Михаил Попов - Тьма египетская
Он вскочил и пнул ногою скамейку. Толстяк, прижимая к груди папирус, отступил к стене. Лекарь последовал его примеру. Оба знали, что при вспышках княжеского гнева лучше находиться поодаль, чем вблизи.
— Я его не звал! Я не хочу с ним разговаривать! Он всегда так со мною поступал. Он думает, что взял меня за горло. Но будет по-моему. Я еду на охоту! Тнефахт, прикажи запрячь колесницу!
Толстяк, тяжко ступая, колыхаясь всем телом, выбежал вон.
— И ты убирайся! — крикнул князь Нахту, и тот не заставил себя упрашивать.
Собственноручно поставив скамью на ножки, Бакенсети уселся на неё, раздражённо дыша. На охоту ему не хотелось. Убегать из собственного дома было стыдно, но другого выхода он не видел. Впрочем, и это не выход. Аменемхет явится завтра, это в его характере, он умеет добиваться своего.
6
Дико заскрипели медные петли, и массивные ворота разломились по вертикали.
Верховный жрец Амона-Ра прибыл в лёгких, непарадных носилках, которые несли всего лишь восемь негров, а охранников было не более десятка. Одет его святейшество Аменемхет тоже был весьма просто, ни золота, ни леопардовых шкур, единственная роскошь — опахало. В полуденную жару обойтись без него было немыслимо.
Всей челяди велено было спрятаться подальше и не лезть на глаза — Бакенсети не хотел, чтобы у встречи был хотя бы отдалённо парадный оттенок. Ливийцы-стражники, пощёлкивая бичами, очистили площадь перед главным входом и велели запереть ближайшие к воротам мастерские. Непосредственно встречать непрошеного гостя вышел первый сановник двора Тнефахт в сопровождении писцов, карликов и самых любопытных служанок. Бакенсети строго приказал ему встретить верховного жреца на крыльце, но не на земле. Однако Аменемхет, даже в будничном облачении и без свиты, ступал так величественно, что толстяк не удержался и сделал несколько шагов ему навстречу, сошёл с крыльца на землю. Единственно от чего уберёгся, так это от того, чтобы поцеловать руку его святейшества.
Верховный жрец не обратил внимания на все эти мелочи, хотя в обычной жизни был суровейший блюститель церемоний, каждой детали ритуала придавал значение, за малейшее нарушение чина и порядка подвергал виновного наказанию палками. В его присутствии все старались не только стоять, но и дышать по правилам.
Аменемхет и Тнефахт обменялись положенными любезностями, то есть сказали то, что каждый и не думал думать. Верховный жрец, окинув один раз взглядом встречающего, далее на него не обращал внимания, а больше бросал взгляды по сторонам, как будто что-то высматривая. Тнефахту показалось, что он ищет Мериптаха, и подумал, что старший брат князя наивен, если рассчитывал, что мальчика не догадаются удалить с глаз.
Бакенсети встретил гостя не в тронном зале на втором этаже, а в простой гостевой комнате, где было всего несколько кресел и одна лежанка. На подставках стояли подносы с сушёными фруктами и кувшины из пористой глины с холодными напитками. Хозяин дома даже не сменил утреннего облачения и был горд этим проявлением собственной независимости. Теперь никто не посмеет сказать, что он обрадовался гостю. Аменемхет и здесь не выказал никакого неудовольствия. Он сел в кресло и принял освежающее полотенце, что поднесла ему служанка. Осушив потное чело и отхлебнув прохладной воды, сказал:
— Я не был здесь восемь лет.
Князь тоже сел, ожидая дальнейших слов. Он уже немного успокоился и в факте этого визита сумел разглядеть и выгодную сторону. Раз уж этого разговора всё равно не избежать, то пусть он состоится сейчас, чем будет нависать над ним как вечная угроза. Кроме того, с этим ранним появлением фиванца исчезает опасность столкнуть его с гостями из Авариса.
Верховный жрец глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, братья были всё же не слишком схожи внешне. Старший был крупнее, массивнее и казался внутренне непоколебимым. К тому же брил голову, как и положено египтянину и жрецу. Младший, походя на него морщинами на щеках и выступающим подбородком, носил по-азиатски отпущенные и зачёсанные волосы. Даже сидя неподвижно, казался ерзающим на месте. Даже сохраняя неподвижное выражение лица, заставлял думать, что он сейчас вспыхнет и раскричится.
— Прошло восемь лет, но я узнаю Мемфис. Он тот же. Только хуже. Нигде я не видел ни одного нового дома, ни одной отремонтированной стены. С храмовых пилонов осыпается облицовка и уже нельзя прочесть начертанные там изречения. На парадном крыльце твоего собственного дворца не хватало в тот раз двух плит, теперь не хватает шести.
