Федерико Андахази - Фламандский секрет
С годами братьев ван Мандер стали воспринимать как прямых наследников братьев ван Эйк. Их картинами восхищались при дворе герцогов Бургундских, их известность вышла далеко за пределы Брюгге и Антверпена, Гента и Эно и даже перешагнула границы государств и перевалила через Арденнские горы. Юноши из самых удаленных уголков Европы приходили к братьям и умоляли принять их в знаменитую мастерскую в качестве учеников или подмастерьев.
Популярность их темперной живописи по дереву, их картин маслом и фресок была поистине огромной, работы ван Мандеров сводили с ума монархов и банкиров по всей Европе. Их слава росла с каждой новой оконченной работой; кардиналы, принцы и могущественные негоцианты искали их внимания, заказывали им свои портреты, чтобы таким образом обеспечить себе вечную жизнь. И все-таки ни одной из этих картин не суждено было стать хотя бы бледным подобием «Богоматери в золоченом покрывале». Ослепший, молчаливый, но не покорившийся судьбе, Грег ван Мандер отказался от открытой им совершенной техники и заставил своего молодого брата пообещать, что они не станут даже пытаться добиться результатов, превосходящих достижения их предшественников, братьев ван Эйк.
В последние дни правления бургундцев в городе, когда Максимилиан решил перенести герцогскую резиденцию в Гент, он предложил Грегу с Дирком переехать в новую богатую столицу. Но старший из братьев не собирался покидать Брюгге: он не хотел прощать герцогу смертный приговор, вынесенный его родному городу. И словно в результате цепной реакции, в душе Дирка понемногу начало вызревать глухое чувство протеста: Грег питал свою ненависть к Максимилиану новостями о неумолимом разрушении Брюгге, а Дирк не мог не проклинать судьбу, которую избрал для него старший брат, чувствуя, как его молодость постепенно поглощается черной меланхолией мертвого города.
Итак, хотя Дирк ван Мандер и превратился в одного из виднейших художников Европы, он ничего не мог поделать с горьким ощущением, что работает он со связанными руками. С одной стороны, мастера тяготил груз данного обещания и невозможность узнать, из каких компонентов состоят краски, которые он использует каждый день; с другой — Дирк злился на себя за то, что так мало знает о законах перспективы и построении ракурса. Эти недочеты, пожалуй, могли ускользнуть от взгляда новичков и даже многих из его фламандских коллег, но себя он обмануть не мог: каждый раз, когда Дирк ван Мандер рассматривал собственные картины, на память ему приходили полотна, которые ему довелось увидеть во время короткого пребывания во Флоренции. С того самого дня, теперь уже далекого, художнику не давали покоя мысли о математических формулах, управлявших построением перспективы на картинах человека, со временем превратившегося в его самого опасного соперника, в самого ненавистного из его врагов — мастера Франческо Монтерги.
Ill
Грег ван Мандер все так же сидел возле камина. Не двигаясь с места, он спросил брата, с какими вестями явился недавний посетитель. В ответ Дирк прочел письмо:
Их превосходительствам городским советникам Грегу ван Мандеру и Дирку ван Мандеру
Провидению было угодно, чтобы в ходе бесчисленных странствий, коими полнится моя жизнь, довелось мне увидеть древние сокровища Востока. Видел я и чудеса обеих Индий, и грандиозные сооружения в землях нильских и эгейских. Но лишь теперь хочется мне преклонить колени — теперь, когда мне пришлось созерцать ваши картины. Никогда прежде не существовало искусства столь возвышенного и совершенного. В недавнем прошлом судьба предоставила мне редкое удовольствие насладиться вашим прекрасным «Благовещением» во дворце герцога да Гама, что в Порто. Должен вам признаться, с того самого дня я превратился в вернейшего вашего обожателя. И в другой раз, словно так мне было предначертано, счастливый случай преподнес мне самый любезный сердцу подарок. Во время последнего моего краткого пребывания в Тенге ушей моих достигло известие, что совсем рядом, у графа де Камбраи хранится одна из драгоценных ваших картин. Я столь настойчиво испрашивал дозволения взглянуть на нее, что стараниями одного моего доброго знакомого, приближенного графа, получил приглашение в замок Камбраи. И снова я был потрясен зрелищем столь совершенной работы: «Святое семейство». Никогда еще не приходилось мне видеть такую красоту: казалось, живая теплота этих полутонов сотворена с помощью того же дыхания, что придает жизнь материи. Снедаемый желанием созерцать все, созданное вами, я объездил все города вашей родины, от Гента до Антверпена, от Антверпена до Валь-демосы и Арденн. Я путешествовал по следу ваших полотен