Юрий Гребеньков - Кыштымские сказы

Юрий Гребеньков

Кыштымские сказы

Рисунки Н. Мооса

Огневица

Июнь парными дождями обрадовал. На покосных ложках травы поднялись густо и дружно, как дети в большой семье — травинка травинку поддерживает. В самую бы пору литовкам звенеть. Да заводоуправление мастеровому люду на дедовских покосах косить запретило — билеты велено брать. За свой покос деньги платить… Управляющий-то уперся: «Берите билеты, иначе с завода сгоню!»

У Гаврилы-кузнеца изба и так достатком не блещет. Прелые онучи веревками вяжет, чтобы не рассыпались, и снова носит. Без сена зимой ему голимый зарез.

Другое дело у соседа его, кыштымского лавочника Моралы. У лавочника денежный мешок под завязку, сыпать некуда. Лошадей с полсотни держит. Конюхов подобрал придурковатых: гривенник от семишника отличить не могут, таким хоть вовсе за работу не плати — была бы кормежка мало-мальская. Разной скотины полон двор.

На его покосах кыштымцы не страдуют, больно прижимист и скупердяй. Прозвище тоже, как хвост, не зря за человеком тащится — у лавочника язык словно дегтем намазан. Каждого встречного облаять норовит, или худой молвой обмарать.

Кузнец Гаврила, хоть и голь перекатная, но у мастерового народа на почете. Гаврила-то помимо заводской работы горн с наковальней на огороде держал. Чуть ли не все лошади в Кыштыме подкованы руками кузнеца. И за работу брал Гаврила не дорого, так, копейки одни.

На особицу умел работать кузнец. Бывало, тяжелой кувалдой медные тонкие нити для опояски отковывал. Сапожные иголки протягивал. Ювелирную резьбу на поделках простым зубилом наносил.

Однажды поспорил Гаврила с мужиками, что откует он поделку с секретом. И будут держать ее мужики в руках, а секрета не раскроют. Спор в штоф водки уперся.

Смастерил Гаврила кузнечной ковкой обыкновенный молоток. Позвенели им мужики по наковальне. С десяток гвоздей в доску забили. Молоток тот молотком и остался. Цельная поделка, без секрета, — решили мужики.

Тут Гаврила ударил молотком по наковальне. Шутя, полегонечку. По известному лишь ему месту. Молоток на восемь частей распался — по количеству спорящих мужиков. И каждая часть из себя корону представляет, и на каждой слова выбиты.

Мужикам — да короны!.. Посмеялись мужики, да за штофом в лавку к Морале отправились.

Билетная канитель Морале на руку. Сразу скрутился в заводоуправление и двадцать билетов на чужие покосы разом купил. Страдовать же на них привез мужиков-поденщиков со стороны.

Гаврила-кузнец на свой покос взглянуть поехал, а елань-то выкошена уже!.. На покосе кузнеца моральские поденщики управляются, подсохшие ряды граблями переворачивают.

У Гаврилы и взыграла душа. С кулаками на обидчиков бросился. Поденщики-то здоровые попались. Отметелили Гаврилу до бесчувствия. А Морало от шалаша за кузнецом наблюдал. Ждал, когда Гаврила от битья оклемается. Поденщикам кузнецово сено сгребать да в зарод метать до поры запретил. Чтобы, значит, на глазах кузнеца с его покоса сено убрать.

Насилу поднялся кузнец на ноги. Сгустки крови из разбитого рта выплюнул. Тут подскочил к нему Морало. И давай насмехаться да конторским билетом махать: «Запляшешь теперя! Ползавода в своих руках зажму, сено-то у меня покупать будете. В ногах валяться заставлю!»

У кузнеца и так в глазах от боли темно. Боль обиду-то перехлестнула, смолчал. Обнял Гнедка и с его помощью до телеги добрался. К покосной избушке коня направил. Решил отлежаться там.

Очнулся кузнец, глаза открыл. И сенокосную избушку не узнал. Светло в ней, словно от солнца. А кругом ночь и сквозь щели жердевого настила видно, как в небе звездочки перемигиваются.

А в избушке женщина оказалась. Что за наваждение?.. Ничем от заводских женок не отличная. В простом сарафане бордовом. На ногах бареточки красные. Лицо такое миловидное. Волосы под белый платок на голове упрятаны.

Женщина и говорит спокойно так кузнецу:

— Рановато тебе еще, Гаврила, подниматься. Видишь? Питье для тебя варю наговорное. К первой чаше с питьем прикоснешься — враз от боли смертельной очнешься. Если выпьешь ты чашу вторую — почувствуешь силу хмельную. А когда третью чашу осушишь — любого врага порушишь! Но на третью чашу, Гаврила, ты не надейся. В ней питье особое, редкое. Мне его готовить времени нет. Да и нужным травам цвести, из которых питье это варят, еще пора не настала.

