Николай Задорнов - Гонконг
Все поздоровались.
– Слушаю вас, – сказал Иннокентий.
– Мы рады видеть вас, ваше преосвященство, и познакомиться! – проговорил Эллиот. – Но по долгу службы я должен взять вас в плен.
Иннокентий засмеялся, улавливая солдатскую шутку.
– Зачем же я вам нужен, скажите мне на милость? Неужели у вас своих забот мало?
– Вы полагаете?
– В самом деле! К тому же я человек не военный; следовательно, пользы вам от меня нет, а будут большие хлопоты...
Эллиот шутливо нахмурился.
– Ведь меня надо кормить!
Епископ попал не в бровь, а в глаз, и все рассмеялись. Продовольствия на эскадре мало, это больное место у всех командиров кораблей.
– Так вы отказываетесь сдаться в плен, ваше преосвященство? Но в таком случае будет хуже, вам придется заплатить за свое освобождение.
– Чем же я могу вам платить? – настороженно ответил епископ.
– Как же быть? Впрочем, я могу все взять на себя. Ваше преосвященство должны нам предоставить выкуп – выпить с нами бокал вина за обедом на моем корабле, и только тогда мы отпустим вас.
– Что же делать, – сказал Иннокентий, – раз я в плену, то приходится подчиняться.
Иннокентий знал, что на судах эскадры находятся русские из экспедиции Путятина. Видимо, его приглашали не зря, обращались вполне почтительно, называя «райт ревендер», то есть ваше преосвященство. Он понимал, но говорил через переводчика, полагая, что неприлично выказывать знание языка как бы лишь для того, чтобы расположить в свою пользу.
– Мы просили бы вас, ваше преосвященство, осмотреть вместе с нами госпиталь и встретить доставленных нами больных соотечественников.
– Пойдемте, – сказал Иннокентий, – я покажу вам госпиталь. Доктора там нет, но с больными, видимо, отпускается и наш корабельный врач?
– Да, доктор Ковалевский, – сказал Стирлинг.
– Я не могу понять, почему такое неудобное место выбрано для госпиталя! – рассуждал, расхаживая по болоту, как по площадке для крикета, лейтенант Тронсон. – Тут сыро, это нездоровая низина. Как можно было тут строить это нелепое двухэтажное здание, когда вокруг столько отличных участков на возвышенностях.
«У нас, – подумал преосвященный, – дома для начальства строили на сухом, здоровом месте, а больницы – где попало».
С недоумением осмотрели пришельцы двойные двери, обитые оленьими шкурами. Внутренние помещения бедны, стены оклеены газетами, кое-где заметна плесень.
Пошли на пригорок, в двухэтажную казарму для казаков, сложенную из кедровых бревен. В нижнем – сплошные нары у стен. Верхний этаж разделен на маленькие комнаты с простой, но удобной мебелью, видно, предназначенные для офицеров. Мнения сошлись, что больных лучше поместить здесь.
На берегах горного потока росли ели, березы в свежей зелени, высочайшие тополя, с толстой глянцевитой листвой, на лужайках прекрасные фиалки, крупные синие колокольчики, желтые лютики.
– Азалии образуют пышные заросли по обе стороны потока, – говорил, зайдя в густую, цветущую зелень по горло, лейтенант Тронсон.
В домике епископа все обратили внимание на портрет. Иннокентий еще молод, зорко смотрит вдаль, держит в руках штурвал. Русую бороду треплет ветер. Чья это работа? Подпись по-английски. Кто? Эдвард Бельчер? Сэр Эдвард Бельчер? Англичане столпились у портрета, наклоняясь, читали собственноручную подпись известного моряка и путешественника.
Бельчер, Симпсон, Маккензи – достаточная рекомендация. Эллиот мрачно воодушевился. Он приглашал епископа из деловых соображений, но была и другая причина.
Он рад епископу. Эллиот сражался со всеми народами и всех бил. А Иннокентий проповедовал тем же народам на берегах того же Тихого океана. Какой прекрасный человек! Какое одновременное движение вперед!
– Дорогой мой! Едемте ко мне! – сказал Эллиот сердечно.
Иннокентий знал: не из маниловщины его приглашают.
– С командой корабля «Диана» мы поступаем сурово, – сказал коммодор на корабле, – но иначе нельзя. Мы не можем усиливать ваш гарнизон. Больных я отпускаю.
Эллиот засиделся в авантюристах лишний десяток лет. Он помнил старые добрые времена, когда умел брать за глотку и пристреливать врага, глядя ему в лицо.
Коммодор еще пропитан духом старой Ост-Индской компании. Он еще пригодится.
Эллиот сказал, что взяты в плен матросы с корабля «Охотск», один из них, немец Карл Люгер, сам назвался предателем.
– В Аяне они грабят, и мои матросы удивлены, что русские грабят русских.
