Иво Андрич - Барышня
– Раздеваться не надо, – говорила она в таких случаях и добавляла с злорадными нотками в голосе: – У меня не топят.
Поставив таким образом посетителя в наиболее неловкое и невыгодное для него положение, она спрашивала, чего он желает, таким строгим и удивленным тоном, словно тот ошибся адресом и обратился совсем не к тому, к кому его направили.
В большинстве случаев разговор действительно кончался тем, что посетитель, выложив Барышне все свои нужды, уходил с пустыми руками. Когда изредка кому-нибудь удавалось склонить ее в свою пользу, разрешение дела откладывалось на следующий день. Назавтра на ее письменном столе появлялся листок бумаги с условиями краткосрочной ссуды. Вексель, в зависимости от срока, предусматривал превышение суммы, выдаваемой просителю, на десять – тридцать процентов. Прочие условия находились в полном согласии с законом, то есть с его крайними границами. Оплата векселей происходила не в доме, а в лабазе у Весо или даже через посредников; часто это делалось весьма обходным путем у какого-нибудь менялы или у мелкого торговца, сидящего в полузаброшенной лавчонке, на вид пустой и убогой. Ведь глубоко под видимой и бурной поверхностью общества, которое живет, тратит, наслаждается и транжирит, существует невидимая, стальная, тонкая и прочная сеть ростовщичества – безмолвная, безымянная и мощная организация тех, кто отказался от всего лишнего и второстепенного и нашел путь к тому, что, по их мнению, единственно существенно и важно в жизни, кто одну свою страсть удовлетворяет за счет многочисленных мелких и крупных страстей и потребностей всего остального общества.
Но большинству посетителей так и не удается начать деловой разговор. Послушная необъяснимому инстинкту, Барышня прерывала человека на полуслове и своим сильным и звонким голосом объясняла, что его направили к ней по ошибке, что кое-какие деньги у нее имелись, но она уже дала их взаймы друзьям. Проситель выходил из этой приемной, зимой – холодной, а летом – душной, расстроенный неудачей, но довольный, что освободился от этой крутой девицы с пронизывающим взглядом и рукопожатием атлета.
Лишь в исключительных случаях дело принимало другой оборот. И подобные случаи она помнила долго.
В один из февральских дней к ней вошла высокая красивая дама, в длинном пальто тонкого черного сукна с дорогим коричневым мехом на воротнике и рукавах. На голове – шапочка из того же меха. Белое нежное лицо с голубыми ясными глазами, мокрое от тумана, слегка зарумянилось на морозе. Она была иностранка, полька по происхождению, но выросла и жила в Боснии. Муж ее, хорват, служил чиновником. Высокомерный, утонченный щеголь, он пользовался репутацией страстного игрока и большого любителя вина и веселых женщин. Барышня знала супругов в лицо, хотя и не была с ними знакома.
Молодая женщина начала разговор смущенно и неловко, но потом, откинув всякую церемонность и всякое притворство, перешла к сути дела. Ее муж проиграл в карты в офицерском клубе большую сумму; он дал честное слово, что выплатит ее в течение двадцати четырех часов. Она телеграфировала родителям и брату, у которого имелось предприятие в Польше. У нее есть другой брат, в Америке, он уже не раз выручал их в подобных обстоятельствах, но сейчас все упирается в срок. Сумма, собственно, не так уж велика – тысяча двести крон, – и они наверняка получат ее через неделю-другую, но деньги необходимо выложить на стол не позднее завтрашнего утра. Мужем овладела мрачная апатия, и он грозит наложить на себя руки. Она должна спасти его и потому согласна на любые условия и проценты.
– Вас ввели в заблуждение, послав ко мне. У меня нет денег на такие цели. Что было, я раздала друзьям и теперь вот жду, когда они вернут.
Женщина приподнялась:
– Барышня, прошу вас. Мне сказали, что вы можете.
– Вам неверно сказали.
– Барышня, вы моя последняя надежда. Только вы можете спасти нас.
Райка встала было с места, желая прекратить неприятный и бесполезный разговор. Но женщина, будто она только того и ждала, зарыдала в голос, всплеснула руками и умоляюще сложила их перед самым лицом ошеломленной Райки.
– Барышня, умоляю вас, как самого бога!
Барышня резко откинулась на спинку стула, а молодая дама, опустившись на пол, припала к ее коленям. Сквозь рыдания были слышны ее слова:
– Вернем все! Ради бога, спасите нас! Заклинаю, спасите!
После первого оцепенения Барышня высвободила колени, однако женщина как подкошенная упала к ее ногам и обхватила их выше щиколоток. Барышня вскочила оттолкнув стул.
