Николай Гейнце - Коронованный рыцарь
На другой день после похорон его сестры Павел Семенович застрелился.
Витя остался круглым сиротою.
Приехавший на похороны брат мужа Екатерины Семеновны Похвисневой, занимавший в Москве одно из видных административных мест, принял после похорон несчастного самоубийцы опекунство над сыном Павла Семеновича и увез его, вместе с мамкой, которая осталась при ребенке, уже отнятого от груди, в качестве няни, в Москву.
Таково было раннее детство Виктора Павловича Оленина, о котором он сохранил лишь смутные воспоминания.
Сознательная жизнь началась для него в Москве, в доме Похвисневых.
Семейство последних состояло из старика-отца и старухи-матери, двух сестер и сына — опекуна Виктора Павловича — Сергея Сергеевича Похвиснева.
Старики, Сергей Платонович и Марья Николаевна, жили на покое, а две сестры, Пелагея и Евдокия Сергеевны или, как их звали в семье, Поли и Додо были перезрелые девицы, считавшиеся, впрочем, в московском обществе на линии невест.
Их брат управлял в Москве учреждением, где много было чиновников-женихов, жаждавших породниться с начальством, да и у стариков Пахвисневых был изрядный капиталец, который предназначался к дележу между Поли и Додо.
Последние, впрочем, были разборчивы и «сидели в девках», как не мелодично говорил о них отец.
Белокаменные двухэтажные палаты Похвисневых находились на Воздвиженке.
Дух аристократизма, а по-тогдашнему — барства высшего круга, веял над этим семейством. Блестящее, по тогдашнему времени, воспитание, знание французкого языка, напудренные головы, фижмы — все резко отличало семейство Похвисневых даже среди других аристократических семейств первопрестольной столицы.
Кроме безвременно умершего сына Николая Сергеевича — мужа тетки Виктора Павловича, у стариков было еще двое сыновей — Сергей и Владимир.
Сергей, как мы уже сказали, служил по штатской службе в Москве, а Владимир в гвардии в Петербурге.
Маленького Витю поселили в одной из задних комнат верхнего этажа — в первом этаже были залы и гостиные — и обе барышни принялись ухаживать за новым маленьким жильцом.
Если бы не зоркий глаз мамки, он наверное был бы, согласно русской пословицы, без глазу.
Мальчик начал ходить, а затем и бегать, к величайшему удовольствию обеих барышень и в особенности старшей, Поли — красивой брюнетки с черными жгучими глазами.
Витя почему-то был привязан к ней более, чем к меньшой — бесцветной шатенке. Часто дети как-то инстинктивно симпатизируют красивым.
Поли тоже ласкала чаще ребенка. Быть может, это было причиной, что Витю не взлюбил живший в доме «дурак».
Как у всех богатых и знатных людей того времени, как это принято было даже при дворе, у Пихвисневых был «дурак».
Кроме настоящей, или напускной глупости, он отличался еще и уродством. Два горба, спереди и сзади, низкий рост и неимоверно короткие ноги придавали ему вид яйца, лежавшего на боку, из которого, как вылупившийся цыпленок, торчала маленькая голова с каким-то пухом вместо волос и маленькими зеленоватыми злыми глазами.
«Дурак», по всем видимостям, был безумно влюблен в Пелагею Сергеевну. По крайней мере она одна одним взглядом смиряла его ярость.
Он имел право всех тогдашних «дураков» ругать барина в глаза и обращаться со всеми без малейшего стеснения.
Он-то и не взлюбил маленького Витю, преследовал и пугал его, так что ребенок стал к нему чувствовать почти панический страх.
Вите было шесть лет, когда «дурак-горбун» умер. Случилось это при следующих обстоятельствах. Когда «дурак», действительно, или мнимо надоедал старому барину, Сергей Платонович приказывал его сечь.
Приносили розги, клали горбуна и хотя секли легко, почти только для вида, но он рвался, кричал и ругал барина.
Один раз, за какую-то провинность, телесное наказание было заменено обливанием водою на двор у колодца, причем «дурак» дал полную волю своим бранным излияниям.
— Дурак, черт! — кричал он на барина вне себя, а Сергей Платонович, сидя у окна, хохотал.
Эта-то забава не прошла даром несчастному обливанцу, и от последовавшей затем горячки он отдал душу Богу.
Но и после смерти горбуна, одни напоминания о нем были величайшим пугалом для семилетнего ума мальчика.
Воспоминания об этом были так живучи, что в течение всей своей жизни Виктор Павлович не мог забыть горбуна.
