Андрей Балабуха - Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было

В чем еще упрекают Святополка? Немецкий хронист, мерзебургский епископ Дитмар (или Титмар), утверждает, будто по наущению тестя он якобы хотел отложиться от Руси, и великий князь Владимир, прознав о том, заключил в темницу самого Святополка, а заодно его жену и ее духовника, колобжегского епископа Рейнберна. Однако сообщение это – скорее отражение польских амбиций и чаяний, а не исторических фактов. Болеслав-то и впрямь был не прочь округлить владения за счет богатого пограничного Туровского княжества, однако Святополк на это вряд ли бы согласился, о чем свидетельствует дальнейший ход событий: ведь впоследствии кто как не он, великий князь, по сути дела лишенный власти собственным тестем, вдохновил антипольское восстание, изгнавшее ляхов из киевских земель?

Он приводил на Русь кочевников-печенегов? Так не он первый. С печенегами ведь не только воевали, но и торговали, и союзы заключали, и роднились – взаимоотношения двух народов отнюдь не исчерпывались примитивно понимаемым «противостоянием Руси и Великой Степи».

Главное из подозрений впрямую не высказывается нигде, однако проступает в подтексте. Хотя формальное разделение церквей на греко-кафолическую (православную) и римско-католическую – отдаленное последствие распада в IV веке единой Римской империи на Западную и Восточную – произошло в 1054 году, когда папа римский Лев IX и патриарх константинопольский Керуларий предали друг друга анафеме, то есть через тридцать лет после описываемых событий, однако все предпосылки к тому существовали уже давно. «Не подобает вере латинской прилучаться, обычаям их следовать… а надлежит норова их гнушаться и блюстись, своих дочерей не отдавать за них, не брать у них, не брататься с ними, не кланяться им, не целовать их», – писал в начале XII века игумен Киево-Печерского монастыря Феодосий князю Изяславу Мстиславовичу в «Слове о латинах». «Слово» Феодосия иногда называют «О вере христианской и латинской» – католическую, как видите, он даже христианской не считал (что, впрочем, нередко встречается у нас и сегодня). Так вот, киевский клир истово боялся, что со Святополковой женою, польской принцессой, с тестем ее, государем могущественным и амбициозным, придет на Русь и «латинска вера», как с византийской царевной Анной совсем недавно пришло православие. Напрочь необоснованное, опасение это тем не менее определило отношение к Святополку церкви, а как следствие – и монастырских летописцев.

На самом деле вопросов куда больше, и некоторых мы впоследствии еще коснемся, поскольку впереди у нас беспристрастное разбирательство.

Беспристрастное разбирательство

Итак, вернемся к событиям, непосредственно предшествовавшим смерти великого князя Владимира I Святославича.

Расстановка фигур такова.

Святополк, князь туровский, только что выпущен из узилища, где пребывал, будучи (трудно сказать, за дело или по навету) обвинен в заговоре с целью отложиться от Киева[56]. Простить-то его Владимир простил, от вин очистил, однако на всякий случай в граничащий с польскими землями Туров вернуться не разрешил, а держал при себе, под надзором, в загородной великокняжеской резиденции – Вышгороде.

Любимец и вероятный – вопреки старшинству – наследник Владимира, Борис, отправлен в поход против печенегов, однако супостатов нигде не нашел и теперь возвращается в Киев без славы и добычи, которыми любящий отец явно намеревался укрепить авторитет двадцатипятилетнего ростовского князя.

Глеб относительно спокойно правит в своем Муроме, хотя местные жители и подчиняются ему без особой охоты – из «Повести временных лет» известно, что еще при жизни Владимира Святого они пару раз не впускали Глеба в город.

Мятежный Ярослав с трепетом душевным ожидает отцовской карательной экспедиции, – не зря же, узнав о сыновнем неповиновении, Владимир Красно Солнышко первым делом приказал: «Исправляйте дороги и мостите мосты!» От греха подальше Ярослав даже перебирается из Новгорода в Швецию, под крыло тестя, Олафа I Скотконунга, и набирает там варяжских наемников. Для него кончина отцова – нежданное и счастливое избавление[57].

Мстислав в своей Тмутаракани ведет какую-то хитрую политику, хотя в братские разборки вмешиваться не спешит, укрепляя силы и сохраняя по отношению ко всем сторонам будущего конфликта вооруженный нейтралитет.

Остальные Владимировичи для нас существенного значения не имеют.

Здесь следует заметить, что, опираясь на одни и те же источники, страдающие, надо признать, существенной неполнотой, разные историки разыгрывают этими фигурами весьма несхожие партии.

