Льюис Уоллес - Бен-Гур
– Я всего лишь плотник, а Назарет – деревня, – осторожно ответил на это Иосиф. – Улица, на которой стоит моя мастерская, не ведет ни к какому из городов. Строгание досок и тесание столбов не оставляют мне времени для споров о вере.
– Но ты же иудей, – серьезно произнес рабби. – Ты иудей, и род твой восходит к Давиду. Не может быть, чтобы ты был готов платить другие подати, кроме шекеля на храм, по древнему закону Иеговы.
Иосиф продолжал хранить спокойствие.
– Я отнюдь не жалуюсь, – продолжал его друг, – на размер этой подати – один денарий – сущий пустяк. Но! Позорно само обложение этим налогом. Да и кроме того, уплата этого налога есть не что иное, как покорность тирании. Скажи мне – вправду ли Иуда утверждает, что он и есть мессия? Ведь ты жил среди его приверженцев.
– Мне доводилось слышать, как его последователи называли его мессией, – отвечал Иосиф.
При этих его словах белый плат сдвинулся чуть больше, нежели ранее, и на мгновение выглянуло все лицо девушки. Взор рабби был как раз направлен в ту сторону, и ему удалось увидеть черты лица редкостной красоты, на котором был написан искренний интерес; затем лицо это порозовело, и плат вернулся на свое место.
Политикан тут же забыл все свои рассуждения.
– Твоя дочь весьма привлекательна, – заметил он, понизив голос.
– Она не дочь мне, – повторил свои слова Иосиф.
На лице рабби отразилось такое изумление, что назаретянин поспешил добавить:
– Она дочь Иоакима и Анны из Вифлеема, о которых тебе по крайней мере доводилось слышать, поскольку это весьма почтен…
– Да, – рабби почтительно склонил голову, – я их знаю. Род их восходит к Давиду. Я хорошо с ними знаком.
– Ну так вот, они умерли, – продолжал назаретянин. – Умерли в Назарете. Иоаким не был богат, но все же он оставил в наследство дом и сад, которые должны быть разделены между их дочерьми Маркам и Марией. Это одна из них; и, чтобы спасти свою часть наследства, она должна быть замужем за ближайшим родственником. Теперь она моя жена.
– Так ты доводишься…
– Ей дядей.
– Понимаю. И коль скоро вы оба родились в Вифлееме, римляне потребовали, чтобы ты пришел вместе с ней для переписи. – Рабби всплеснул руками и в негодовании возвел очи горе: – Но Бог Израиля еще жив. Настанет день Его отмщения!
С этими словами он повернулся и быстро зашагал прочь. Стоявший рядом прохожий, заметив изумление Иосифа, негромко произнес:
– Рабби Самуил – зелот. Сам Иуда не столь жесток.
Иосиф, не желая вступать в разговор с незнакомцем, ничего не ответил и принялся поправлять охапку травы, которую растрепал ослик; затем он снова оперся на палку и замер в ожидании.
Примерно через час вся троица вышла из ворот и, повернув налево, двинулась по дороге, ведущей в Вифлеем. Спуск в долину был нелегок, движению мешали росшие тут и там дикие оливковые деревья. Назаретянин шел рядом с женщиной, внимательно и осторожно ведя в поводу ослика. Слева от них возвышались южный и восточный склоны Сионского холма с городской стеной поверху, крутой обрыв справа обозначал собой западную границу долины.
Медленно они миновали Нижний пруд, где под лучами поднимавшегося все выше солнца быстро сжималась тень царского холма, затем двинулись вдоль акведука, выходившего из Прудов Соломона, пока не приблизились к месту расположения деревенского дома, ныне известного как холм Совета Нечестивых; отсюда они начали подниматься на равнину Рефаима. Солнце заливало ослепительным светом каменистое плато, и Мария, дочь Иоакима, сдвинула плат на плечи, обнажив голову. Иосиф рассказывал ей историю филистимлян, захваченных в этих местах врасплох в своем лагере Давидом. Он однообразно бормотал, храня торжественное выражение на лице, безжизненным тоном старого зануды. Временами она его даже не слышала.
Всюду, где по земле ходят люди, а по морю – корабли, всем знакома фигура и лицо еврея. Физический тип этого народа никогда не менялся, хотя всегда были индивидуальные вариации. «Он был румян, с прекрасными чертами лица и красив на вид». Таким был сын Иессея, поставленный перед Самуилом. Пристрастия людей с тех самых пор определяются этим описанием. Поэтическая вольность распространяет присвоенное предшественниками на их замечательных наследников. Все наши идеальные Давиды имеют прекрасные лица, волосы и бороду цвета каштана, отливающую золотом на солнце. И точно так же, при отсутствии достоверных исторических свидетельств, традиция не менее любовно относится к дочерям этого народа, и в особенности к той, за которой мы последуем сейчас.
