Клара Моисеева - Дочь Эхнатона
Когда старая Тии явилась во дворец своей божественной госпожи, Анхесенпаамон не выгнала ее, не сказала дерзкого слова, а, наоборот, снисходительно улыбнулась:
– Моя верная Тии, сегодня мы совершим возложение щедрых даров богине Мут, пусть все мои жрицы и знатные женщины моего двора сопутствуют нам. Я откажусь от колесницы и последую в храм на своих носилках. А ты будешь рядом со мной.
Старая Тии пала ниц и зарыдала от радости.
К храму богини Мут потянулась процессия знатных женщин, возглавляемая самой божественной Анхесенпаамон. Молодые стройные невольники в белых набедренных повязках несли роскошные носилки с позолоченными подлокотниками и удобным мягким сиденьем. Носилки были похожи на маленький шатер, покрытый драгоценными сидонскими тканями. Носители опахала, прислужницы и невольники бежали рядом, поднимая пыль, задыхаясь от бега и жары, обливаясь потом. За ними следовала толпа поющих жриц и носилки старой Тии, которая не имела над собой шатра и потому могла видеть, с каким любопытством всматриваются в священную процессию воины, прохожие, ремесленники, падая ниц перед божественной госпожой у дороги, ведущей в храм.
Старая Тии с удовлетворением видела, сколько щедрых даров приготовлено для жертвоприношения. Больше всего ее порадовали прозрачные сосуды с драгоценными благовониями, недавно полученные из страны Пунт. Благовония были доставлены невольницами в крошечных сосудах, сделанных искуснейшими мастерами Сирии. Тии уже предвкушала тот счастливый миг, когда эти сосуды с благовониями окажутся в ее доме. Кому, как не ей, хранить эти сокровища, предназначенные великой богине Мут? И кому, как не Тии, известно, что богине Мут вовсе не нужны эти щедрые дары, она довольствуется немногим – букетами душистых цветов из садов фараона.
«Но почему так переменилась великая госпожа? – спрашивала себя старая Тии. – Что побудило ее отказаться от прежней своей суровости? Может быть, она чует недоброе и хочет вымолить у великой богини Мут, покровительницы жен фараона, немного счастливых лет?»
– Не будет ей счастья! – прошептала тонкими лиловыми губами старая Тии.
Фараон сидел в саду, у бассейна, среди благоухающих цветов, поющих птиц и веселых, резвящихся мартышек. Он держал на коленях красивую полосатую кошку, священную кошку, любимицу божественной Анхесенпаамон, и, поглаживая ее своей тонкой, совсем слабой и бессильной рукой, думал о том, что он сделает, как только силы вернутся и он сможет делать все, что захочет. Прежде всего он повторит доблестный поход к водопою, о котором рассказывает свиток Тутмоса. Великий фараон был так отважен, что бился со стадом слонов в сто двадцать голов. Тутмос писал, что никогда не было совершено подобное египетским царем. Так ли это?
«Я совершил это согласно приказу мне моего отца, Амона-Ра, владыки престолов обеих земель, ведшему мое величество по доброму пути своими благими мыслями…»
«Но если сделать хороший загон, – подумал Тутанхамон, – то мне хотелось бы встретиться со стадом в сто пятьдесят слонов. Почему бы мне не превзойти Тутмоса? Сейчас же велю готовить загоны, – решил фараон. – Но еще важнее побить хеттов. Хеттский царь Суппилулиума ведет себя нагло и возмутительно. Он завоевал уже несколько городов Сирии и Финикии. Если его не остановить, то он заберется в священные крепости Египта. Хорошо, что Хоремхеб стоит у границы Куша. Пусть стоит! А я подумаю, как бы лучше повести своих воинов против старого хеттского владыки. Да, да, сейчас же велю вызвать главного советника и прикажу ему тайно готовиться к походу. Мое величество, сын Амона-Ра, сам поведет свое войско, свои колесницы против ненавистного Суппилулиумы. О, я ему покажу, на что способен молодой и сильный египетский фараон! Города Сирии и Палестины вернутся в божественные руки своего истинного владыки – Тутанхамона. Войско моего величества испепелит ничтожных всадников хеттского правителя. Молодой правитель обеих земель покажет ничтожным хеттам свою силу и доблесть».
Тутанхамон вспомнил свиток того же удачливого фараона Тутмоса III, который покорил азиатов и оставил памятные надписи.