Возникла, например, чрезвычайно любопытная версия, выведенная из анализа летописи Дитмара и «Саги об Эймунде»[58] (помните, я просил обратить внимание на это имя?). Согласно этой гипотезе, Святополк в первом по смерти Владимира дележе наследия участия вообще не принимал, а, не располагая должной силой, сразу же бежал в Польшу к Болеславу и явился оттуда лишь в 1018 году. Аргументируется это следующим образом. Объясняя решение отправиться вместе со своим другом Рагнаром на службу ко князю Ярославу, Эймунд говорит: «Я слышал о смерти Вальдемара, конунга с востока, из Гардарики, и эти владения держат теперь трое сыновей его, славнейшие мужи. Он наделил их не совсем поровну – одному теперь досталось больше, чем тем двум. И зовется Бурислейв тот, который получил большую долю отцовского наследства, и он – старший из них, другого зовут Ярислейв, а третьего – Вартилав. Бурислейв держит Кенугард, а это – лучшее княжество во всем Гардарики. Ярислейв держит Хольмгард, а третий – Пальтескью и всю область, что сюда принадлежит. Теперь у них разлад из-за владений, и всех более недоволен тот, чья доля по разделу больше и лучше…»[59]

Понятно, что Ярислейв – это Ярослав, а Хольмгард – Новгород; Вартилав – Всеслав, а Пальтескью – Полоцк. Но кто такой Бурислейв, сидящий в Кенугарде – Киеве? Первый переводчик «Саги об Эймунде», Сенковский[60], высказал догадку, что мы имеем дело с контаминацией двух исторических персонажей – Святополка Окаянного и Болеслава Храброго; некоторые историки разделяют эту точку зрения по сей день.

Однако в 1969 году академик В. Янин[61] выдвинул иное предположение: Бурислейв – это Борис, недаром же кое-где встречается и полная форма этого имени – Борислав. Получается, что любимый сын Владимира занял-таки киевский стол, после чего воевал с Ярославом и пал от руки Эймунда. Это снимает многие недоумения, вызванные противоречиями летописной историографии. Однако принять тезис Янина все-таки трудно – и отнюдь не из-за еретичности и непривычности.

Дело в другом. Хотя на грани X–XI веков регулярная чеканка монеты на Руси не практиковалась, всякого рода значительные события (например, каждое восшествие великого князя на престол, а при Владимире I – также принятие христианства, женитьба на внучке Оттона Великого[62] и конфликт 1014 года с Ярославом) непременно сопровождались и появлением соответствующих сребреников или златников. На сегодняшний день таких памятных монет в различных коллекциях насчитывается 338. Из них 255 – Владимира I Святого, 68 – Святополка Окаянного (некоторые под его христианским именем Петра) и 14 – Ярослава Мудрого. Причем, что весьма существенно, «чекан с именем Святополка <…> позволяет вполне определенно датировать монеты с его именем 1015 г. Малочисленность монет Святополка с именем Петра объясняется, по-видимому, кратковременностью его владения киевским столом в 1018 г.»[63]. Вот оно, главное: едва овладев Киевом, Святополк поспешил ознаменовать сей факт чеканкой монеты, которая, кстати, ставит точку в споре, чьим же сыном в действительности он являлся (или, по крайней, мере, себя считал) – Ярополка или Владимира. На сребренике рядом с именем Петра отчеканен родовой знак Ярополка – двузубец; тогда как знаком Владимира являлся трезубец, поныне украшающий украинский герб.

А вот Бурислейв-Борис об этом почему-то не позаботился. Ни единой его монеты нумизматам не известно. Невероятно – уж кто-кто, а потомок византийских базилевсов упустить из виду подобного протокольного утверждения собственного статуса никак не мог. Следовательно, пока из земли не будет извлечен очередной клад и взорам потрясенных археологов не предстанет хотя бы единственная Борисова монета[64], с красивой гипотезой о его великом княжении приходится распроститься.

Так что остается вернуться к традиционной трактовке событий, следуя в этом за Осипом Сенковским. В конце концов, если уж исторические ошибки и несоответствия встречаются в летописях, то саге они тем более простительны… Вспомним: Святополк имел, так сказать, двойные права на киевский стол: во-первых, по отцу, великому князю Ярополку; во-вторых, как старший (пусть и не родной) из сыновей Владимира. И, похоже, киевляне его права охотно признали. Даже вернувшаяся из неудачного похода на печенегов дружина, едва поняв, что вождь ее оспаривать прав старшего брата не намерен, оставила своего князя и присягнула Святополку.