И даже теперь все почти рассказанное нами пришло ему на память в кабинет дяди, под впечатлением встречи какого-то горбуна на улице.
IX
КАРЬЕРА И ЛЮБОВЬ
Прошло два года — время, казалось бы, небольшое, но именно в эти два десятка месяцев в семье Похвисневых события с неимоверною быстротою сменялись одно за другим.
Жизнь, впрочем, часто подобна многоводной реке, плавно текущей до места обрыва, с которого ее доселе спокойные воды вдруг с пеной и гулом устремляются вниз, чтобы через несколько десятков сажен принять снова спокойный и величаво-однообразный вид.
Величаво-однообразная река жизни Похвисневых имела в эти два года свои пороги.
Поли и Додо, одна за другой, вышли замуж; промежуток между свадьбами был не более полугода.
Обе взяли себе в мужья, именно взяли — это настоящее выражение, по подчиненному своего власть имущего брата — молодых людей, небогатых, необразованных, но с внешним лоском, весь необширный кругозор желаний которых сосредоточивался на чиновничьей карьере.
Это были партии «не ахтительные», как выражалась горничная барышень Похвисневых, круглолицая и толстогрудая Палаша, но 'es trente aus sonnes ont leurs désirs singuliers, — заметила одна из московских злоязычниц, княгиня Китти Облонская.
Относительно лет девиц Похвисневых змеиный язычок княгини преувеличил не особенно много.
Старики Похвисневы как будто только ожидали пристроить, как говорится, своих дочерей, и через несколько месяцев после свадьбы Додо тоже один за другим сошли в могилу.
Сергей Платонович пережил свою жену Марью Николаевну ровно на сорок три дня. Отслужив в сороковой день панихиду на кладбище Симонова монастыря, где был фамильный склеп Похвисневых, он возвратился домой, почувствовал себя худо и слег.
Через три дня его не стало.
Сергею Сергеевичу сделалось как-то пусто и жутко одному в громадном доме, доставшемуся ему по наследству — сестры были выделены приданным, и он, по истечении годичного траура, женился на Анне Андреевне Макшеевой, молодой девушке, только что приехавшей из Петербурга, по окончании курса в Смольном монастыре.
Невеста принесла жениху в приданое имение близ Москвы и сто тысяч рублей ассигнаций.
Маленькому Вите ко дню свадьбы дяди Сережи пошел уже десятый год.
Надо было подумать о его образовании.
Занятия по службе и выезды с молодой женой, конечно, не позволяли Похвисневу уделять время не только для того, чтобы заниматься с подраставшим мальчиком, но даже для наблюдения за его учением.
Сергей Сергеевич списался с братом матери Вити, Иваном Сергеевичем Дмитревским, служившим в Петербурге в гвардии, и тот охотно принял на себя хлопоты о помещении племянника в один из петербургских пансионов.
Сергей Сергеевич вместе с молодой женой поехал в Петербург и повез Витю, сдать с рук которого было не столько его желанием, сколько заветной мечтой Анны Андреевны, которой шалун-мальчик, требовавший непрестанного присмотра, порядком-таки надоел.
В Петербурге Витю отдали в лучший тогда в северной столице пансион господина де Вильнева и не забыли записать, по тогдашнему обыкновению, в службу.
Он был записан в Преображенский полк сверх комплекта, и затем, благодаря связям дяди — Дмитревского, был переведен в измайловский полк тем же чином в комплект.
В пансионе де Вильнева Витя оставался недолго.
После смерти де Вильнева, он поступил в пансион госпожи Люск, а оттуда к Массоне.
Набравшись в этих тогдашних рассадниках просвещения всей иноземной премудрости, он вышел в кадетскую роту Измайловского полка.
В 1787 году Виктор Павлович уже девятнадцатилетним юношей назначен был находиться при графе Безбородко для курьерских посылок в чужие края.
Во время путешествия императрицы Екатерины в Киев и Крым в числе чиновников, составлявших свиту ее величества, находился В. П. Головкин.
Он был очень дружен с Иваном Сергеевичем Дмитревским и любил очень его племянника, а потому и взял последнего в свою кибитку во время путешествия государыни.
Из Киева молодой Оленин был отправлен курьером в Париж, с подарками к министрам французского двора: Монмареню, иностранных дел — перстень с прекрасным солитером; наследникам Верженя — полная коллекция российских золотых медалей; графу Сегюру, сухопутных сил — соболий мех и фельдмаршалу де Кастри — перстень с солитером.
