Юрий Могутин - Сокровища Аба-Туры
Поползли по улусам липкие слухи: кончается власть кыргызов; сплелись старики жидкими бородами — в душном сумраке юрт шелестел шепоток: конец приходит князю Ишейке. Даже недавние таныши Иженей и Табун откачнулись от Ишея. Кому охота привязывать себя к коню раненому? Доползли слухи до князя Ишея. Шевельнул бровью князь. Глаза из-под набрякших век иглами жались в чалчи[30], перебирая их всех по одному. И попятились в страхе все, кто был подле. Лишь шаман, тенью стоявший за спиной князя, посмел нарушить молчание. Улыбнулся лисьей своей улыбкой и сказал так:
— О мудрейший! Да перейдут ко мне твои болезни! Белые тулаи и раньше приходили на нашу землю, да невелик албан собирали. Духи милостивы. Русины опять уйдут ни с чем.
Князь метнул на шамана быстрый — искоса, через плечо, взгляд. Он подавил в себе нетерпеливое желание прихлопнуть кама, как назойливого комара.
В последнее время ни камланье его, ни жертвоприношения не помогали: жалкая горстка казаков наголову разбила полтумена (пять тысяч!) кыргызов. А теперь Томский город прислал отряд бородачей покрупнее, и они, не мешкая, принялись собирать алман с его, князя Ишея, данников.
— Из твоих цветистых речей не сделаешь даже кошмы! — взвился Ишей. — Воевать же с тулаями не кошмой надо. Огненные палки нам нужны! Это земля кыргызов, — повел он рукой вокруг. — И все тут наше: тайга и степи, данники и скот. Нам оставили их наши предки. Что станет с кыргызами, когда тулаи заполонят землю предков? Земля будет стонать под ногами пришельцев. Тулаи станут топить нашими божками очаги, а вместо кермежеков развесят лик своего сердитого бога. И ты, шаман, вместе с другими людьми Степи научишься подобно урусам молиться на крестовину…
Мы, улусные князья, разобщены. Мы рыщем вместе с нашими нукерами подобно волкам. А урусы идут лавиной, повинуясь единой силе — своему царю.
Могут ли одинокие камни противостоять лавине? Только объединившись, сможем мы остановить лавину. Поймут ли это когда-нибудь степные владыки? Смирят ли гордыню и придут ли наконец с поклоном к юрте Кожебая? Тысячи дымов рассыпаны от Енисея до Мрассу. Только собрав их все воедино, можно прогнать слуг белого царя. Что тебе, шаман, говорят об этом боги?
Шамап закрыл глаза и закачал головой, представив тысячи и тысячи дымов бесчисленных кыргызских становищ, собранных вместе.
— Лучший князь[31] Кожебай давно уже мертвый барс, — тихо сказал шаман. — Кто теперь повинуется старцу Кожебаю? Улусные князья послушают скорее тебя, чем Лучшего князя. Тебе ли говорить об этом?..
Ты верно сказал, владыка, — поднял шаман глаза на Ишея. — Надо, наконец, собрать степных людей вместе. Но сделать это может не дряхлый Кожебай, а ты. Отбери или купи у казаков побольше огненных палок, часто и далеко стреляющих, и вооружи ими степняков. Собери под свою руку также абинцев, шалкалцев, кумандинцев и других людей тайги, твоих кыштымов. Научи их хитростям войны, засадам в горах, сраженьям в степи.
Трудные настали времена. Многие твои кыштымы готовы вот-вот переметнуться к тулаям. Надо задобрить их улуг-кижи[32] подарками и обещаниями, где хитростью, где ласкою привлечь тадар-кижи[33] на нашу сторону. Прошло время, когда с ними можно было разговаривать лишь на языке плетей и кинжалов. Пусти в ход весь свой ум, всю хитрость, и да помогут тебе духи в этом святом деле!
Шаман воздел руки к небу и молитвенно прикрыл глаза. А Ишей вскочил и зашагал по юрте. Слова шамана расшевелили в нем давно копившееся раздражение. Легко сказать, «собери всех князцов вместе». Одно дело собраться в тургун[34] — угнать чужих баранов. Иное дело — оборотить князцов против русских. Кто отважится подставить себя под выстрелы? Разве что сумасшедший?.. На всем Алатау не найдется, пожалуй, желающих с копьем да луком лезть против огненных русских палок. Нет, спасение тут только в одном: самим завладеть огненным боем. И чем быстрее — тем лучше…
Ишей тяжело опустился на кошму и нетерпеливо щелкнул пальцами. Тотчас явился чалчи — подал ему комзу с анашой.
Целую ночь курил зелье князь, сидя на белой, как снег, постельной кошме, а когда солнце поднялось выше самой высокой лиственницы, кликнул трех молодых нукеров-батыров и велел на аркане привести одного из белокурых пришельцев.
