Вадим Полуян - Ослепительный нож
- Пойдём-ка, драчунья, с нами…
Боярышня спрятала руки за спину.
- Драчуньи - вы! Я же - самозащитница.
Фотинья на правах знакомки заявила:
- Уж ежели набралась храбрости узреть въяви жилище ведьм, так слушайся.
Вернулись к Блудке, перешли похолодавшую речонку вброд, долго петляли по лесу лишь ведьмам ведомым путём.
- Куда ведёте? - Евфимия пыталась упереться.
- К амме Гневе. Куда ж ещё? - тянула за руку Фотинья.
- Ой! - Боярышня невольно отскакнула. - Змея!
Почти у самых ног чернела будто ветка-падалица и резко поднялась одним концом.
- Гадюка, - обошла её ближайшая из ведьм. - Не бойся. От неё целит трава-горичка. Тоё ж горички натолки да привяжи к тому местечку, где гадина укусит.
Миновали дуб, убитый молнией, задравший корневища вверх. За ним проглянула поляна, поменьше той, где занимались ликованием. А посреди поляны желтел свежими брёвнами орешек-теремок под пластяною кровлей. Уютный дух берёзовый витал по-над поляной и усластил ноздри.
- Амма Гнева зелено действует! - почтительно отметила одна из ведьм.
И все позвали в голос:
- Амма, выйди!
В чёрном проёме отворенной двери возникла женщина, простоволосая, в такой же долгополой белой приволоке, как у молодых сестёр. Боярышня, завидев, отшатнулась, не поверила глазам.
Перед ней была не кто иная, как Акилина свет Гавриловна, боярыня Мамонша… Вот так амма Гнева!
5
- Ты… здесь? - воскликнула хозяйка кельи и сверкнула взором на недавних ликовниц, - Кто её привёл?
Фотинья подошла, сбросила приволоку, оставшись в краткополой льняной срачице, стала на колена, опустив главу, уронив волосы долу. Словно на закланье предала себя.
- Винюсь…
Дебелейшая из сестриц и, видно, старшая летами выступила следом:
- Мы все винимся, амма Гнева. Уж так хотелось поиграть с названой твоей дщерью! Тинка предложила, никто не супротивничал. Порушили наказ по нашему зелёному дрию.
Молчание отяготило всю поляну. Нечаянная гостья не могла ещё в себя прийти. Обиду выражал взор аммы Гневы, устремлённый на двенадцать дев. Потом она сказала ломким голосом:
- Офимушка, свидетель Бог, я не хотела этого.
- Чего? - Евфимия не понимала.
Расстроенная женщина сошла с крыльца, приблизилась.
- Теперь я пред тобой совсем иная. Ох, ведал бы Иван Димитрич, не доверил бы тебя лесной колдунье!
- Ты… - Евфимия невольно отступила. - Ты… колдунья?.. Акилинушка!
- Тех, кто занимается, чем мы, в народе так зовут, - грустно сказала амма Гнева.
- А чем вы занимаетесь? - Боярышня уже догадывалась, да захотела вызнать больше.
Хозяйка сказочной избы всех пригласила:
- Взойдемте. Моё питье, наверно, уж доспело. Надобно взглянуть… А ты, - склонилась к Тинке, - с тобой мы после поаркаемся.
- Зачем аркаться? - поднялась ослушница. - Назначь мне наказанье по достою. Я приму.
В натопленной избушке теплынь размаривала. На горячих угольях парил горшок. Все за столом не разместились, расселись, кто на лавках, кто на сундуках, а кто и на полатях, свесив голые ступни.
- Налей нам взвару, Агафоклия, - попросила амма Гнева ту, старшую, что заступилась за Фотинью. - Уж сделано, так сделано. Теперь задача: перевернуть худое на добро.
Взвар был и душист, и горек. Евфимия невольно сморщилась.
- Пей, - поощрила амма Гнева, - Напиток сей не усладит, зато добавит сил.
Девицы присмирели. Ждали, о чём гостья спросит, что хозяйка скажет.
- За худо не сочти наше уединённое сестричество, - нарушила молчание боярыня-колдунья, - Кто бы осудил, а мы-то знаем: при конце света на статьнем необинном судилище нас Бог не осудит. Хотя бежим мирской суеты не в монастыре, а в лесной трущобе, не ради молитв, а для тайной науки. Знания наши на пользу миру. Вот возьми Гориславу. Она поборает боль…
Льнокудрая смуглянка извлекла из очага красный уголь, подержала его в длинных тонких пальцах и опустила назад с улыбкой.
- А Богумила сквозь стенку видит. - Амма вынула из связки пару лучин, взлезла на полати, пригласила: - Офима, полезай ко мне, - Положила лучинку поперёк другой. - Богумила, как драночки лежат?
Самая невзрачная из сестёр, похожая на девку-чернавку, напряглась, подумала, ответила:
- Крестом сложены.
