Уильям Нэйпир - Аттила
Он кашлянул и начал:
О возлюбленный принц, ярче, чем дневное светило,Чьи стрелы в цель летят верней, чем парфянские!Разве моя хвала может сравниться с твоим величественным умом?Как восхвалить твое великолепие и твою красоту?На ложе из золота, на финикийской порфире мать даровала тебе жизнь,И предсказания сулили тебе удачливую судьбу!И Аммон, и Дельфы, так долго немые, нарушили свое молчание,И камень в Кумах — храм неистовой Сивиллы — снова заговорил!
Дородный легат рядом со Стилихоном приподнялся на локте и кисло пробормотал:
— Что-то я такого не припомню.
— По-моему, меня сейчас вырвет, — пробормотал в ответ полководец, — и виноваты в этом будут не их сомнительные британские устрицы.
Оба склонили головы, пытаясь подавить смешок.
Галла на возвышении повернула голову.
Клавдиан продолжал:
Когда в пылу погони ты направлял скакуна среди каменных дубов,И локоны твои струились по ветру,Звери сами падали пред твоими стрелами,И лев был рад получить рану от священной руки принца,Приветствовал твое копье и с гордостью умирал!Когда после псовой охоты ты искал тени лесовИ свободно раскидывал члены во сне,Какая любовная страсть начинала пылать в сердцах дриад,Сколько наяд подкрадывалось к тебе на дрожащих ногах,Чтобы украсть незамеченный поцелуй!
Многие гости одобрительно засмеялись, оценив восхитительный образ. Даже сам император хихикнул в кубок с вином. Клавдиан великодушно помолчал, дав императору отсмеяться, и возобновил декламацию, потому что осталось еще много:
Кто, хотя бы и более варвар, чем дикие скифы,И более жесток, чем дикие звери,Увидев рядом с собой твою необыкновенную красоту,Не схватит с готовностью цепи рабстваИ не предложит служить тебе?
Аттила проверял остроту маленького фруктового ножичка на подушечке большого пальца.
И весь мир преклонится пред тобой, о благороднейший принц!И я предвижу разграбление далекого Вавилона,И Бактрию, склонившуюся перед законом,Испуганную бледность на берегах Ганга —И все пред твоим именем!Потому что перед тобой весь мир преклонит колени;Красное Море подарит тебе драгоценные раковины,Индия — слоновую кость, Панчая — духи,А Китай — рулоны желтого шелка.И весь мир признает твое имя, твою империю.И будет это безгранично, без сроков и пределов!
Аплодисменты длились почти так же долго, как читалась сама поэма.
Чуть позже Галла проходила за ложами, чтобы поговорить с управляющим, и случайно услышала, как один из пьяных и неосмотрительных гостей рассеянно интересовался у соседа, присутствовал ли вообще император на сегодняшнем Триумфе?
— Потому что если он там был, я его точно не заметил, — невнятно бормотал гость. — Я, как и все остальные, глаз не отводил от божественного Стилихона!
Галла остановилась.
Не зная, что их подслушивают, второй гость произнес sotto voce:
— Наверное, наше Священное Величество был слишком занят — кормил своих любимых цыпляток.
Они захихикали. Потом один посмотрел вверх и увидел, что принцесса стоит прямо позади них. Теплое вино хлынуло у него обратно из горла.
Галла наклонилась и взяла с блюда жареного жаворонка.
— Молю вас, продолжайте, — улыбнувшись, сказала она и перегрызла ножку птички пополам.
Она поговорила с главным управляющим, тот кивнул и быстро ушел. Возвращаясь на императорское возвышение, Галла заметила, что среди детей-заложников не видно негодника-гунна.
Галла подозвала служителя, который сообщил, что мальчик отпросился в туалет.
— Давно?
— Ну, — начал заикаться служитель, и по его лбу потекла струйка пота, — пожалуй, довольно давно.
— Пойди и приведи его.
Служитель обыскал все уборные, и вверху, и внизу. Аттилы нигде не было. Служитель спустился в свою клетушку на половине рабов, понимая, что его дни во дворце сочтены, и приготовился к самому худшему.
В это время мальчик-гунн украдкой пробирался по Главному внутреннему дворику, в прохладной зеленой тени от Дельфиньего Фонтана.
