— Я проиграл, но я еще жив, — подумал Сар-Авчи-сокол, лелея в душе последнюю надежду. — Нужно бороться за жизнь, бороться до конца, — бредил во сне хан, чувствуя, как последние силы покидают его тело.
В этот момент новая тень нависла над головой. Над умирающим соколом кружил черный ворон, предчувствуя приближение его смерти, которая сулила желанную пищу. Ворон закричал так пронзительно и громко, что Сар-Авчи проснулся от этого страшного крика. Он очнулся, стоя на ногах посреди шатра, мокрый от пота и только сейчас понял, что это был лишь только сон. В эту минуту Сар-Авчи устыдился, что когда-то бранил застигнутых ночными кошмарами сыновей, тяжело вздохнув, он молча опустился на свое помятое ложе и стал дожидаться утра.
Утро пришло, но странный сон не выходил из головы.
— Я думаю, что нужно подождать со штурмом славянского укрепления, — сказал Сар-Авчи своим воинам, когда те собрались в его шатре на совет. — Давайте сначала пошлем к ним гонца, я не хочу рисковать остатками своего войска.
Несколько угрюмых воинов, составлявших его военный совет, только в недоумении пожали плечами. Все это случилось накануне того, как хазарский посланник посетил лагерь, в котором укрылись Борята и остатки его поредевшей рати.
9
Их было двое, обоим могло быть от сорока до пятидесяти лет, хмурые, бородатые, с крепкими мозолистыми руками. Они были сильны, но это были не воины, их руки привыкли держать соху, а не копье или меч, и Сар-Авчи в очередной раз подумал, как же так, почему удача отвернулась от него, и он не смог одолеть этих простолюдинов. С десяток хазарских командиров — десятников и сотников злобно смотрели на посланцев славянского воеводы. Вот они — воины, храбрецы, большую часть жизни проводившие в боях и набегах, сутками не покидавшие седла, вскормленные с копья богатыри. Хан знал, что по первому его слову эти волки степей готовы разорвать обоих посланников в клочья.
— Спроси их, кто они и их имена, — надменно произнес первые после встречи слова Сар-Авчи, обращаясь к выполнявшему роль переводчика Тилмаю, чудом выжившему после последней вспышки гнева Буйука.
— Мы вожди славян, и нас прислал наш воевода, чтобы выслушать тебя, — ответил Неклюд и назвал свое имя и имя Богутича.
— Великий хан Сар-Авчи, непобедимый воин и полководец спрашивает, почему вы противитесь воле великого Бека и отказываетесь покориться Каганату?
— Мы, славяне-родимичи, издревле живем на своих землях свободно и никогда не платили дани, — сказал белогорский староста.
— Но великий хан говорит, что все ваши соседи, одного с вами рода и племени, уже платят дань, теперь пришел ваш черед. Покоритесь, и мы оставим жизнь вам и вашим семьям. Передайте другим вождям, что если вы отдадите сейчас все меха, которые спрятали в своем деревянном укреплении, все серебро, которое у вас есть, великий хан уведет своих храбрецов из ваших земель.
— Видать, кто-то сболтнул им про меха и серебро, — шепнул в недоумении Богутич Неклюду. — Отколь прознали-то?
Толмай продолжал, упиваясь своим красноречием.
— Через год хан придет со своими воинами, и вы уплатите дань от каждого дома мехами, медом, и другим товаром, и так будет всегда. Хан милостив и не станет мстить за своих погибших воинов, но впредь он будет брать в свое войско воинов от славян по одному от десяти домов.
— Ишь ты, милостивый какой, смог бы нас побить, наверное, всех бы побил или в колодки засадил, — снова прошептал Богутич так, чтобы его слышал только Неклюд. Он понимал большинство слов хазарина без переводчика.
Сар-Авчи внимательно наблюдал за притихшими славянскими послами. Но те затаились и не отвечали ничего, правда, от взора хана не ускользнуло то, что один из радимичей несколько раз что-то прошептал своему товарищу.
— Этот понимает нашу речь, — подумал хан.
— Ступайте к своим и передайте, что если завтра, до захода солнца, ваш главный воевода и другие вожди не придут к нашим шатрам и не преклонят колени перед мы вырежем вас всех, как овец, и сравняем все ваши села с землей.
После этих слов Неклюд с Богутичем вышли из шатра и направились с тяжелыми сердцами к детинцу, где их с нетерпением ждали остатки славянского воинства.
Проводив славянских послов, Сар-Авчи отдал приказ своим командирам готовиться к бою, если противник не примет его условий. Больше откладывать штурм было нельзя. Сар-Авчи Хан взмахнул рукой, отпуская своих верных командиров, но не успели они встать, как в шатер влетел запыленный хазарский воин и, упав на колени и склонив голову до земли, прокричал.
— Прости, мой господин, дурная весть. Русы, большая рать, добычу твою, что отправил, взяли, воев побили, сюда идут.
Все вокруг повскакивали со своих мест. Лицо Сар-Авчи было похоже на камень.
10
В землянке было сыро и попахивало плесенью и смолой. Закрепленный прямо на стене светильник, изредка потрескивая, мерцал слабым огоньком, освещая тесное помещение, и немного дымил. Но этот дым был не так страшен и силен, как тот, который проникал в землянку через приоткрытую дверь. Запах гари перебивал запахи плесени, сосновой смолы и все остальные. Там, внизу, за стенами детинца, продолжали дымить постройки, когда-то являвшиеся домами мирного пореченского люда, и поэтому это был не просто запах гари, это был горький запах поражения, нагнетавший отчаяние и тоску. Когда-то давным-давно срубленные бревна, служившие сейчас стенами и потолочным настилом примитивного жилища, почернели от старости и местами стали превращаться в труху.