Ей было не менее пятнадцати лет. Формы ее тела, голос и поведение – все свидетельствовало о переходе от девичества к состоянию взрослой женщины. Лицо ее имело чудесную овальную форму; сложения она была скорее хрупкого, чем прекрасного. Безупречный нос, пухлые, но четких очертаний губы придавали линиям ее рта теплоту, нежность и доверчивость; опущенные веки с длинными ресницами бросали тени на большие голубые глаза; и в чудесной гармонии со всем этим волна золотых волос, уложенная так, как считалось дозволенным для иудейских невест, спускалась до седельной подушки на спине ослика. Затылок и горло ее обладали такой нежностью, которая порой вводит в замешательство даже художников – быть может, всему виной солнечные лучи, играющие на волосах и тонкой коже? К этому очарованию внешности и личности примешивалось и другое, не столь просто определяемое: атмосфера чистоты, которую могут придать только чистейшая душа, и отрешенность, погруженность в мысли о предметах, непостижимых для понимания. Часто, с трепещущими губами, она поднимала глаза к небесам, уже потерявшим свой глубокий синий цвет; то и дело складывала руки на груди, словно в восторге благоговения и молитвы; порой склоняла голову слегка набок, как будто вслушиваясь в что-то говорящий ей голос. И когда Иосиф, прервав свое медлительное бормотание, поворачивался, чтобы взглянуть на нее, то, заметив выражение ее лица, словно освещенного изнутри, забывал свой рассказ и, удивляясь, опускал голову.
Так они пересекли большое плато и приблизились наконец к возвышенности Мар-Элиас, откуда, на другой стороне долины, их взору предстал Вифлеем, древний Дом Хлеба. Его белые стены возвышались на гребне холмов, сияя над жухлой зеленью садов. Здесь они немного задержались, пока Иосиф показывал Марии места священной истории; затем спустились в долину к источнику, бывшему в свое время свидетелем одного из величайших деяний воинов Давида. Долина была полна людьми и животными. Иосиф почувствовал страх: вдруг, если город переполнен приезжими, ему не удастся найти приют для кроткой Марии? Не теряя ни минуты, он поспешил подняться по поросшему садами склону, мимо каменного пилона, обозначавшего гробницу Рахили, не раскланиваясь ни с кем из встречавшихся ему по дороге людей, пока не остановился у караван-сарая, расположенного поблизости от ворот небольшого селения, у перекрестка дорог.
Глава 9
Пещера в окрестностях Вифлеема
Чтобы до конца понять, что произошло в деревенском караван-сарае с назаретянином, читателю следует помнить, что на Востоке приюты для путешественников отличались от придорожных постоялых дворов западного мира. По обычаю, пришедшему из Персии, они назывались караван-сараями и в своей простейшей форме представляли собой обнесенное забором место без какого-либо здания или навеса, зачастую даже без входных ворот. Место выбиралось из соображений наличия тени, защиты и воды. Таким же был и приют в Радан-Араме, давший кров Иакову, когда тот отправился искать жену. Подобные караван-сараи и по сей день можно увидеть у перекрестков пустынных дорог Востока. Порой караван-сараи, особенно на дорогах, соединяющих крупные города, такие, например, как Иерусалим и Александрия, представляли собой роскошные заведения, памятники богоугодных дел царей, построивших их. Но чаще они были не более чем домом или владением шейха, из которого он управлял своим племенем. Давать приют путникам было только одной из их задач; они играли роль рынков, фабрик, крепостей; становились местом собраний и местопребыванием для торговцев и ремесленников в той же мере, что и приютом для застигнутых ночью или непогодой путников. В их стенах круглый год подряд совершались такие же, а то и большие торговые сделки, как и днем в городах.
Никаких услуг в подобных заведениях не оказывали. Не было ни управляющего, ни горничных, ни конторских служащих, ни повара; не было и самой кухни. Единственным видимым проявлением заботы государства или владельца о путниках был дремлющий у входа привратник. Приезжие устраивались там, где хотели, никого не спрашивая и не получая разрешения. Следствием такого порядка было то, что каждый путник должен был приносить с собой провиант и кухонные принадлежности или же покупать их у торговцев, расположившихся в караван-сарае. Это правило распространялось и на постель, и на корм для животных. Вода, покой, кров и защита – все, на что мог рассчитывать путник, остановившийся в караван-сарае, и за что он должен был быть благодарным судьбе. Мир и покой часто нарушался скандалистами в синагогах, но никогда – в караван-сараях. Эти дома со всеми надворными постройками были святы: большей святостью не обладал даже источник.
