Н. Северин - Царский приказ
Когда в следующее воскресенье Максимов явился к ней одетый с ног до головы щеголем, она не могла удержаться от улыбки и, хотя погрозила ему пальцем и сочла своим долгом заметить ему: «Смотри, молодчик, не попадись ты на первых порах, у нас теперь за такие кюлоты, как на тебе, в Сибирь ссылают», — однако обошлась с ним еще ласковее, чем в прошлый раз, после обеда приказала ему остаться на вечер, посадила его играть с собой и с двумя своими старыми друзьями в реверси, и все трое, точно сговорившись, проиграли ему десять червонцев. Этими деньгами Максимов уплатил за свой наряд, сделанный в долг у доверчивого русского портного.
Эта первая удача так ободрила его, что он рискнул открыть себе кредит у Клокенберга.
Довольно-таки озабоченным возвращался Максимов на новую квартиру со службы.
Когда после свидания с князем Лабининым он переоделся у приятеля и пришел в канцелярию, благоволивший к нему служитель шепнул ему по секрету, что из полиции приходили разузнавать про него.
У Максимова екнуло сердце; проклятый немец успел выспаться, очухаться от побоев и начал действовать, это ясно как день. Насчет побоев особенно беспокоиться не стоило. Важных увечий причинено не было, драка произошла без свидетелей, и все можно свалить на самозащиту. Но от долга не отбояришься; деньги во что бы то ни стало надо уплатить, и как можно скорее, чтобы спастись от скандала. До сих пор, видя его всегда прекрасно одетым, веселым и в хорошем обществе, никто не подозревал, как ему трудно сводить концы с концами. Знает это только Мишка. Но тот дорожит честью своего барина несравненно больше, чем своей собственной, и ни за что не станет рассказывать, что до переезда на квартиру к теперешнему их врагу его барину частехонько случалось питаться одной тюрей из черного хлеба с квасом, чтобы быть в состоянии заплатить парикмахеру. Мишка дозволил бы скорее искрошить себя на куски, чем проболтаться чужим про их домашние затруднения. Но от Клокенберга пощады ждать нельзя. Не говоря уж об оскорблении действием, к которому, будучи немцем, он должен был отнестись особенно щекотливо, долг за Максимовым был крупен — около ста рублей. Занять такую сумму было немыслимо: богачей между его сослуживцами и приятелями не было, а ростовщики потребовали бы обеспечение.
К чести Максимова надо сказать, что ему и в голову не пришло воспользоваться расположением вдовы капитана Гвоздева, которая сочла бы за удовольствие выручить его из беды, или обратиться к князю Лабинину, сердечно предлагавшему ему всего несколько часов тому назад свою протекцию, или к графине Авдотье Алексеевне, которая продолжала оказывать ему милостивое внимание, шутливо обещала сыскать ему невесту, могущую помочь ему выйти в люди, и наконец, недели две тому назад подарила ему кружевное жабо и манжеты. За этот подарок Максимов с восторгом расцеловал ее ручки, но, если бы ему нужно было для спасения жизни признаться ей или князю Лабинину, что ему до зарезу нужно сто рублей, он не решился бы на это. В таких уж правилах он был воспитан.
Оставалось, значит, обратиться к отцу, и, как это ни было ему тяжело, он решил сегодня же изложить ему свое безвыходное положение в письме. Согласится ли только Клокенберг дать ему отсрочку месяца на два? Раньше отцу не справиться, свободных денег у него нет. Сердце молодого франта сжималось тоской при мысли об огорчениях и хлопотах, которые он причинил старику, да и стыдно ему было, что он не сдержал данного ему слова осторожнее обращаться с деньгами. Как легкомысленно нарушил он это слово дворянина, которому его отец придавал величайшее значение!
Максимов пришел домой в скверном настроении, почти не дотронулся до обеда, особенно старательно приготовленного купчихой для нового жильца, и так сердито огрызнулся на своего лакея, когда последний позволил себе фамильярничать и намекнул на соседку, что Мишка как ошпаренный выскочил в сад, где его ждала Пелагея Семеновна, чтобы объявить ей, что сегодня не до нее.
Чтобы рассеять тоскливое предчувствие, Максимов вышел после вечерни прогуляться и, обдумывая письмо к отцу, пробродил по набережной до тех пор, пока не стемнело.