Во дворец нелегко было пробраться, но и выбраться из него — не легче. Но Аттила продумал свой побег очень тщательно, терпеливо наблюдая за каждым движением дворцовых стражей весь год своего плена: он следил за каждым отпиранием и запиранием ворот, подслушивал каждый пароль. Невзирая на свою природную дикость, он мог быть очень терпеливым, если требовалось. Отец, Мундзук, все время твердил, что терпение — главная добродетель всех кочевых народов. «Ничто не может поторопить солнце», — говаривал он. Постоянно кочующие гунны, без сомнения, хорошо умели ждать, и мальчик тоже обладал терпением и ритмом кочевников. Бесполезно пробиваться сквозь песчаную бурю — но в миг, когда буря кончится, можно воспользоваться своим шансом. Хватай его в свои свирепые руки, ибо он может больше никогда не подвернуться. Римляне походили на людей, пытающихся передвинуть пески в пустыне, как пески Такла Макана, когда дует восточный ветер — только ночью ветер меняется, и весь песок возвращается обратно. Эту работу не завершить никогда.
Мальчик также понял, по каким правилам и как часто меняется дворцовый пароль, и почувствовал только презрение к тому, как это легко. От календ до ид каждого месяца пароль менялся в полдень; от ид до календ следующего месяца он менялся в полночь. Другими словами, достаточно подслушать пароль сразу после полуночи во второй половине каждого месяца, и ты пройдешь в любые ворота дворца до следующей полночи.
Он даже разобрался в криптографической системе, используемой во дворце, и вновь с презрением подумал об их лени и самодовольстве: как греческие купцы, чересчур уверенные в безопасности своих судов в море, даже в штормовой октябрь. Она была основана на криптографической системе, разработанной еще Юлием Цезарем для военных сношений. Может быть, эти нудные часы, которые Аттила проводил со своим проклятым педагогом, Деметрием из Тарса, во время которых в него вбивали начатки римской истории и культуры (чтобы он начал относится к империи с соответствующим уважением и почитанием), может быть, эти уроки все же были не совсем напрасной тратой времени?
В августе буквы В, Г, С, У, Т заменяли буквы А, Б, В, Г, Д — а далее весь алфавит смещался на пять букв, превращаясь в закодированный. В августе «Цезарь» писали как «Цезврь». В следующем месяце первые семь букв алфавита менялись на Е, Н, Т, Я, Б, Р, Ь и «Цезарь» писали «Цнзррь».
Все это мальчик выяснял тайком, подслушивая из коридоров, подбирая обрывки бумаги, обдумывая все увиденное и услышанное в одиночестве, как волк или паук. Как медленно текущая Железная Река в Скифии, в чью честь, как говорили, его и назвали.
И все то время, что он проникал в тайны дворцовой системы кодов, вспыльчивый педагог-грек регулярно бил его за то, что он медленно соображал над книгами.
Кроме умственной подготовки к побегу, Аттила занимался и практической подготовкой — унес фруктовый нож с банкета, накопил мелких медных монет, украл с кухни мешок толокна и запасся пробкой.
Вскоре после того, как настала ночь празднования победы над варварами, Аттила улизнул со своего места у низких столов в банкетном зале и быстро помчался в свою комнатенку, где хранились его сокровища. Потом проскользнул через пустынные внутренние дворики дворца, молясь своему отцу Астуру, чтобы он направлял и охранял его, и вот уже добрался до главных ворот, так сильно дрожа от страха, что едва мог заставить себя говорить.
— Стой! Кто идет?
Он молча подошел ближе.
— Я сказал: стой!
Аттила остановился.
Лунный свет упал на черную кирасу стража и его черный шлем с плюмажем. Это tesserarius — часовой-парольщик. Он уставился на мальчика.
— Назови свое имя.
Аттила заколебался, потом тихонько произнес:
— Цицерон.
Страж удивился.
— Кто дал тебе пароль? — заворчал он.
— Не твое дело, — отрезал мальчик. — И я не обязан называть тебе свое имя. Пароль сегодня Цицерон. Так что дай мне пройти.
Страж еще помялся, стиснув в мясистом кулаке древко копья. Потом неохотно отпустил его и кивком позволил мальчику пройти. Другие стражники стали открывать тяжелые, окованные железом ворота. С неприятной живостью tesserarius уже ощутил, как кнут центуриона опускается ему на спину. Но что он мог поделать? Пароль есть пароль.
Мальчик проскользнул мимо него и исчез на улице. Страж посмотрел ему вслед, но уже не смог увидеть.
