Милий Езерский - Триумвиры. Книга первая
Вошел патриций. Мрачные блестящие глаза тревожно метнулись по лицу Сальвия, встретились на мгновенье с глазами Цезаря, обежали атриум, заглянули в таблинум и остановились на хозяине.
— Ты удивлен, клянусь богами! — вскричал он. — Но бессмертные любят поражать нас неожиданностью, не правда ли? А лишние свидетели неожиданных встреч не всегда бывают терпимы…
Цезарь понял и, повернувшись к Сальвию, сказал:
— Друг, можешь идти. Ложись, завтра утром мы пойдем на форум и дорогою побеседуем…
Сальвию не хотелось уходить: не отрываясь смотрел на Катилину. Всё в нем восхищало Сальвия: и рост, и громовой голос, и решительность, и гордая осанка.
«Вот это вождь! — думал он. — Смелый и могучий, он мог бы повести нас к победам. Но увы! — он, кажется, не популяр — такого имени не произносил ни один клиент!»
Молча вышел. И по мере того как взбирался по крутой лестнице наверх, голоса удалялись.
В маленькой клетушке тускло горела светильня. На одном ложе спал, разметавшись, номенклатор, другое было пусто. Сальвий приготовился лечь, но в это время ясно услышал громкий голос Катилины, доносившийся снизу. Быстро задув светильню, Сальвий лег плашмя на пол, приложив ухо к щели.
— …зависит от власти, освященной богами. Я давно наблюдаю за тобой, благородный Гай Юлий, и удивляюсь: популяр — и не примкнул к вооруженным популярам, популяр — и снарядил корабли против…
— Молчи, — донесся голос Цезаря. — Выступления популяров были обречены на. неудачу. Во главе восстания должен стоять муж разумный, сильный духом и телом, готовый спокойно переносить успехи и неудачи; он должен иметь связь с влиятельными магистратами и опираться на легионы…
— А разве легионов не было? Разве ты не мог бы добиться…
— Молчи. Не время. Нужно ждать… Но скажи, благородный Люций Сергий, какое отношение к этому делу имеешь ты?
— Ха-ха-ха! Я угадываю, что ты думаешь, по твоим глазам: сулланец, злодей, кровосмеситель, братоубийца, пьяница, развратник, — не так ли? Как будто так, да не так. В моей груди бьется сердце римлянина, сердце волчицы, вскормившей Ромула и Рема! Я люблю Рим, люблю квиритов и готов отдать свою жизнь за благоденствие отечества и его сограждан! Скажи, разве патриций не должен заботиться о младших своих братьях — плебеях?
— Давно ли ты так думаешь? — усмехнулся Цезарь.
— С того времени, как узнал, что ветераны Суллы бедствуют… Знаешь, оптиматы прижимают их так же бессовестно, как плебеев. И я пришел тебе сказать: «Популяр, объедини плебс, я готов бороться на твоей стороне…»
— Люций Сергий, я — маленький человек…
— Но ты возвысишься, Цезарь!
— Тогда и начнем борьбу!
— Нет, мы начнем ее раньше, — резко ответил Катилина, — и ждать тебя не будем… Недовольных много, число их увеличивается, и когда мы завербуем в свои ряды самых влиятельных мужей…
Голоса удалились — собеседники перешли, очевидно, в таблинум.
Сальвий потихоньку встал и лег на ложе.
«Катилина храбр, — думал он, — а Цезарь хитер и осторожен. Вот кому быть вождем — Катилине! А лисья хитрость Цезаря только повредит нашему делу!»
Долго он не спал в ночной тишине. Тревожные мысли бродили в разгоряченной голове. И, когда задремал, приснилось, что Катилина ведет толпы народа в бой на форум.
XVI
Катилина принял Сальвия в таблинуме. Он был не один. Его окружали несколько мужей.
— Сальвий? Это имя — клянусь Вестой! — ничего мне не говорит, — громко засмеялся Катилина, взглянув на оробевшего иберийца. — Но, я вижу, ты — чужестранец, и поэтому — привет страннику, преступившему порог моего скромного жилища!..
— Господин мой, отдаваясь под твою защиту и высокое покровительство, я не хочу скрывать от тебя, кто я…
И он рассказал, ничего не утаивая, о своей жизни и борьбе.
Катилина слушал с загоревшимися глазами и, когда Сальвий кончил, заглянул ему в глаза:
— Не лжешь?
— Клянусь тенями отца и матери! Прибыв в Рим, я обратился к популярам, и они послали меня к Гаю Юлию Цезарю… Но я ушел от него, сказав, что уезжаю из Рима… И если он встретит меня у тебя…
— Почему ты ушел от Цезаря?
— Какой он популяр?! — возмущенно воскликнул Сальвий. — Он больше помышляет о себе, чем о благе плебса…
Катилина с удивлением взглянул на него:
— Почему ты так думаешь?
