Владимир Тан-Богораз - Восемь племен
— А маленькие дети? — продолжала спрашивать Мами.
— А это бабье дело! — равнодушно возразил Гиркан. — Сами нарожали, сами и возят!
— Видишь! — с негодованием сказала девушка. — Собак запрягать грех, а бабы в лямке ходят. Скверная жизнь.
Гиркан молча пожал плечами…
— И неужели вы никогда не останавливаетесь? — снова спросила девушка, возвращаясь к вечному скитальчеству соплеменников Гиркана, поразившему ее воображение. Оленеводы проводили средину зимы и все лето на неподвижных стойбищах, по исстари излюбленным местам.
— Никогда! — уверенным тоном сказал Гиркан. — Скучно жить на месте, кровь застаивается… Видеть кругом те же деревья и холмы… «Маленькие дети плачут под старым шалашом», — припомнил он другую поговорку своего племени.
— Шалашом? — повторила Мами. — Разве у вас нет шатров?
Гиркан отрицательно покачал головой.
— В шатре дурно пахнет, — возразил он, — а шалаши каждый раз свежие…
Опять наступило молчание.
— У моего отца большое стадо и только одна дочь, — начала молодая девушка и остановилась, как будто приискивая слова.
Гиркан усмехнулся своей загадочной улыбкой и выжидательно повернул к ней лицо.
— А много у вас девушек? — вдруг спросила Мами с странной непоследовательностью.
— Много! — подтвердил Гиркан, подмигивая и кивая головой с многозначительным видом.
— Какие? Хорошие? — сказала Мами чрезвычайно серьезным, почти строгим тоном.
— Конечно, хорошие! — подтвердил опять Гиркан.
Наши девушки красивей всех на свете.Косы у них, как беличьи хвосты,И сами проворны, как белочки,—
запел он на своем родном языке,—
Глазки у них, как черные ягоды,Их следы, как следы горностая;Они мягче собольей шерстиИ пушистее снежинок.
— Слушай, Гиркан! — сказала она опять. — У моего отца большое стадо. Если хочешь, мы дадим тебе две «руки», «человека»[17], отобьем целый косяк. Будешь со стадом.
— Не надо! — наотрез отказался Гиркан. — Я говорю — обуза. У пастуха в руках — аркан: на одном конце олень, а на другом сам привязан.
— Олени — богатство, олени — людская жизнь! — твердила Мами, не находя других аргументов.
— Плевать! — дерзко возразил Гиркан. — Сегодня богатство, а завтра волк угнал — и нет ничего. Вечная работа, вечный страх.
Это был спор двух культурных ступеней, чуждых и враждебных друг другу, и всякие аргументы были совершенно бесполезны.
Они бежали все дальше и дальше, только снег хрустел под ногами, другие так далеко отстали, что их почти не было видно в надвигающихся сумерках.
— Послушай, Гиркан, — начала Мами в третий раз, — у моего отца большое стадо и только одна дочь. Ему нужен приемный сын. Если хочешь, можешь взять все — и стадо и меня.
Теперь в голосе ее не было слышно колебания. Она предлагала молодому иноплеменнику себя и свое имущество так просто, как предлагают пищу или сухую обувь заезжему гостю.
Гиркан немного помолчал.
— У нас все вольное! — сказал он с расстановкой. — И любовь тоже… Если парень и девка любят друг друга, то не спрашивают об имуществе или отце.
Девушка не удивилась, но покачала головой.
— Нельзя! — сказала она бесповоротным тоном, — Олений бог не даст счастья. У меня нет братьев. На мне очаг, и дом, и святыня. Мне нужен прочный товарищ, чтоб семейное тавро не стерлось с оленей…
— Зачем ты хочешь впрячь меня в нарту? — с упреком спросил Гиркан.
— Ты этого не понимаешь! — возразила девушка задумчивым и как будто даже безнадежным голосом.
Гиркан опять тряхнул головой.
— Дикий бык ходит в домашнее стадо, — хвастливо сказал он, — но важенки его любят лучше всех.
— Уйди! — сказала девушка с внезапной ненавистью. — Бродяга! Волчий сын!
Она ускорила бег, но, видя, что Гиркан не отстает, круто повернула назад к товарищам, бегущим сзади. Но молодой Одул поймал ее за руку и сделал попытку привлечь к себе. Она не вырывалась, но сплела свои пальцы с пальцами дерзкого ухаживателя, и вместо любовного пожатия Гиркан почувствовал, что она изо всей силы крутит и ломает его руку. Мускулы его сами напряглись навстречу. Оба они остановились; началась молчаливая борьба двух сплетенных рук, как будто они пробовали, чья сила больше.
Минута или две прошли в этом странном и молчаливом поединке, потом Гиркан, видя, что ему не перегнуть маленькой руки Мами, крепкой, как скрученные жилы оленя, внезапно наклонился к ней и дерзко поцеловал ее в губы. Пальцы, Мами разжались, Гиркан высвободил руку, обнял ее и прижал к себе.