- А теперь? - спросила Гнева, сложив лучинки одну подле другой.
Богумила молвила:
- Рядком.
- А сейчас? - не уставала пытать Гнева.
- Уголком на попа поставлены, - прозвенел голос Богумилы.
Гнева спустилась вниз.
- Твой черёд, Полактия, - она взглянула на самую молчаливую деву с восковым невыразительным лицом.
Полактия уставилась на Евфимию. И долгое время все сидели не шелохнувшись.
- Офимушка, подай скляницу с поставца, - попросила амма.
Боярышня вознамерилась резво вскочить, дёрнулась и осталась на месте. Не повиновались ни ноги, ни руки. Чудно было чувствовать себя скованной. Разомкнула уста, а голоса своего не услышала. Полактия отвела взор. Евфимия со слабостью поднялась, медленно протянула хозяйке снадобицу с толчёной травкой.
- Более не хочу, - жалобно попросила она.
- Сестрички, не пора ли дать покой гостье? - полуспросила, полуприказала хозяйка.
- А Генефа у нас завзятая лицеведка, - объявила Горислава, тряхнув льняными кудряшками.
- Будет, будет, - поторопила амма свою девичью ватагу. - Всего в одночасье не представишь.
- Что значит лицеведка? - полюбопытствовала боярышня.
- По лицу нрав человека определяет, - уже несмело объяснила Горислава, - Узнаёт свойства души и сердца.
- Скажи на милость! Как же это можно определить? - обратилась Евфимия к той, на которую посмотрели все.
Русоволосая красавица, чью безупречную внешность портил лишь тонкий розовый след от шрама через весь лоб, понурилась и сказала тихо:
- По выражению, по очертанию… Затрудняюсь пояснить точно. Ощущения словам не подвластны.
боярышня.
Генефа нехотя подняла глаза и пристально всмотрелась в гостью. Все ждали. Лишь амма Гнева сделала нетерпеливое движение.
- Мужественна… Упряма, - стала ронять Генефа слово за словом, - Своемудра и своенравна… Верна…
- Довольно, - остановила боярыня Мамонова, - Ты лучше нрав чей-либо из вас назови, ну вот хоть бы Фотиньин.
Генефа перевела очи на Фотинью.
- Почему я? - возмутилась Тинка.
Её возмущение прозвучало втуне. Все терпеливо ждали.
- Предательница, - робко обронила ведалица, как бы испугавшись своего приговора.
- Это ли мне кара за ослушание, амма Гнева? - с вызовом спросила Тинка, присовокупив; - Обидеться запрещено?
- С чего ты заключила, что Фотиния способна на предательство? - спросила ведалицу боярышня.
- С чего? - к себе же обратилась с удивлением Генефа, - Ну, разве вот… или, сказать вернее вид у неё птичий.
Изба, как щебетом, наполнилась девичьим общим смехом.
Фотинья резко вышла.
- Пойдемте-ка к себе, сестрички, - поднялась Полактия.
За нею встали Горислава с Богумилой и другие. Осталась только Агафоклия, самая старшая.
- Куда они пошли? - спросила гостья.
- В свой терем, - объяснила амма Гнева. - У них такая же изба поодаль. Сами строили, сами обихаживали.
- А пищу где берете?
- Сестрицы зеляньицу кушают. Мясное, рыбное здесь не в заводе, - стала рассказывать боярыня. Сама она за трапезой у Всеволожей никогда скоромного не ела, даже рыбу в пост не потребляла. Евфимия сочла свою наставницу великой постницей. Теперь узнала истину… Хозяйка же продолжила: - Всю зелень добываем сами. Овощи выращиваем, грибы и ягоды в лесу сбираем, заготавливаем. Живём в доволе.
- А как же… - Евфимия смутилась. - Как же вы тут одиночествуете? Сестрицы-то на выданье…
- Э, маточка! - дебелейшая Агафоклия откликнулась добрейшим басом. - Мы все тут засидухи. О мужьях не помышляем. Ни белил на ликах, ни колтков в ушах. Плотским радостям не радуемся.
- Ну чем не монастырь? - с улыбкой поддержала амма Гнева, - Я среди них - единственное существо мирское. Однако же нечасто здесь бываю. Без меня всем правит Агафоклия.
- И управляешься с такими озорницами? - не уставала удивляться гостья, обернувшись к Агафоклии, - Как их приводишь в ум?
- А я их всяческими образы, - пробасила истая девчища, - овогда ласканием, а овогда и мук грозением умы их колеблю.
- И все, как на подбор, кудесницы? - спросила гостья амму Гневу.
- Нет, - отвечала та. - Помимо Богумилы, Гориславы, Генефы и Полактии, коих ты испытывала, Калиса может нечувствительно все немощи из тела извлекать руками. Власта читает мысли. А Милана, Платонида и Раина учатся ещё. Задатков много, мало внутреннего делания.