Сальвий поостерегся сказать о подслушанной беседе.
— Клиенты жалуются, — тихо вымолвил он, — что Цезарь не всегда держит свое слово…
— И только? — перебил Катилина. — Настоящее время, дорогой мой, нельзя сравнивать с тем, что было. Честность стала глупостью, осмеиваемой на всех перекрестках. И всё же каждый нобиль продолжает твердить о честности и похваляться ею, а стоит лишь сказать, что все они — обманщики и негодяи, как начинаются вопли: «Он обвиняет в нечестности весь римский народ!» Но ты наблюдателен, Сальвий, и я хочу послать тебя… Но об этом поговорим завтра…
Повернулся к друзьям:
— Сегодня у меня пиршество, и я надеюсь, что боги обрадуют меня вашим присутствием…
—…и присутствием матрон? — перебил веселый Лентул Сура.
— Не беспокойся. В матронах, флейтистках и плясуньях недостатка не будет… Приходи и ты, Сальвий, прощу тебя.
— Нет, господин мой, я боюсь встретиться с Цезарем…
— Ты осторожен, это хорошо, — кивнул Катилина, — такие люди мне нужны. Пройди на кухню и скажи повару: «Господин приказал накормить и напоить меня по-царски». Ешь и пей, веселись с рабынями…
Стали прибывать гости: Цезарь с женой, пышная, с притворно-лукавой надменностью подрумяненного лица Преция, Цетег, тучная, смуглолицая, с грустными глазами Арсиноя, жена Хризогона. И Аврелия Орестилла, матрона с мужественным лицом и высокой грудью.
Однако пиршество еще не начиналось. Амфитрион ожидал еще гостей.
Корнелий Лентул Сура открыто ухаживал за матронами, а Цетег, Катилина, Аврелия Орестилла и Хризогон беседовали о победах Лукулла.
— Он зимовал в кабирском дворце Митридата, где награбил несметные сокровища, — с завистью говорил Катилина, — взял Амис, Афины Понта, а римские воины зажгли и разрушили город…
— Желая спасти творения искусства, — перебил Хризогон, — он, говорят, бросился в толпу воинов и едва не был растерзан…
— Если грабит полководец, — презрительно засмеялась Аврелия Орестилла, — то почему бы не грабить легионам? Лукулл…
— Прости, госпожа, — перебил ее Хризогон, — покойный император высоко ценил его…
Орестилла не успела ответить. Крики и восклицания потрясли атриум — входили толстый Красс и Широкоплечий Помпей. Насколько богач был подвижен, настолько полководец медлителен. Заклятые враги, они недавно помирились, чтобы сообща добиваться консульства (Помпею была необходима поддержка Красса, могущественного сенатора, а Крассу — поддержка Помпея в народном собрании), и это им удалось.
Вернувшись в Рим после уничтожения остатков спартаковцев, слыша на форуме, улицах и в общественных местах нарекания на сулланские законы и порядки, Помпей, не задумываясь, перешел на сторону популяров и обещал народу восстановить власть трибунов, когда станет консулом. Популяры с радостью согласились поддерживать его, позабыв, что Помпей, будучи сулланцем, подавил восстания Лепида и Сертория, вероломно казнил Юния Брута.
«Враг плебеев притворился овечкой, — думал Красс, искоса поглядывая на него с усмешкой, — это умно. Комиции выбрали нас консулами, легионы нами распущены, теперь остается возвратить народным трибунам власть, отнятую Суллой, главным образом право проводить законы без утверждения сената. А тогда…»
Он потер руки и, услышав приветствия мужей, увидев низкие поклоны матрон и девушек, широко улыбнулся подходившему Катилине.
— Привет величайшим полководцам, — сказал хозяин, и глаза его метнулись по их лицам.
— Привет и тебе, счастливейший из смертных! — громко ответил Помпей, взглянув откровенно на вспыхнувшую Аврелию Орестиллу. — Мы, воины, отвыкли в странах варваров от прелестных лиц римлянок и гречанок…
— Но ты не отвык, благородный Гней Помпей, от любезности, и Венера, по-видимому, вновь стала благосклонной к тебе, лишь только нога своя ступила на почву Италии…
— Венера помогает влюбленным, а обо мне едва ли кто думал, кроме моей жены, — с притворным вздохом возразил Помпей.
— Ты очень скромен, — засмеялась Аврелия Орестилла, замахнувшись на него веером, — но я могла бы назвать имена матрон, тосковавших по тебе…
Помпей смущенно обратился. к Крассу:
— Гости занимают уже места, и, если ты, коллега, не возражаешь, возляжем вместе.
Но Красс, шепотом беседовавший с Катилиной, не ответил. До слуха Помпея донеслись его слова:
— …сто тысяч сестерциев… пять с половиной процентов в месяц…
