Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812

– Стыда нет у людей, – сказал Дмитриев. – Так как же вас, батюшка, зовут?

– Зовут меня – господин тверской механик. Сабакиным меня зовут, а не Собакиным, как бояр. И не Иванович и не Алексеевич, – живу без «вича». Я Сабакин самый обыкновенный, из-под Старицы, что на Волге. Ну, научился по шлюзному делу, часы астрономические сделал. Про Кулибина слыхали?

– Кто же про него не слыхал!

– Так вот Иван Петрович часы мои одобряет. Смотрел еще мои часы Николай Гаврилович Курганов – тоже из простых людей, но дошел до учености. Говорит Курганов, что часы мои не хуже Гариссоновых и что нужны они весьма. А почему? В последние годы французы и англичане нашли на морях и океанах острова, по сие время прочим жителям земневодного шара совсем неизвестные, и мы, неутомимые россияне, также нашли на самом севере новые земли и множество до того неизвестных островов. Часы же мои надобны для точного определения места по солнцу.

– Большой человек Иван Петрович, только выпить любит.

– Ну что ж, живет с огорчениями… Беден, из дому унести у него вору нечего. А я живу в своем приобретенном мещанстве, со своими людьми, что тоже без «вича» ходят. Между собою, конечно, иные величаются по отчеству, а придем в магистрат – по имени. Так я уже свое отчество и не выговариваю. Так ты про махину скажи, как ее в ход пускают. Что, неужели воду ведрами носят?

– Перед пуском бак наполняют водой вручную, воду носят двадцать человек трое суток. В Барнауле у Ползунова было не так, да не переняли.

Так говорили люди у подножия машины. Балансир качался над ними, и шла по лицам людей полукруглая расщепленная тень.

Качалась, спеша, машина, сосала воду, захлебываясь и хлюпая.

Вышли двое на улицу. Тут не пахло сернистой гарью. Над головой летели утки на север.

Был вечер. Шелком лежал залив. Голубое небо сияло над головой высоко, и быстрые облака были похожи на легко взбитые купеческие подушки.

Белая ночь не давала спать людям. Кронштадт жил. По улицам ходили матросы в серых бушлатах с плисовыми воротниками, а иные и просто в зеленых шерстяных фуфайках, офицеры – в зеленых мундиpax с красными отворотами, негоцианты – в кафтанах, башмаках и чулках, купцы – в русской одежде. На галиотах, плывущих к кораблям, кто-то пел протяжную песню.

Дома Кронштадта в белой ночи стояли без теней. Черный дым поднимался столбом в небо. Там он распадался в дерево, могучее дерево вставало над Кронштадтом – дерево нового времени, дерево с огненными корнями, с дымным листом.

Глава одиннадцатая,

в которой говорят русские мастера о трудных своих делах. В этой длинной главе механик получает напутствие.

– Пойдем к Мартышке, – сказал Дмитриев.

Мартышка держал харчевню недалеко от храма Андрея Первозванного.

Мартышка сильно стар. Борода у него, по морской манере, на горле. Не то это борода, не то это баки. Будто и борода, будто и не борода, будто бы и мужик, а будто иноземец. На Мартышке желтые башмаки и красные чулки, желтые плисовые штаны и куртка на меху, который лет двадцать тому назад был лисьим, жилет полосатый; по жилету дорогая и самая модная стальная цепочка – английской, бирмингамской работы; ценой она была бы в золотую, да куплена с корабля, без пошлины.

– Поздновато, – сказал Мартышка. – Думаете, что коли белая ночь, так я уж и спать не должен?

– В гости пришли, Мартын Мартынович!

– Мартынович!.. Поживу и Мартышкой. А ты Мартышке деньги принес?

– Я плачу, Мартын Мартынович, – сказал Сабакин, садясь. – Будем знакомы: тверской губернский механик Лев Сабакин. В Лондон еду. Дайте мне пива для ознакомления – английское, крепкое.

– Выпейте водки, господин механик. Ночь свежа, по водке в Англии соскучитесь. Плохая у них водка. Садитесь, господин механик, я вам окошечко открою. У меня сирень во дворике.

Мартын Мартынович открыл окно; как будто дожидавшийся этого, за окном любезно запел соловей.

– Присаживайтесь, Мартын Мартынович, – сказал Сабакин, – выпьем на расставанье.

– На каком корабле изволите отъезжать?

– «Аурора».

– Корабельщик Лензеби, – говорит Мартышка, – идет с железом. Завтра, коли будет ветер, пойдете.

– А в Англии соловьи поют? – спросил Сабакин Дмитриева.

– Поют, и сладко.

– А строение теперь какое в Лондоне?

– Строение в Лондоне непорядочное – вразброд, но все больше в три жилья. Впрочем, город хороший.

– Хорош без порядку?

– Богат, хоть и дымен, город. Много в нем лавок для чистки белья. Дымен город и туманен, а неплох.

– А наша Тверь, – сказал Сабакин, – после пожара стала красавицей. Площади круглы, вокруг них дома стоят в порядке, ни малы, ни высоки, а какие надо. Красивый город! А вот Питер мне не показался, хоть и жил я в нем долго.