Бакенсети опустил веки. Он велел себе не спорить с братом по мелочам и не спорил.
— Весь Египет теперь таков. Он разваливается, как старая, никому не нужная постройка. Высосаны уже последние соки, вытянуты последние жилы. Храмы в запустении, жрецы подобны нищим. Народ, лишённый уважения к святыням, гниёт заживо и теряет имя своего рода. Ты правитель страны, которая некогда цвела, а теперь от неё осталась лишь сухая скорлупа. И всего этого ты видеть не хочешь. Ты готов отдать не только Мемфис, но и весь Египет за один благосклонный взгляд этого пожирателя земли нашей.
Князь поднял руку:
— Обо мне ты можешь говорить всё, что хочешь, о нём ты не будешь говорить ничего оскорбительного.
— Он...
— Он величайший из людей, и я счастлив, что он некогда выделил меня и приблизил. Я знал высшее, подлинное счастье, и ещё большее ждёт меня впереди. Ты никакими своими словами не можешь поколебать моего сердца. Ваши храмы мертвы так же, как ваши могилы. Только тот, кто считает, что живые есть слуги мертвецов, будет тратить последнее на украшение этих бессмысленных каменных нагромождений. Ты и такие, как ты, всю жизнь стоите на страже каменных ящиков, наполненных пылью и тленом, и сами станете пыль и тлен. Вы уже рождаетесь мумиями. Вы...
Аменемхет закрыл глаза и покачал головой.
— Наш разговор не имеет смысла. Нам никогда не сойтись. Мы на всё смотрим по-разному.
— Зачем же ты пришёл? Я, как и Мемфис, стал только старше и хуже.
Жрец несколько раз вздохнул:
— Отдай мне мальчика.
Бакенсети неприятно засмеялся, обезоруженный внезапной откровенностью брата.
— Зачем он тебе? Разве Фивы оскудели детьми и некем заполнять жреческие школы? Кроме того, Мериптах не хочет становиться жрецом, он мечтает отправиться со мною в Аварис, где его ждёт будущее, какого нет у детей обычных. Он проживёт жизнь, которую Фивы ему не в состоянии дать. В конце третьего месяца разлива мы будем в столице. Мы не можем там не быть, сын князя Мемфиса должен предстать перед лицом царя Апопа. Если я захочу скрыть мальчика, это может вызвать неприятное удивление при дворе. А я даже помыслить боюсь, что могу огорчить своего возлюбленного господина.
— Но ты же знаешь, что его там ждёт, среди этих нечистых, при этом нечистом дворе! Ты изуродуешь его душу, ты убьёшь его.
Князь снова засмеялся:
— Наоборот. Я открою ему врата истинной жизни, и он вечно будет благодарить меня.
Аменемхет потребовал себе полотенце и насухо вытер бугристый лоснящийся череп. Голос его сделался глуше.
— Он мой племянник и последний мужчина в нашем роду, подумай об этом. Если Мериптах окажется при дворе Апопа, родник нашей крови иссякнет. Свою участь не приводи в пример. Ты попал в Аварис, когда твоя жена была уже беременна, ты сделался любимцем царя, и он позволил тебе оставить сына при себе. Мериптаху так не повезёт, он слишком юн, и он сгинет в болоте разврата без следа, памяти и потомства. Вспомни, Бакенсети, из какого ты рода. Иниотеф, наш великий предок, был велик в Фивах ещё в те времена, когда никто не слышал ни о каких гиксосах. Не может быть для тебя безразлично, что это имя одно из славнейших и старых во всём Верхнем царстве. Твоя судьба — это твоя судьба, но не обязательно разрушать до основания дом, из которого ты вышел.
Князь сидел набычившись, крепко держась руками за подлокотники. Можно было подумать, что слова старшего брата возымели на него некое действие. Голос верховного жреца сделался вдруг гладким и вкрадчивым.
— Я выкуплю у тебя Мериптаха. Я дам тебе много золота. Фивы богаче Мемфиса, и все богатые покорны Амону. Ты построишь новые дворцы, сделаешь подношения Апопу, и его змеиное сердце возрадуется. Он собирает нелепости, чудеса и всяких безумцев со всего света, и деньги нужны ему всегда. А про мальчика скажешь, что он утонул, что его утащил крокодил. Себек уже приходил за ним, все при дворе слышали эту историю. Тебе поверят.
— Мериптах не может быть продолжателем нашего рода, — рассеянно сказал князь.
Аменемхет тоже вцепился в подлокотники:
Мне не понятны твои слова. Почему не может? На его геле есть знак, похожий на тот, что носил с гордостью наш дед. В золотом папирусе Хебхена есть подробное описание этого знака и того, что он значит.
