Павел Федоров - Синий шихан
– Долго ждать, пока мышь поймает ястреба, – говорили пастухи, посмеиваясь над хозяевами.
– О, аллах! Накажи разбойника! Пусть его конь сломает ногу в сурчиной норе! Пошли ему смерть, и пусть от его праха презрительно отвернутся степные бирюки и орлы-стервятники, – совершая намаз, молились муллы, принимая от скотоводов дары.
Как-то Кодар приехал на знаменитую Акзярскую ярмарку и увидел, что многочисленная толпа восторженными криками приветствовала стройную черноглазую красавицу, взявшую на скачках приз. Этого еще никогда не знали Оренбургские степи.
Грудью своего коня он растолкал толпу и приблизился к девушке. Яркая красота Маринки настолько поразила его, что он вначале не узнал стоящего рядом с ней Петра Николаевича, давнего друга своего отца. Он только видел ее лицо, высокую грудь и улыбающиеся глаза и первый раз в жизни почувствовал, как застучало под бешметом его сердце…
С тех пор потерял покой вольный джигит. Спустя неделю он приехал в свой родной аул. Под ним был великолепный аргамак, в поводу он привел двух жеребых кобылиц и породистого производителя игреневой масти. Тулеген приехал на громадном одногорбом верблюде – наре, которого по выносливости и быстроте бега не могла превзойти самая резвая лошадь. В арбе сидела на кошмах его старая жена Камшат. Пригнали они небольшой косяк кобылиц и отару тонкорунных баранов. На берегу круглого, как чайное блюдце, озера появились две белые юрты.
На другой день Кодар приехал к Петру Николаевичу Лигостаеву и, поздоровавшись, прямо сказал:
– Про меня, Петр-ага, идет худая слава, что я конокрад и разбойник. Но я взял у Беркутбая только свое. Больше я неповинен ни в одном конском волосе. За меня стоит весь мой род. Будь моим посредником. Если Беркутбаевы хотят продолжать вражду, то из нас кто-то должен умереть. Я сделаю так, чтобы мертвыми были они. Кодар молод и силен, он сдержит свое слово. Пусть они не трогают меня, плохо будет… Так и доложи атаману. Пусть он возьмет у меня игреневого жеребца. Такого коня он еще не знал, и если он мне не поможет, то никогда не узнает. Так и говори. Я тебе скажу, Петр-ага, что отсюда никуда не уеду. Буду выводить новую породу овец. Больше мне ничего не нужно, – продолжал Кодар. – Золотых денег у меня много. Мне их дали купцы за то, что мои кони хорошо скачут. Эти дела вел Тулеген… Купцы ругали меня и хвалили. Я много раздавал денег нищим… Я могу дать денег и атаману, если он захочет, только пусть меня не трогают. Я буду разводить овец и делать ковры…
Атаман станицы вахмистр Турков охотно принял подарок, и с тех пор Кодара оставили в покое. Он поселился в степи и редко показывался в станице. Целыми днями сидел в юрте, рисовал на картоне узоры и ткал.
Однажды он встретил в степи русского с котомкой за плечами и пригласил в юрту.
По обычаю, сначала накормил его сытным ужином, потом повел разговор. Кодар уже тогда хорошо говорил по-русски.
– Как тебя зовут? – спросил Кодар.
– Василий, – ответил незнакомец. Это был рослый человек с ясными, серыми глазами, с коротко остриженной бородкой.
– Почему ты шел не по дороге и не зашел в станицу, где живут русские?
– В степи пыли нет, воздух чище… Тут живут такие же люди, как и русские, – ответил Василий.
– Это правду ты сказал, – согласился Кодар. – У нас в степи хорошо, это тоже верно.
– А ты почему отдельно живешь? – в свою очередь, стал расспрашивать Василий.
Кодару был неприятен этот вопрос, его задавали многие гости, но не всем он отвечал на него. Посмотрев на Василия пытливым, прозорливым взглядом, сурово проговорил:
– В ауле бай живет, он мой враг. Он сделал мне много зла. Я ненавижу баев. Но это мое дело… А вот ты тоже один идешь по степи, у тебя и товарища нет… Какое может быть у тебя в наших степях дело, а? Почему ты все-таки не заходишь в станицу? Я украдкой ехал за тобой не одну версту и понял, что хочешь ты зайти к русским, но чего-то боишься. Может, атамана? Вот я не боюсь его и старшин тоже. В глаза им говорю. Потому что я вольный человек! А вот кто ты, я не знаю.
– Я тоже вольный… Ты не боишься баев, а я не боюсь царя, – улыбаясь, проговорил Василий.
– Ты не боишься русского царя?
– Да, не боюсь, – твердо ответил Василий.
– Ты очень храбрый человек.
Кодар еще не забыл грозную царскую печать с орлом, по которой отобрали скот его отца. Встретив человека, который не боится царя, Кодар проникся к нему уважением и доверием и рассказал историю своего рода.