– Питер потишел, – сказал Мартышка. – Как вам, господин механик, приглянулась наша махина?

– Пыхтит, – ответил Сабакин. – Подумать: вот баба печет хлеб, так ведь она жар бережет, растопит печь, постирается, помоется потом в ней, – а тут нагреют цилиндр, холодят, потом опять греют. Разорительная машина! Много лучше сделать можно.

– А у нас в Кронштадте без нее нельзя, – сказал Мартышка. – У нас реки нет. Я вот с того, можно сказать, спился. Вода пресная должна доходить до нас невской струей, да часто морем солонится. Так мы воду не пьем. Ниже пива не спускаемся. А вы по какому делу едете?

– По секретному.

– А язык знаете?

– Несколько.

– Пить можете?

– Не пью без разуму, но меня не перепьют.

– Так выпьем за мель, если угощаете.

– А почему за мель?

– Потому что от мели Кронштадт расцвел. Идет товарам перевалка, а у меня торговля в гору, могу и вас угостить.

В кабак вошло еще несколько матросов, сели за столы, обитые посеревшим от старости свинцом. Постучали.

Послышалась английская и голландская речь.

Служанка подала пиво в оловянных кружках.

– Вотька есть? – спросил матрос и засмеялся.

– Просто хоть не держи пиво, – молвил Мартышка. – Вот стоит, – продолжал трактирщик, – стоит эта махина скоро десять лет, и я на нее не жалуюсь – пускай пыхтит. Я, Мартышка, конечно, все знаю: поставили ее по собственной ее императорского величества воле, запросило ее императорское величество коллегию, известно ли коллегии о махине, в Англии выдуманной, которая огнем выливает воду. Ну конечно, коллегия отвечает, что ей все известно. Когда начальство спрашивает, никто не отвечает – не знаю, мол.

– Я про огненную махину тоже знаю, – сказал Сабакин.

– Нет, вы не начальство, вы сего знать не можете. Запросили Каронскую компанию, ту, что пушки-коротышки делает – каронады, – может ли она продать нам махину. «Конечно», – отвечают. «За сколько?» Сговорились. И вот пошли к нам части махины и разные чугунные вещи на двух кораблях, а потом пришел еще третий. Полторы тыщи штук вещей инженерной работы привезли – почти шесть тысяч пудов. И везли – сказать обидно даже – кирпич, глину. Только песку не везли.

Сделано было то по ихнему английскому высокомерию и хвастовству, хотя железо-то не они к нам, а мы к ним возим, и не тысячами пудов, миллионами. Привезли английских рабочих людей да инженерного помощника Джемса Смита. А с ними не рядились, потому что из Англии рабочих выписывать нельзя и ехать они должны были на своем коште. Поместили их ко мне, дали им на довольствие по пяти рублей, а инженерному помощнику по семи рублей с полтиной на неделю.

– Большие деньги! – сказал Сабакин.

– А им все мало. Пьют, едят, а без контракта не работают. Сразу выучились – вотька, пиво. Пьют эти художники, я их кормлю, выключая напитки, а они на то трактирное содержание не согласуются. Тут решили платить им просто жалованье, чтоб покупали они все по торговой цене. Вот они собирали, работали долго. Поставили махину, деньги забрали, уехали.

– Это я все знаю.

– А вот ты чего не знаешь! Выписали мы эту махину из Англии и там искали и спрашивали, нет ли такой махины переносной. А такая у нас уже десять лет в Барнауле гниет. Ползуновской она работы и гораздо уютнее: в два цилиндра, и дыму от нее, говорят, меньше, и дров да угля не столько жрет. Так за что же мы больше двадцати тысяч денег заплатили?

– За глупость. А про Ползунова знаю.

– Про него не приказано знать: опрошена была бы коллегия, известно ли ей про ползуновскую махину, она ответила бы – известно. А поправить начальство никто не решился. Так у нас переносной машины и нет.

– Может, я за ней и послан, – сказал Сабакин.

– А сам придумать не можешь?

– Может, и придумал. Вот я модель в Англию везу да оттуда обратно привезу опробованную.

– Дело обыкновенное, – сказал Мартышка. – Так разные товары туда-обратно возят. Паруса полощут, холстину треплют.

– А вы, Мартын Мартынович, так говорить не боитесь?

– А я же Мартышка – с Мартышки какой спрос?

Мартышка выпил.

– Ну, коли хвастать, так хвастать. Был князь Меншиков. Шелк носил красный и зеленый, был после царя человеком вторым, звали его фельдмаршал. Города брал, на коне скакал, воровал. Целые провинции за собой записывал. Ну, построил дворец, город поставил – прозвали Ораниенбаум. А отец много позднее под тем городом держал кабак, и ездили к нему, а потом ко мне, разные люди, больше из офицеров. Если будет какая власть и перемена, у нас сговаривались. А я что слушал, что не слушал – все забывал и на дыбе только раз пропадал.