Иннокентий знал, что не только грабят, но и показывают взявшим их в плен, где грабить. И американцы грабят.
Иннокентий озабочен и огорчен американцами еще более, чем противниками в войне. Сколько их нахлынуло в Аян на своих судах. Неужели наши когда-нибудь с них пример возьмут? Иннокентий многих детей воспитал. Учил, как стоять, как поздороваться, глядя в глаза, как сесть и встать, как поклониться взрослым. Неужели все напрасно? Все пойдет прахом?
Какие немцы могут быть на бриге «Охотск» и откуда? Шкипер Юзелиус из Риги, где в 1845 году судно снаряжено, не сдал англичанам «Охотска», сжег и сам ушел с большей частью команды на шлюпках. Финны, конечно, были и у него, как и на всех кораблях компании.
Лютеране – звери, как полагал Иннокентий. Он однажды так прямо и написал Фердинанду Петровичу Врангелю в Петербург, что в Аляску присылают служить лютеран, и в скобках добавил: «зверей».
На этот раз он сидел в компании протестантов-англикан. Это другой народ, и вера у них другая.
Иннокентий был среди алеутов не только законоучителем, но и слесарем, столяром, оружейником, лодочником, смолокуром, учил людей всему, чему сам научился, живя в семье в сибирской деревне.
Вот сын последний раз приезжал из Москвы и сказал, что преосвященного Иннокентия ждут там. Все лучшее должно быть в столице! И будто бы Иннокентия Вениаминова прочат со временем в московские митрополиты! Плох Филарет, долго не проживет... Сам говорит. Иной замены, мол, нет. Иннокентий известен подвижничеством и подвигами своими на Аляске и в Сибири. Не пора ли, мол, заканчивать свои скитания? Чем возиться с какими-то вымирающими племенами да сочинять для них азбуки, давно пора в Москву!
А Иннокентий задумал в эту зиму объездить все заселения в новом краю. Амурским инородцам надо дать образование, составить для них азбуки, написать буквари, как для населения Аляски. Тем более что сын здесь трудится и должен со временем сменить Иннокентия как ученый.
– ...За нашего гостя, господа, – приподнимаясь, сказал Эллиот, – о ком мы читали и слышали, кто провел свою жизнь в пустынях, обращая в христианство дикие племена, неся им слово божье! За вас, ваше преосвященство, за ваши подвиги, за ваше здоровье.
Артур Стирлинг никогда бы не подумал, что коммодор способен произносить речи, восхваляющие православного проповедника. Впрочем, известно, что англиканская церковь издревле ищет с православной добрых контактов.
«Положим, вряд ли они про мои труды читали, – полагал архиепископ. – Ну, да не во мне дело! Ни нам, ни нам...»
После обеда Иннокентий отправился на «Грету».
Тронсон спросил инженера Уиттингхэма, будет ли он писать в своей книге о встрече с архиепископом.
– Да, желал бы.
– В таком случае, в моей книге я опущу этот эпизод, – сказал Тронсон.
Глава 5
МОЖЕТ БЫТЬ, НАВСЕГДА
Утром на «Грету» поднялись двое французских офицеров.
Увидя их усы и бородки, Сибирцев подумал, что подобострастие всем народам свойственно. У наших офицеров и матросов усы пущены, как у государя Николая, ныне усопшего. Многие осмеливаются, впрочем, носить одни усы без императорских бакенбард. Матросы постарше предпочитают бакенбарды. На то царская служба!
Китайский богдыхан женился на монгольской княжне, и сразу же все принцы крови и вельможи Срединной Империи стали жениться на монголках. Хорошо, что монголки спокойны по натуре и не интриганки. Скачка верхом и стрельба из лука вошли в распорядок светских забав женской половины двора. Как слышно от японцев, монгольский князь был назначен командующим императорской армией, сражающейся против тайпинов[12]. Китайское подхалимство в этом случае оказывается прогрессивней европейского, способствует спортивному развитию пекинских аристократок – своеобразной эмансипации.
А у нас наш покойный ныне император однажды получил в подарок от австрийского императора лошадь каурой масти. Сразу же весь Петербург поскакал и покатил на каурых.
Император Луи Наполеон III носил закрученные усы и бородку ловеласа и жуира – и все военное сословие империи этими же признаками выражало верность престолу.
– Вы говорите ли по-французски? – спросил старший из офицеров у Шиллинга.
– Oui[13].
– О-о!
Французы просияли. Беседа живо завязалась.
– Мой лейтенант! – обращаясь к Пушкину, сказал капитан Андре Руа с легкой проседью в завитых усах. – Мы очень много слыхали о вас и восхищены вашими подвигами в Японии. Вы в плену! Ваше положение вызывает глубокое сочувствие. Если бы вы, лейтенант Пушкин, с вашими офицерами и людьми были задержаны нами, то уже сегодня находились бы на родной земле...