через Эно, Брюссель, Гаагу, Амстердам и Роттердам, ведомый добытыми мною сведениями или же только интуицией. А теперь, когда интересы моей торговли, столь схожие в непостоянстве с порывами ветра, наконец-то влекут меня в Брюгге, меня переполняет волнение, подобное чувствам паломника на подходе к Святой Земле. Да, но ведь, сгорая от нетерпения выказать свое восхищение Вашими превосходительствами, я позабыл представиться. Я не обладаю титулом идальго и даже кабальеро, нет у меня ни государственного, ни дипломатического звания. Я всего лишь простой судовладелец. Без всякого сомнения, Вашим милостям никогда не приходилось слышать о моей скромной персоне. Но возможно, вам таки доводилось видеть мачты какого-нибудь из моих кораблей у причалов порта в Брюгге. Моя верфь находится в Лиссабоне, а сказать «Лиссабон» — это то же самое, что сказать «весь мир». В этот маленький город, что возвышается над берегом Тахо, привозят алмазы, добытые в Месопотамии, имбирь и перец с Малабарского берега, шелка из Китая, гвоздику с Молуккских островов, корицу с Цейлона, коней из Персии и Аравии, жемчуга из Манарского залива и мрамор из Африки. В тавернах всегда слышна оживленная болтовня на смеси языков фламандцев и галлов, германцев и англичан. Мой лузитанский дух, сработанный из того же дерева, что и каркасы моих кораблей, не может противиться зову моря. И теперь, когда настает пора сниматься с якоря, сердце мое просто разрывается на части от радостного предвкушения.
Полагаю, вы уже догадываетесь о мотивах моего к вам письма. Я умоляю Ваши превосходительства не отказать мне в своих услугах. Ничто в этом мире не сделает меня более счастливым. Я не рассчитываю приобщиться к вечности, потому что я — никто. Подобно минутному волнению на воде, которое поднимается вслед за проходящим кораблем, чтобы тут же исчезнуть, я со всей осторожностью надеюсь, что в тот день, когда жизнь моя угаснет, наступит забвение. Я уже стар, и день этот недалек. Но я убежден, что красота должна обретать бессмертие в красоте. Итак, прошу вас написать портрет моей супруги. Готов заплатить столько, сколько вы запросите.
Но сначала должен сделать вам одно признание. Мне не хотелось бы, чтобы эта новость дошла до вас искаженной, через третьи руки. Снедаемый жаждой увидеть красоту моей супруги запечатленной в живописи, я, по настоянию одного кабальеро, имя которого мне хочется стереть из памяти, во время нашего путешествия во Флоренцию решил — себе на беду — прибегнуть к услугам некоего флорентийского художника, назвать которого в этом письме не позволяет моя честь. Человек сей, хотя и осмеливается именовать себя мастером и кичится тем, что у него есть ученики — и среди них даже один фламандец, — на самом деле недостоин такого звания. Поначалу он очаровал меня столь же сильно, как впоследствии разочаровал. И вот, еще до того, как портрет был закончен, я, видя его сомнительные достижения и поневоле сравнивая работу флорентийца с вашими творениями, решил расторгнуть наш договор. Я, конечно, заплатил ему все, что обещал, до последней монетки, как и подобает настоящему кабальеро. Если я тогда же не обратился к вам, причиной тому было не что иное, как стыд. Я не решался доставлять Вашим превосходительствам лишнее беспокойство. Если это мое письмо покажется вам неуместным, швырните его в огонь, примите мои извинения и забудьте о моем существовании. Через несколько дней я буду в Брюгге. Тогда же пришлю к вам своего человека, чтобы узнать ваш ответ.
Ваш слуга Дон Жилберто Гимараэш
Грег не имел возможности видеть победоносное выражение на лице Дирка, когда тот заканчивал чтение. Однако он мог его себе представить. Несомненно, художник из Флоренции, о котором упоминал португальский судовладелец, был не кто иной, как Франческо Монтерга. Младший из братьев наслаждался сладким вкусом личной мести. Слова португальского негоцианта были для него равносильны справедливому возмездию. Это был самый болезненный удар, который он мог нанести своему врагу. Грег ван Мандер остался сидеть у камина и спокойно продолжил работу. Но он знал, что Дирк только что одержал очередную победу в своей бессмысленной войне. Несколько слов, которые Жилберто Гимараэш посвятил Франческо Монтерге, были для младшего ван Мандера самой ценной из наград. Теперь супруга португальского судовладельца могла превратиться в решающий трофей, с бою взятый у врага. Грег хорошо представлял, что Дирк собирается использовать этот случай и воздать флорентийцу, причем сторицей, за свое последнее поражение — дезертирство Хуберта ван дер Ханса, ученика, платой которого учителю стало бегство. Это означало то же самое, что обменять пешку на ферзя.