«…Я разорил его города и поселения, – писал Тутмос III, – я предал их огню, мое величество превратило их в места, которые не будут населены, я захватил всех их людей, доставленных пленниками, и их скот в бесконечном количестве, а также их вещи. Я отнял у них жито, я вырвал их ячмень, я вырубил их сады, все их плодовые деревья…»
«Я побью хеттов! Я напишу свиток, и потомство мое узнает о моих доблестях!» Размышляя так, фараон вдруг увидел разоренный им город. Пламя пожарищ. Он слышал стоны. Тутанхамону показалось, будто перед ним горящие дворцы, развороченные сады и пашни. А дым клубится, застлав ему глаза. Он в испуге сбросил кошку и протер руками глаза, но дым не ушел. Что же случилось? Разве уже началась битва? Фараон вскочил и закричал:
– Пожар! Дым! Враги!.. Воины! Жрецы! Бегите…
Чьи-то сильные руки подхватили немощное тело фараона и понесли в царские покои. Тотчас же был вызван жрец Эйе. Пришли лекари, колдуны, заклинатели, жрецы храма Амона. И никто не догадался позвать царицу, которая только что вернулась из храма богини Мут и отдыхала у своего прохладного бассейна. Она была одна. Ей хотелось собраться с мыслями и по-новому оценить отношение верховного жреца к великому Тутанхамону и к ней. Он›а вспомнила все то хорошее, что могла вспомнить об этом старом и мудром человеке, и ей удалось понять, что он верный друг фараона, его око, его сила, его божественная мудрость. Царица вспомнила старую Тии, которая сегодня утром с рыданиями протягивала к ней руки и молила довериться ей, не отказывать ей в милостях. Необычное спокойствие и умиротворение обволакивали юную и прекрасную Анхесенпаамон. Она задремала и сквозь дрему слышала жужжание назойливого комара и журчание воды в бассейне. Но вдруг ее охватило волнение. Необъяснимая тревога забралась в душу. Что случилось?
Она хотела вскочить и позвать слуг, но какое-то странное оцепенение сковало ей руки и ноги. Она долго боролась с этим странным и непонятным состоянием, похожим на колдовство. Когда ей наконец удалось подняться на ноги, она захлопала в ладоши, громко и настойчиво, несколько раз, словно хотела этим выразить свою тревогу.
Двери распахнулись, и люди с рыданиями распростерлись у ее ног.
– Что случилось? Скорее говорите…
Старая толстая Тии, целуя кончик маленькой сандалии, давясь слезами, промолвила:
– Великий фараон, наше солнце, наше божество, сын Амона-Ра, ослеп!
– Ты лжешь, старая Тии, ты выдумываешь!.. – закричала царица и бросилась во дворец своего великого господина.
Она забыла о том, что есть носилки и невольники, она забыла о правилах поведения и церемониях. Страшная весть, словно буря, сокрушила ее тоненькое хрупкое тело. Сердце мучительно билось, голова кружилась, в глазах темнело… Она бежала, спотыкалась, падала и снова бежала по гулким залам дворца.
Царские покои полны. Чужие и ненужные люди толпятся у изголовья ее великого господина. Старый жрец храма Амона лепечет заклинания беззубым ртом, а Эйе склонился над юным фараоном.
– Пустите! – закричала царица и бросилась к золоченому ложу, где лежал недвижимо ее прекрасный господин.
Он был бледен и строг, как никогда прежде. Ни тени улыбки на тонком, благородном лице. Она опустилась на колени и нежным прикосновением руки приласкала его. Он с трудом приподнял правую руку и прикоснулся к ее склоненной голове. Он сказал только одно слово:
– Любимая…
Сердце у него билось так сильно, словно хотело покинуть тело.
– Прости меня, мой господин, я ничего не знала, я отдыхала. Я принесла щедрые жертвы богине Мут, она поможет.
– Великая госпожа, позволь нам напоить божественного фараона целебным питьем, – сказал Эйе.
Царица поднялась и, закрыв лицо руками, дала волю слезам.
Эйе сам поил фараона из священной чаши, доставленной из храма Амона, а его главный лекарь поддерживал голову фараона. Потом лекарь стал ощупывать руки и ноги больного. Они были неподвижны. Царица никогда не видела своего господина таким беспомощным. Ей захотелось кричать, рыдать, рвать на себе волосы, как это делают плакальщицы, провожая в последний путь знатного господина, но она не позволила себе этого в присутствии Эйе, врачевателя и бедного, беспомощного фараона, который не мог двигаться, ничего не видел, но что-то слышал и понимал, если сказал ей – любимая…
– Спасите моего великого, моего прекрасного господина! – умоляла Анхесенпаамон, когда Эйе отошел от ложа больного.
Она ломала руки, обливалась слезами, но делала это молча, чтобы Тутанхамон не услышал ее. Потом она обратила внимание на то, как он шарит правой рукой, и она поняла, что он ищет ее и не может сказать. Тогда она снова склонилась над его ложем, поцеловала его в бледный лоб и взяла в свои руки еще живую трепещущую правую руку. Она гладила руку и говорила:
