Анна Антоновская - Базалетский бой

Анна Арнольдовна Антоновская

Базалетский бой

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

НАЧАЛО КОНЦА

Червоно-багряные завесы листьев неподвижны над сонной землей. Ранняя осень 313 года XIV круга хроникона. Словно застыли в густом синем мареве купола, вокруг храмов шатры, а над ними перистые облака. Опоясанные фруктовыми садами, дремлют долины. И холмы Грузии опалены огненным диском, и обессилели реки, и застыли озера, как глаза сраженных великанов.

Само время неподвижно, будто законченная страница летописи, брошенная в глубокую нишу. Но тишина обманчива: вот-вот сорвется, налетит, сметет! Подкрадываются буйные ветры, они обломают уступы скал.

Надвигается смерч!

Где-то за остроконечной вершиной клокочут, вырываясь на простор, вспененные воды. Еще миг, и, низвергнувшись с отвесного утеса, помчатся они вниз, увлекая за собой обломки камней, вековые дубы и молодые, только начавшие жить лиственницы.

Не обуздать ли стихию мчится одинокий всадник? Тогда почему он внезапно замер на крутой тропе, ясно ощутил приближение небывалой грозы — грозы, готовой потрясти царство и народы! И, как молния, пронзила всадника мысль о непоправимом, уже содеянном стихией.

Взлетевшая на вершину тропа круто обрывалась над бездной. И казалось, в эту бездну хотелось всаднику сбросить непомерную тяжесть, сдавившую грудь, рассеять, как туман, тяжелые думы, ибо жизнь есть жизнь, и нет пощады тому, кто остановится хоть на миг: несущиеся следом не преминут сбросить, растоптать, обогнать! Лишь раскатом грома пронесется по ущелью безудержный хохот.

А разве судьба не впрягла в свою гремящую колесницу один белый день и одну черную ночь? И разве не ждет несказанная удача того, кто сумеет схватить под уздцы день, а бездонная печаль — того, кого настигнет ночь?

Никто так, как Георгий Саакадзе, не знал, сколько неожиданностей таит в себе необузданный день и как опасна подстерегающая неудачника ночь. Так почему же он, прозванный «Великим», позволяет одной и той же неисполнимой мысли преследовать его на кручах жизни, не давая ни остановиться ночью, ни мчаться за необузданным днем? Почему не противится тому, что затемняет тропу к истине? Почему не свернет с заезженной дороги на новый подъем?

Войско! Войско! Где взять войско! Не следует ли изыскать новые пути, ибо в пройденных нет уже пользы…

А что нового в мечущихся князьях, которые подобны волнам, то набегающим на берег, то откатывающимся в бурлящую пучину? И все же другого исхода нет войско у князей. Придется еще раз повторить уже неоднократно проделанное: угрозой или лестью выудить у князей войско.

Но с помощью какого сатаны можно убедить духовенство, что только щит и меч преградят путь врагам?

И разве это сказано впервые?

Недоумевали в Метехи: почему Саакадзе не покоряется? Разве царь примирится со своевольным? В чем черпает силу Моурави?

«В чем? — всюду гремел голос Георгия Саакадзе. — В народе! Народ непобедим! Можно разграбить ценности, истребить войско, угнать жителей в плен, можно разрушить страну, но нельзя потушить огонь очагов. Это незыблемо! Ибо воля народа к жизни неугасима!»

Недоумевал и Хосро-мирза: почему Зураб, не связанный, как он и Иса-хан, перемирием шаха с султаном, не нападет на Саакадзе в Бенари? Видит властелин ада, князья ему в этом помогли бы! Иса-хан думал иначе. По его мнению, князья стоят на распутье и машут руками, словно аисты крыльями, и трудно понять — приветствуя или угрожая.

А время вновь задержало бег и, то скидывая с себя голубые одежды, пронизанные изменчивыми лучами, то одеваясь в тучи, то в белые пушинки, то звеня звездами, как монетами, топталось на месте. Алчное к золоту, подобно продажной женщине, оно выжидало, кто дороже заплатит.

Зураб не недоумевал, он свирепел, ибо сколько ни сзывал князей на войну с Саакадзе, сколько ни угрожал, они не шли на риск. Зураб свирепел, но усмехался Саакадзе… Хищник, к счастью, не понимает, что для того, чтоб подчинить владетелей, не менее, чем он сам, строптивых, необходима особая игра: не скупясь, уступать в мелочах, потворствовать княжеской спеси, поддерживать мнение об их значимости, зная, что значимость — мнимая, и неуклонно гнуть в сторону интересов царства…

Зураб угрожал, а князья недоумевали: почему сами должны подкладывать хворост под свои замки? Почему, обладая несметным войском, Хосро-мирза и Иса-хан заперлись в Метехи?