Теперь она глядела сверху на скорченную у ее ног женщину, сотрясавшуюся от судорожных рыданий. И тогда она почувствовала, как в груди ее затрепетало что-то сладостное и теплое, словно второе, более сильное, сердце. Она было уже нагнулась, чтоб поднять женщину и успокоить ее, но потом передумала, отдернула протянутую руку и сказала неестественно тонким голосом:
– Перестаньте, сударыня… перестаньте! Вас ввели в заблуждение, уверяю вас. Вам дорога каждая минута, и будет лучше, если вы, не теряя времени, обратитесь туда, где вы сможете получить деньги.
Прошло порядочно времени, пока несчастная женщина не поднялась, все еще бормоча:
– Барышня, умоляю вас… заклинаю, спасите нас! Он убьет себя!
Она повторяла это до самой двери, но там неожиданно выпрямилась, вытерла лицо, поправила волосы и вышла, не попрощавшись и не взглянув на Барышню.
Райка была смущена, в глубине души она ощущала словно бы легкий стыд. Но тут же навалились дела, и у нее не стало времени думать о красивой несчастной даме и беспокоиться о ее дальнейшей судьбе. Знала только, что муж дамы жив и здоров, так как спустя недели две после того визита она видела их на прогулке вдоль Миляцки. Они шли рука об руку, крепко прижавшись друг к другу. Одинакового роста, похожие, как брат и сестра, они были одеты самым изысканным образом, будто только что сошли с обложки модного журнала.
Но случалось и по-другому.
Однажды сухим и знойным летом в гостиной на жестком стуле оказался жандармский обер-лейтенант Карасек, чешский немец. Он служил в городке неподалеку от Сараева, а веселый нрав его был известен во всех ночных кабаках, посещаемых офицерами. Из-за беспорядочного образа жизни и еще более беспорядочного состояния финансов его несколько раз переводили с места на место и наказывали, сейчас ему угрожала отставка.
Это был полный человек с крупными карими глазами и сильной, плотной шеей, не умещавшийся в своем черном мундире. От него исходил запах офицерского мыла, смешанный с коньячным перегаром. В правой руке он держал новые желтые лайковые перчатки. Заговорил он по-немецки с той наигранной самоуверенностью, которая так свойственна алкоголикам:
– Барышня, мне нужны деньги. Большая сумма. Хотелось бы знать, каковы ваши условия. Две тысячи крон на три месяца. Полагаю, что гарантии, которые я вам представлю, вас удовлетворят.
Однако Райка не дала ему досказать, каковы его гарантии, чтоб он не подумал, что они ее не удовлетворяют, и чтоб не затягивать разговор.
– Простите, сударь, но я не располагаю деньгами.
– Не располагаете?
– Не располагаю, сударь, и не располагала. Была у меня, и то давно, небольшая сумма, доставшаяся мне в наследство, но и ее я отдала взаймы. И это все.
Самоуверенность офицера таяла на глазах. – Все?
– Все, сударь!
– Все! – повторил офицер, переложив перчатки в другую руку и стиснув их еще крепче. – Какие бы условия вы мне ни предложили… я согласен на все.
– Очень сожалею, сударь, но у меня нет денег, и потому об условиях не стоит и говорить.
Офицер ничего не ответил, лишь судорожно мял в правой руке перчатки. На лысеющем темени выступили росинки пота. Остановившимся взглядом он смотрел куда-то в сторону, мимо Барышни, словно бы искал за ней другого человека. Чтоб прекратить тягостное молчание и освободиться от этого взгляда, Барышня поднялась первой. Ведь легче перенести любой неприятный взгляд, чем тот, который упорно устремлен мимо вас. Тогда встал и офицер, сконфуженно откашлялся, взял со стола фуражку, легко и неслышно стукнул каблуками:
– Что ж, прошу прощенья. Благодарю вас, Барышня! Прощайте!
На следующей неделе сараевский «Боснише пост» поместил краткое сообщение, набранное петитом, о том, что обер-лейтенант Карасек «скоропостижно скончался в Tap-чине, куда прибыл по делам службы».
Без особых расспросов Барышня узнала, что офицер отравился и что двое сараевских ростовщиков остались с безнадежными векселями на несколько сот крон. Она была довольна, что не дала офицеру денег; тот, разумеется, заплатил бы мелкие долги, а остаток бы растранжирил и через. два-три месяца сделал бы то же самое, с той лишь разницей, что в роли основного кредитора выступала бы она. И все же ей было неприятно вспоминать об офицере, о его механических, безжизненных ответах, мертвенных и кратких, как эхо, о его невидящем взгляде. Долго после этого она нет-нет да и вспоминала обер-лейтенанта. Обычно это случалось в ту минуту, когда она отказывала кому-нибудь в ссуде, произнося свое привычное: «Нет и никогда не было». Тогда ее внезапно охватывал страх, что человек сейчас встанет, стукнет каблуками и скажет: «Что ж, прошу прощенья. Благодарю вас, Барышня! Прощайте!»
