А. Сахаров (редактор) - Анна Иоановна
Девушка вздрогнула и рванулась от него. Он не удерживал. Лошади пошли шагом.
Аграфена Петровна ехала молча, низко опустив голову и кусая губы.
«Всё пропало! – думал Волконский. – Боже мой, Боже мой, что я наделал!..»
Насупив брови и не сказав ему ни слова, Бестужева приблизилась, наконец, к разбитому в поле шатру, у которого давно гудел звонкий рог доезжачего[5], сзывая участников охоты.
Волконский слез с лошади и едва устоял на ногах. Колена его дрожали, и руки тряслись. Должно быть, он был очень бледен, потому что Черемзин с беспокойством подошёл к нему и советовал выпить вина.
– Не надо, – слабым, безнадёжным голосом ответил Волконский, – теперь ничего не надо.
– Да что с тобою? – настаивал Черемзин. – Тебе нездоровится?.. Ты, верно, слишком устал… Тебе бы вина, – предлагал он.
Никита Фёдорович почти бессознательно поймал только одно слово «вина» и невольно зацепился за него мыслями, придав ему своё, совершенно иное значение.
«Виноват, сам виноват!..» – повторял он себе.
У шатра был разостлан большой ковёр, уставленный посредине яствами и питьём. Здесь все весело расположились, чувствуя большое удовольствие хорошо поесть, проведя столько времени на вольном воздухе и верхом. День выдался очень удачный. Веселье было полное.
Один Никита Фёдорович сидел, ни к чему не притрагиваясь. Он был чужд этой весёлой толпе. Сегодня он испытал мимолётно слишком большое, незаслуженное, украденное, как думал он, счастье, чтобы теперь радоваться какому-то пустому и мелкому веселью. Правда, его дерзость никогда не будет прощена и навеки унесла всякую надежду, и теперь ничто не может быть ему радостно… И ему вдруг показалось невыносимо оставаться в этой равнодушной, глупой и совершенно чуждой ему толпе, имеющей силы веселиться и смеяться после того, что случилось с ним. Он почувствовал неудержимую частую дрожь в правой щеке, и, как молния, по его лицу пробежала нервная судорога.
«Что с ним?» – мелькнуло у Бестужевой.
– Князь Никита, – быстро сказала она, подняв тонкой, маленькой рукою хрустальный стакан, – подайте мне мёда – вон того красного, что стоит возле вас.
И жизнь вернулась в душу Волконского. Он встал, задыхаясь от нового нахлынувшего на него счастья, подошёл к ней и дрожащею рукой наклонил над её стаканом большой кувшин с мёдом.
– Что с вами? – укоризненным шёпотом спросила Бестужева. – Это ни на что не похоже!
Кругом стояли говор и смех. Никто, казалось, не обращал на них внимания.
Волконский вернулся на своё место совсем преобразившийся, сияющий.
«Что с вами? Это ни на что не похоже», – безостановочно твердил он себе, думая, что сходит с ума от радости, глядел теперь на всех добрыми, ясными глазами, и их смех и веселье, казавшиеся ему за минуту пред тем ненавистными, теперь были для него дороги, милы.
Анна Иоанновна слышала, как Бестужева подозвала к себе Волконского – того самого Волконского, который так ещё недавно там, у окна замка, спешил отделаться от её разговора, – видела, как он подошёл к Аграфене Петровне, и заметила перемену в нём после того, как та что-то тихо сказала ему.
«Ишь, одним словом осчастливила человека!» – подумала Анна Иоанновна, и дурное чувство к Бестужевой снова вспыхнуло в ней.
– Принесите мне накидку, я забыла её в шатре, – резко и громко сказала она по-немецки, обращаясь к Аграфене Петровне.
При этом смелом и неожиданном приказании, которое не могли не слышать все, всем как-то сделалось неловко, и гул разговоров внезапно затих.
Бестужева изменилась в лице, – никогда ещё ничего подобного не случалось. Её отец удивлённо поднял голову, точно не веря своим ушам; но Анна Иоанновна, как бы равнодушно смотря вдаль, видимо, настойчиво ждала исполнения своего приказания.
Старик Бестужев встал, чтобы пойти вместо дочери за накидкой.
– Когда герцогиня приказывает, – вдруг ещё резче произнесла Анна Иоанновна, – нужно немедленно исполнять её приказание. Аграфена Петровна, слышали?
Бестужева, бледнея и дрожа, подняла голову. Её отец в ужасе сжал себе виски руками и закрыл глаза. Остальные потупились, ожидая, что произойдёт сейчас неудержимая вспышка Аграфены Петровны. Но она, сделав над собой усилие и чуть слышно прошептав: «А-а, если так…» – медленно встала со своего места, вошла в шатёр и вернулась оттуда с накидкой.