— Пусти! — с криком вырвалась Мами. — Ваттан, Ваттан!
Она решительно пустилась бежать назад, громко повторяя имя молодого оленевода. Она полуинстинктивно сознавала, что в мужественном и полном сил юноше оленного племени живет такое же глубокое уважение к стаду и его святыням и что союз с ним даст ей прочную опору, а быть может, хотела также напомнить хвастливому чужеземцу, что у него есть соперник, и еще такой опасный, как молодой победитель сегодняшнего дня. Гиркан, впрочем, нисколько не смутился и, видя, что девушка не перестает кричать и убегает назад, пронзительно свистнул, чтобы составить ей аккомпанемент, и как ни в чем не бывало побежал сзади.
Глава шестая
Солнце уже взошло, когда молодые люди вернулись на реку, но в стойбищах никто не спал. Девочка, прискакавшая на олене без седла, была так перепугана, что даже не обратила внимания на предложенную пищу. Она все норовила спрятаться в самый темный угол шатра, как побитая собачонка, и жители, не умея извлечь от нее никаких новых сведений, кончили тем, что оставили ее в покое. Ее отрывистые и, бессвязные жесты все же изображали новые ожерелья Всадников, и многие из оленных людей пришли к убеждению, что маленькие Всадники передрались между собой из-за этих новых игрушек. Действительно, мелкие роды Всадников, трусливые перед чужеплеменными, часто вели между собой самые опустошительные войны. Напротив того, члены одного и того же рода жили между собой очень дружно и делили поровну охотничью добычу и даже чужеземные товары. Но жизнь Всадников не была хорошо известна соседям.
Однако теперь весть о вероломном нападении Мышеедов быстро распространилась со стойбища на стойбище и произвела смятение во всех концах Чагарского поля. Подобное нарушение святости места было неслыханно с самых далеких времен, насколько хватала память стариков и рассказы сказочников. Столкновения и даже убийства на игрищах или во время торга случались почти ежегодно, но то были случайные и непреднамеренные вспышки страстей, и Авви, по всей вероятности, смотрел на них сквозь пальцы, ибо не посылал виновникам ни голода, ни мора, и позволял им на будущий год снова беспрепятственно сходиться на ярмарку. Кровавые стычки племен, неоднократно имевшие место на возвратном пути, уже за пределами священного поля, тоже не касались прав Великого Рака, но на этот раз было совершено вероломное нападение в первый же день торга и в пределах вечного мира реки Анапки, и без всякого повода, единственно с целью грабежа. Взаимное недоверие племен внезапно обострилось. Каждый лагерь опасался, что его черед может наступить с минуты на минуту, и подозрительно, старался угадать, какие замыслы таят ближайшие соседи.
Все высыпали наружу из палаток и снежных землянок и поспешно стали приводить в порядок оружие. Мореходы Юит потрясали метательными дротиками и гарпунами и оправляли брони из твердой кожи лахтака[18]. Оленеводы расправляли длинные арканы, которые вместе с копьем были их излюбленным оружием для охоты и войны, приморские жители осматривали палицы и остроги и запихивали в узорчатые колчаны множество стрел самой разнообразной формы. Ительмены доставали из налучней маленькие луки с деревянным ложем, которое давало большую верность стрельбе. Однако никто не думал о том, чтобы наказать Мышеедов за да вероломное поведение. Всадники были чужды и малоизвестны; кроме того, всякое общее предприятие теперь было совершенно невозможно. У всех преобладало стремление к немедленному бегству. Мстительный Рак, конечно, не захочет остаться равнодушным к кровавому святотатству, и можно было ожидать, что, за удалением истинных виновников, гнев его обрушится на первого, кто подвернется под руку.
Камак на стойбище Таньгов стал собираться к отходу прежде всех. Совесть его была нечиста. Вчерашняя сцена в палатке оставила в его ограниченном уме яркое впечатление, и, вспоминая угрожающие жесты Авви, овладевшего в критическую минуту телом Ваттувия, он почувствовал опасение, чтобы не явиться первой жертвой Рака.
У него была еще другая причина для торопливости. Он привел с собой всех старых и молодых быков, между тем как стельные коровы остались на берегу реки Лососи. Камак был так тщеславен, что не хотел путешествовать без большого стада, чтобы чужеплеменники не подумали, что он бедный и зависимый «подсоседок», а не богатый хозяин. Ветвисторогие быки составляют высшую степень оленьего богатства, и стадо Камака, над которым как будто стоял лес коротких бурых сучьев, представляло предмет удивления для всех стойбищ, мимо которых он проходил по пути. Но гнать вперед такое стадо можно было только малыми переходами, и люди Камака должны были отправиться в обратный путь раньше всех.