– Ты мужественный человек, Кодар, – выслушав его, сказал Василий. – Но ты пока боролся один, а это плохо. Есть старая поговорка, что один в поле не воин. Тебе нужны товарищи, если ты хочешь бороться за справедливую жизнь на земле.
– Ты правду говоришь. Вот и будь моим первым товарищем, – ответил Кодар.
Василий прожил у него неделю. Расстались они друзьями. Это случилось около двух лет назад, когда Василий первый раз убежал с каторги.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Посадив Василия на коня, сумерками Микешка и Маринка привезли его в станицу и спрятали в амбаре.
– Это, мама, никакой не бродяга, – успокаивала Маринка обомлевшую от испуга мать.
– Час от часу не легче. Куда мы его денем, господи боже мой!
– Вылечим и дальше отправим.
– Боже мой! – всплескивала руками Анна Степановна. – Мы ее хотели замуж отдать, а она совсем глупенькая.
– Вот и хорошо, значит, не нужно отдавать. Пусть Буянов забирает свои сережки и идет на все четыре стороны.
– А мы уж решили, что тебе замуж хочется. Отца с матерью не спросила, жениха потребовала.
– Для того и потребовала, чтобы вы на него посмотрели, а я уже видела. Богатый, глаза голубенькие.
– Уж не женишка ли себе приволокла? – Мать невольно улыбнулась. – Хорош, нечего сказать.
– Не смейтесь, мама. Он человек больной. Ежели не примете, увезу в лес, сама кормить буду. И выхожу.
– Значит, нам самим теперь пропадать? – упорствовала Анна Степановна.
– Не понимаю, мамаша, о чем вы толкуете? Он же больной человек.
– А если атаман узнает, тогда что?
Такой вопрос сначала несколько озадачил Маринку, однако она тут же сообразила, что знать об этом никто не должен, кроме своей семьи.
– Какая нужда атаману к нам в амбарушку заглядывать? Никто не узнает. Меня хоть на куски разрежь, чтобы я кому проболталась. А тятя тоже никому не скажет. Вот и все.
– Делай как знаешь, – Анна Степановна махнула рукой. – Придет отец, с ним и говори.
Когда вернулся Петр Николаевич, не нашедший в тугае дочери, больной был уже вымыт, переодет в чистое белье, накормлен и лежал в амбаре на Маринкиной перине. При свете керосиновой лампы он разговаривал с девушкой.
– Марина, выйди на минутку! – крикнул через дверь Петр Николаевич.
Маринка вышла и встала на пороге.
– Кого это ты, доченька, подобрала? – после напряженного молчания спросил отец.
В его голосе Маринка не чувствовала ни угрозы, ни строгости. Это был обыкновенный, спокойный отцовский тон, каким он всегда с ней разговаривал. Отец и дочь всегда понимали друг друга с одного слова, с одного взгляда.
– А вы, тятя, разве не подобрали бы? – с какой-то внутренней напряженностью спросила Маринка.
Петр Николаевич на минуту задумался. Потом, притянув Маринку к себе, молча поцеловал ее в лоб.
– Замуж пойдешь? – гладя рукой ее мягкие шелковистые волосы, спросил Петр Николаевич.
– А что, я вам надоела?
– Есть немножко.
В темноте Маринка не видела его лица, но чувствовала его обычную задумчивую улыбку.
– Чем же я вам надоела?
– Характером.
– А разве это мой характер?
– А чей же?
– Ваш… Чья я дочь?
– Положим, моя, но все-таки…
– Что все-таки, говорите без колдовства.
Колдовство на их языке означало ложь, обман.
– Зачем сегодня сережки взяла?
– Коробочка приглянулась, – смущенно ответила Маринка.
– Он ли?
– Да откуда мне было знать, что там сережки.
– Пожалуй. А старик приглянулся?
– Кудряво говорит, в словах запутаться можно, да и глаза раскосые.
– А жених как?
– Глазки как у барашка.
– А как себя твой больной чувствует?
– Ему бы фельдшера, тятя.
– Посмотрим. В баню надо его.
– Мы уж вымыли.
– Кто мы?
– Микешка. А мы с мамашей воду таскали.
– Молодцы. Вот только мать на тебя за гостя сердится. – Петр Николаевич беззвучно рассмеялся. – Про него много говорить не полагается, и мать нельзя тревожить.
– А с вами можно тайно разговаривать?
– Понемножку.
– Вы знали, что царь народ с иконами расстреливал или не знали?
– Знал.
– Почему мне не говорили? Сказки только рассказывали. А я в школе на царя, как на боженьку, молилась и тоненьким голоском подпевала: «Боже, царя храни». Как же бог будет хранить царя, когда он в него из ружьев палит! Значит, бог-то смирненький…
– Рано было тебе все это знать.