Невеселы были его думы. Придется во всем каяться и сознаваться — и в том, что он живет не по средствам, и в том, что на службу плоха надежда. Таких, как он, чающих движения вверх бедных дворян, здесь такое множество, что всех выдвигать невозможно. Здесь, как и везде, рука руку моет, и ему указывали на людей с большим умом и с выдающимися способностями, которые застряли, на всю жизнь остались в малых чинах по недостатку средств найти себе протекцию у сильных мира сего. А чтобы эти сильные узнали тебя да приняли в тебе участие, необходима приличная обстановка; Максимов знал это по опыту.
Печальные мысли бродили в уме молодого человека. Никогда еще жизнь не представлялась ему в таком неприглядном виде, как в этот день; все тешившие его до сих пор иллюзии куда-то отлетели, и с каждой минутой у него на душе становилось безотраднее.
Медленными шагами возвращался он домой. Но он шел бы еще медленнее, если бы знал, что его там ждет.
Не успел он переступить порог, как Мишка с поглупевшим от испуга лицом таинственным шепотом сообщил ему, что с час тому назад приходил солдат от военного губернатора и принес повестку.
— Какой там военный губернатор? Ты врешь! Из полиции, верно? — заметил барин.
— Никак нет-с, извольте сами посмотреть, солдат прямо сказал: из канцелярии военного губернатора.
Максимов прочел повестку. Мишка не соврал: синодскому регистратору Максимову предписывается явиться завтра, 10 июля, к военному губернатору, графу фон дер Палену, по не терпящему отлагательства делу.
«Вот уж, значит, куда проклятый немец залез!.. Мерзавец! Ну, что ж, потягаемся… увидим, чья возьмет. Не пришлось бы этой немчуре каяться, что далеко махнул».
Негодование придавало Максимову бодрости. Не в Сибирь же его, в самом деле, сошлют за то, что он немца прибил? Все же он — русский дворянин, и не совсем уж безвестный. Ни в какой подлости обвинять его нельзя, начальство о нем худо не отзовется, и наконец, в случае надобности, он воспользуется предложением князя Лабинина, сошлется на знакомство с ним.
В повестке было сказано, что он должен явиться в семь часов утра. Максимов приказал разбудить себя в пять, ровно в назначенный час стоял в приемной военного губернатора и вместе со многими другими стал ждать, чтобы его вызвали. Тут были знатные особы, военные и статские, а также дамы, приехавшие в богатых экипажах, с ливрейными лакеями, и женщины, повязанные платками, с заплаканными, испуганными лицами, и подозрительного вида личности из простонародья.
При виде многочисленной публики, наполнявшей большую, светлую приемную военного губернатора, Максимов подумал, что ему придется долго ждать своей очереди, и стал искать глазами своего противника, чтобы стать в укромный уголок подальше от него.
Но Клокенберга тут не было. Им, значит, очной ставки не дадут. Жаль, в присутствии доносчика ему удобнее было бы опровергнуть взведенную на него клевету. Впрочем, он, во всяком случае, скажет графу всю правду, и нет причин, чтобы ему не поверили. Ничего такого, от чего ему пришлось бы краснеть, Максимов за собой не знал. Разумеется, было бы лучше, если бы этой истории вовсе не было, но, раз уж она случилась, лучше объясниться с военным губернатором, чем в полицейском участке. Там без взятки не выпутаться, а денег у него нет. Да и разговор пошел бы там совсем другой: ни за что не сказал бы он какому-нибудь частному приставу того, что скажет военному губернатору вполне откровенно, как самому царю.
Однако долго размышлять Максимову не пришлось. К величайшему его изумлению, а также к немалому недоумению присутствовавших, не успел он прождать и пяти минут, как его пригласили войти в кабинет его сиятельства.
Граф фон дер Пален разговаривал у письменного стола с какими-то двумя военными, когда Максимов вошел в дверь, которую перед ним растворили.
— Регистратор Максимов, ваше сиятельство, доложил адъютант.
Граф обернулся к двери, пристально посмотрел на вошедшего Максимова и, кивнув присутствовавшим, которые немедленно удалились, приветливо пригласил подойти к нему ближе, а затем предобродушно стал расспрашивать о его служебных обстоятельствах и семейном положении.
Максимов так мало ожидал такого вступления, что ушам своим не верил. Неужели его потребовали сюда для того только, чтобы узнать, в каком полку служил его отец, в каком чине он вышел в отставку, велико ли его состояние и как идет служба его самого, Ильи Ивановича Максимова, в Синоде? Какое отношение все это имело к его истории с портным Клокенбергом — понять было трудно. Но наконец дошла очередь и до этого.
— Вы живете у портного Клокенберга? — спросил граф, мельком взглядывая на притворенную дверь в соседнюю комнату.