Женщина ласково так говорит. А кузнец понять не может: на каком же огне питье варит? Ни хворосту, ни костра в избушке не разложено. А воткнут в стену между двух бревнышек большой красный цветок. Он и освещает избушку. Пять лепестков на красном цветке. И каждый лепесток свет льет. Над цветком то ли искорки, то ли розовые пчелки вспыхивают. Женщина над тем, цветком котелочек подвесила и над варевом колдует.

Чудно все это кажется кузнецу. Он и спрашивает:

— Меня-то откуда знаешь, добрая женщина?

— Не торопись с расспросами, Гаврила. Лучше второго питья испей; прямо с пылу, с жару, спасает от недуга и от пожару!

Достала женщина из торбы заплечной чашу хрустальную. Из котелка навару в нее налила и подает Гавриле. Выпил кузнец чашу до дна, и силу в себе ощутил. Сразу на ноги встал. Хвори ушибной как не бывало. Охота кузнецу узнать, что за огонь от того цветка, потянулся к нему — а тот и погас…

Рассмеялась женщина. Смех молодой, звонкий:

— Для человеческих рук пока мой цветок недоступен. Прощай, Гаврила-кузнец. Время-то к ночи подвигается. В саму полночь я с твоим недругом поквитаюсь. Только ты избушку не покидай. На выручку не вздумай бросаться. Крика тоже не подымай. Не твое это дело!

Сказала так-то, и кузнеца покинула. Лесом пошла. А в руке у женщины опять красный цветок расцвел… Путь-дорогу ей освещает. До покосного ложка дошла и платок с головы сняла. Словно зорька там полыхнула!.. Волосы под платок не зря были спрятаны — красные они, как маков цвет, на зарево пожара похожи!

Тут только догадался Гаврила, что это сама Огневица в беде его навестила и целебным питьем на ноги поставила. И внезапно про Гнедка вспомнил. Не видать коня. Не иначе, как сама отправила Гнедка к покосу кормиться.

Бросился Гаврила к покосу. И верно, здесь конь. А кругом тишина. Ни один листик не шелохнется. Ни одна травинка с малой хвоинкой не вздрогнут.

И вдруг ослепительный свет горы и тайгу озарил. Посреди моралиного покоса огненный клубок упал, и давай огнем скошенные ряды жечь, сметанные зародчики в пепел и дым превращать.

Морало отдельно на телеге спал. Утром обугленный до неузнаваемости труп с остова телеги сняли. У работников-то, которые к лавочнику страдовать нанялись, конфуз за конфузом. Пробудились они на зорьке в шалаше и сами себя застеснялись. На тех, кто со злобой кузнеца метелил, портки начисто огнем сняло, а тело не тронуло. Те, кто жалеючи руками махали, — без рубах остались.

И то диво: как только огонь до рядов кузнеца доходил, то сразу и гас. Даже крохотной сенинки у Гаврилы не сгорело.

В заводе же другое случилось. В полночь сильный вихрь поднялся. А у лавочника два порядочных зародчика на огороде стояло, возов по восемь каждый. И стало тем вихрем сено подхватывать и на сеновал кузнеца бросать. Прямо пластами да огромными навильниками. Весь сеновал у Гаврилы сеном забило.

И враз у Моралы дом с сараями да конюшнями загорелся. Подряд все строения вспыхнули. Будто кто заранее керосином, облил и поджег…

На дворе у соседа скотина бьется. Ночной сторож на заводе в набат ударил. Поселок разбудил. Люди на пожар побежали. Огонь-то сперва ровненько гудел, как паровичок попыхивал. Потом в рев перешел. Страх, да и только.

Кузнецова женка от шума проснулась. Глянула в окошки, а там красно. Огненными языками пожар-то облизывается. Испугалась кузнецова женка, детишек бросилась будить.

А в избе женщина оказалась… Как сумела зайти? — двери крючок стережет, и окна в избе закрыты. Женщина тихо так промолвила:

— Не торопись, милая. Детишек зря не булгачь. Спите без опаски! Не коснется вас мой огонь.

Так хорошо и спокойно стало после этих слов, что легла кузнецова женка и уснула. Весь пожар проспала.

Дотла смело огнем лавочниково богатство. Утром с покоса Гаврила приехал. А радом с его избою пустырь, черное пепелище.

Остальные кыштымские куркули испугались пламенной мести. Гурьбой заявились в заводоуправление и добровольно сдали билеты, купленные на чужие покосы. Даже деньги назад не затребовали…

Вот так билетная война в Кыштыме и окончилась.

Чугунное семечко

О красоте каслинских девчат по всему Уралу молва летела. В Кыштыме же, наоборот, парни по силе да могучести как на подбор вырастали. Хотя мастеровым людям лодки мастерить не разрешалось, но кыштымцы в гости к соседям по воде добирались. По травакульским лабузам долбленки в камышах прятали.