Медлительность полководцев шаха вселяла сомнение в князей: устойчиво ли царствование Симона? Тревога охватывала владетелей замков: почему спокойно, подобно голодным мсахури, сидим на тахтах в ожидании выпечки чуреков в закрытых торне?

А время продолжало топтаться на месте, хитро улыбалось, то освежая себя дождями, то отдаваясь зною, выжидая, кто дороже заплатит…

Князья все больше сетовали на неумолимость рока: их владения находятся в пределах меча Георгия Саакадзе! Не пора ли приукрыться его щитом против него самого? «Пора!»

И замки загудели…

Давно ждал Саакадзе, когда времени надоест топтаться на месте и князья вознегодуют… Он знал, в чем уязвимость Зураба Арагвского!..

Давно, во времена начала всех начал, очарованный юным Зурабом Эристави, он, Саакадзе, передал своему ученику науку побеждать. Он открыл Зурабу законы боя, стратегии, открыл все — кроме одного, ибо не забывал мудрость Саади:

«Однажды прославленный полководец, возлюбив юношу, научил его тремстам пятидесяти девяти приемам боя, но скрыл последний прием. Полководец оказался дальновидным, ибо ученик, оперившись, стал хвастать тем, что в любом состязании победит своего учителя. Удивился царь и повелел устроить состязание. Ученик был уже близок к победе, но учитель применил триста шестидесятый прием и сбросил ученика наземь…»

Разве один неосторожный, потерпев от выученика, не сказал:

Иль верность из мира сокрылась?Иль верных уж нету у ней?Стрелять обучал я из лукаИ стал я мишенью друзей…

И вот сейчас, когда для полного торжества хищных замыслов нужна была государственная мудрость, ее у Зураба не оказалось, и он… Ляжет побежденным на землю! Ибо Георгий Саакадзе говорил: чтобы влиять на дела царства, необходимо своевременно замечать колебание весов и кинуть на чашу ту гирю, которая даст перевес намеченному тобою. Иначе не подняться государственному мужу по крутой лестнице.

Итак, на угрозу Зураба, что он заставит княжеские замки вывернуться наизнанку, владетели ответили Шадиману, что лучше дадут дружинников Георгию Саакадзе, ибо в таком случае «барс» без промедления станет на защиту их владений, а заодно мечом укажет некоторым ханам дорогу на Исфахан…

Новый поворот колеса политических дел вызвал одобрение церкови: господи помилуй, конечно никто из князей, этих, прости господи, «агнцев», ни в какую погоду не вручит войско Георгию Саакадзе!

Но… и церковь, ропща на Моурави, не преминула прикрыться его именем. Ссылаясь на ниспосланную свыше возможность в любой час призвать Саакадзе на помощь, католикос поторопился отмежеваться от домогательств как Шадимана, так и Иса-хана…

Пока владетели и духовенство изыскивали наилучшие ходы для достижения своих целей, малочисленные азнаурские дружины продолжали стойко противостоять на рубежах сражений тысячам тысяч иранцев. Что сулила судьба царствам Восточной Грузии: распад? гибель? неизвестность? Тбилиси скрылся под персидской чадрой. Телави загородили исфаханские копья. И мысли тех неугомонных, у кого за родину билось сердце, все чаще и чаще обращались к Бенари.

Тревога! Всюду господствует тревога! Даже в саклях, даже в садах, даже на полях! Даже в стаях птиц!

Рано, рано летят птицы на юг. Кричат, возвещая недолгий привал, кружат, прислушиваются; то, шумя крыльями, взлетают в бездонную высь, то, бесшумно опускаясь на самую высокую ветвь, заглядывают вниз.

Тревога! Напряженно вглядываются в небо крестьяне.

Опершись на мотыгу, один только скажет другому; «Солнце сегодня восходит слишком неохотно», — и уж другой тревожно подхватывает: «А луна? Почему, закрывшись темным облаком, до утра, как лазутчик, заглядывает во все окна? Почему не уступает солнцу время, богом ему положенное? Почему, не замечая вздрагивающего рассвета, торчит наверху, как надоедливый хан?..» И, пугливо оглядываясь, шепчет третий: «Нет, не напрасно попрятались в норах звери, даже к воде спускаются позже, чем всегда. Нет, не ждет охотников удача, не выманить им встревоженных зверей! Притаились, прислушиваются к чьим-то неуверенным шагам, тревожит обитателей леса чье-то прерывистое дыхание…»

Время перестало хитро улыбаться, перестало топтаться на месте, ибо почувствовало, кто дороже заплатит. Не опоздать бы! И неудержимо ринулось вперед, не разбирая троп и дорог.