Смерть Албанчи
Утро выдалось румяное, словно пирог из печки. Тальниковой свежестью, мокрым песком пахло от Кондомы, к Тоому-реке текущей. Тальники роняли слезы в торопливую розовую воду. От этих капель на воде делалось множество кругов. Солнце отражалось в них, дробясь и плавясь. Сквозь воду сочно сияли со дна камни. Береговые пихтухи и сосны потели смолой, и она янтарно желтела под солнцем.
Кусты тальника вздрогнули, и в зарослях показалось смуглое лицо кыргыза. Согнувшись по-рысьи, лазутчик вглядывался в незнакомое строение. На восточном берегу реки против того места, где Кондома встречается с Томом, высился острог из свежесрубленных лиственничных стволов. Над ним — островерхие башни с бойницами. Теневые скаты башенных крыш мокры от росы. Крепость стояла у подножья горы и имела вид загадочный и внушительный.
Пришельцу показалось даже, что она, как хитрый человек, скрывает что-то неведомое для постороннего.
Хищная фигура кыргыза была напряжена, страх удерживал его от неосторожных шагов, любопытство было сильнее. Оглянувшись, юртовщик не заметил ничего опасного. Вокруг стояла чуткая тишина раннего утра. Из острога слабо доносился стук топора — русичи работали с восхода солнца.
Лазутчик шагнул к острогу, и в то же мгновение откуда-то справа возникла темная фигура всадника в холщовом шабуре.
Глазам кыргыза фигура в татарской одежде показалась большой и грозной. Абинец туго натянул поводья, и конь под ним взвился на дыбы. Кыргыз вскинул копье, но всадник увернулся. «Дзиу!» — взвизгнуло в воздухе. Что-то горячее впилось ему в шею. Верхушки кедров и стены острога закачались, поплыли перед глазами. Захрипев, лазутчик упал во мхи.
Абинец опустил лук в саадак. Со стороны острога к убитому спешили люди.
Казаки обступили скрюченное остывающее тело, хмурились, разглядывая пропыленный халат и стрелу, торчащую из шеи убитого. Стрела была с костяным шариком-свистулькой и среди татар звалась «поющей смертью». На мху просыпанной брусникой краснела кровь.
Вдалеке плясала темная фигура всадника. Казаки всматривались в уменьшавшуюся и уже еле видимую вдали фигуру абинца. Все глуше доносился удалявшийся торопливый перебор конских копыт.
— Зачем татарину понадобилось убивать кыргыза? — терялись в догадках казаки.
— Базаяк это! Абинской волости паштык, — догадался Пятко Кызылов. — Мало у кого из татар есть лошади, да и те — кожа и кости. Един Базаяк карабаиром володеет. Дюже не любит кыргызцев татарин сей…
Убитого перевернули на спину, и в правом ухе его качнулась серебряная серьга — таганчик, знак сборщика албана — албанчи.
В крепостцу возвращались разгоряченные виденным.
— Шиша он убил, лазутчика кыргызского, — с уверенностью басил Пятко. — Шиш сей не иначе как Ишейкой подослан.
— Видал, серьга у ево в ухе?
— Лютует князец-то. За пущинскую трепку зло на татарах срывает. Опосля того нашего похода небось еще не очухался.
— Веками кыргызцы татар обирали, а тут возьми и явись мы. Да такой трепки юртовщикам дали, и-эх!
— Не по нутру им с нами ясаки делить, это верно.
— С Ишейкой у нас давние счеты, — встрял в разговор Федор Дека. — Из Алтысарской землицы он. Я его к примеру, как тебя вот зрил, хотел было в закладчики к воеводе привесть, да утек он. Хитрющая бестия! Весь в папашу свово, Номчу. Пожалуй, ишшо и похитрей тово будет. А уж жаден! Ни татарам, ни своим же кыргызцам житья не дает: у всех своих суседей пастбишша поотбирал, и все у ево в долгах, как в шелках. Во как! Вольготно, с размашкой живет степной князь. По степи с пастбишша на пастбишше кочует со стадами своими и черными людьми. А как на новое место придет, и тут юрту свою белую, войлочную ставит, пир справляет: баранов режет да араку пьет… А еще у Ишейки много воинов и собак. Вон караулят юрту, чтоб князя не украли, а собаки караулят воинов — чтоб в степь не удрали. Вои же и подати ему с татар сбирают. Многие сеоки от Енисея до Брассы-реки албан Ишею платят. А как татарове в бедность придут, и тут Ишейка находит, что брать: жен с детьми малыми «за долги» имает, а то и самих бедолаг в рабы берет. На аркане, ровно скот, связками гонют кыргызы бедноту на продажу. А уж который бедняк в ясырь[35] попал — тот вовсе пропал. Кровавыми слезми плачут кузнецы, ан ништо поделать не могут. Потому как кыргызец верхоконный. а татарин-то пеш. К тому ж и обворужен кыргызец супротив татарина богато, хотя нет у него, как у нас, огненного бою.