Прежнее веселье как рукой сняло. Сидели недолго и молча; герцогиня велела подавать лошадей. «Охота» кончилась.
V
БЕСТУЖЕВА
Аграфена Петровна вернулась в Митаву вместе с отцом и дома с нею сделался нервный припадок.
Пётр Михайлович серьёзно забеспокоился о здоровье дочери. Однако она даже без помощи доктора сама оправилась, но прежняя весёлость не вернулась к ней. Она ходила с серьёзным, сосредоточенным лицом, на котором так и застыло появившееся выражение затаённой обиды, когда она встала на охоте за накидкой герцогини со словами: «А-а! если так…» Бестужев внимательно следил за нею и, зная её характер, был очень встревожен её душевным состоянием. Оставалось не больше недели до 29-го июня – дня именин не только самого Петра Михайловича, но главное – государя. Этот день обыкновенно праздновался у Бестужева с подобающей роскошью. По своему положению в Митаве, он должен был делать приёмы в высокоторжественных случаях, а именины государя были, безусловно, одним из таких случаев. В этом году, как и прежде, он хотел устроить у себя бал, но боялся, как бы нездоровье дочери не помешало этому. Пригласить на бал герцогиню было необходимо, но после оскорбления на охоте Аграфена Петровна, вероятно, постарается избежать всякой встречи с нею и ради этого, может быть, нарочно скажется больною. Бестужев положительно терялся. Сделать бал без хозяйки, так, чтобы Аграфена Петровна не выходила к гостям, – ему казалось неловко; а главное – он знал, что тогда всем будет скучно, о гостях придётся заботиться ему самому, и он не будет иметь времени для кое-каких разговоров с нужными, важными в Митаве людьми, которые съедутся к нему. Если же вовсе не сделать бала – выйдут большие неприятности, потому что об этом, наверное, донесут в Петербург, и государь может остаться недоволен.
Пётр Михайлович решился поговорить с дочерью.
Он пришёл к ней, в её маленькую гостиную и застал Аграфену Петровну с покрытою тёплым платком головою.
– У меня страшно голова болит, – начала она, – просто места не найду…
– Я же предлагал тебе послать за доктором, – сказал Бестужев, опускаясь на кресло. – А мне очень нужно, чтобы ты здорова была, – быстро добавил он, заметив нетерпеливое движение дочери при упоминании о докторе. Она вопросительно взглянула на отца.
– Петров день близко, – пояснил он, – наш ежегодный бал не может состояться без тебя; нужно, чтобы ты была здорова…
– Я и буду здорова! – несколько удивлённо ответила Аграфена Петровна, – будьте покойны; напротив, мне нужно теперь какое-нибудь развлечение…
– Ну, вот и прекрасно! – я уверен, что ты будешь веселиться… гостей будет много. Само собою разумеется, нужно пригласить в с е х.
Бестужев нарочно подчеркнул слово «всех». Аграфена Петровна как будто не поняла.
– Ну, конечно! – подтвердила она.
– Оберратов с жёнами, баронские семьи, бургомистра, наших офицеров, герцогиню, – перечислял Бестужев, внимательно косясь на дочь.
Она с улыбкой кивала головою в подтверждение его слов.
У Петра Михайловича отлегло от сердца.
– Значит, тебе не претит снова встретиться с Анной Иоанновной? – недоверчиво спросил он, не скрывая, однако, своего удовольствия.
– Разумеется, не претит! Что ж я могу против г е р ц о г и н и? – подчеркнула в свою очередь Бестужева. – Нам, конечно, не приходится с нею ссориться, раз мы тут на холопском положении.
– Перестань, Аграфена! – остановил её отец.
– Да ведь я согласна на всё, чего же вы хотите больше?.. Устраивайте бал, я развлекусь, мне всё равно – пусть тут все будут, я согласна…
– Ну, хорошо, хорошо! А какое же платье ты наденешь на бал? Сшей новое… Если нужно денег – возьми, сколько хочешь, – предложил Бестужев, желая баловством вознаградить дочь за её покорность.
– Я уже подумала об этом, – улыбнулась она. – У меня есть всё, платье я устрою себе; а вот если хотите сделать мне удовольствие…
– Господи! Да всё, что хочешь… спроси только!
– Дайте мне денег на материю для этой мебели: её нужно обтянуть заново, посмотрите, как она обтрепалась.
Бестужев оглядел комнату. Мебель действительно показалась ему очень потёртою, и он удивился, как не замечал этого раньше.
– Ну, что ж, я сегодня велю управляющему, чтобы он пришёл к тебе за приказанием, – сказал Пётр Михайлович, вставая, и, простившись с дочерью, тотчас отправился в замок приглашать герцогиню на бал.
Едва успел уйти Пётр Михайлович из гостиной дочери, как она позвала к себе молоденькую немку, горничную Розу, которая была всегда доверенным её лицом и исполнительницею всех приказаний.
