Евгений Салиас - Пандурочка

Евгений Андреевич Салиас

Пандурочка

Исторический рассказ

I

Верстах в тридцати от города Кирсанова, в глухом месте, с трех сторон окруженном дремучим лесом, стояла усадьба Кузьминка. Барский дом и надворные строения помещика средней руки отличались тем, что были совсем новые, как бы с иголочки.

Кузьминка не была старинным родовым имением. Два года тому назад на этом же месте был лишь поселок в четыре двора и полная лесная глушь, где зимою бродили волки стаями.

Капитан пандурского полка[1] в отставке, Кузьма Васильевич Карсанов, купил у товарища по полку пятьдесят душ крестьян и стал строиться, но не там, где была деревня, а в шести верстах от нее, на клочке земли, принадлежавшем к тому же имению и где был выселок в одиннадцать душ.

Здесь пандурский капитан быстро выстроил дом и службы, разумеется, умышленно выбрав глухое место. Обстоятельства его жизни сложились так, что он искал полного уединения.

Пандур, сделавший три кампании, отличавшийся во всех встречах с неприятелем, а дрался он и с немцем, и с туркой, и со шведом, был два раза ранен и уже пятидесяти шести лет вышел в отставку. Разумеется, Кузьма Васильевич – бравый офицер, воин по призванию и склонностям характера, остался бы служить царице до последнего издыхания, если бы в его жизни не приключилось нечто чрезвычайное.

Всю свою жизнь капитан учил солдат военному артикулу, почти всю жизнь воевал, начав военное поприще еще во дни императрицы Елизаветы, и ни разу за всю свою жизнь не позволил себе увлечься чем-либо посторонним военному делу. Что касается до женщин, то они для капитана совсем не существовали. Когда ему говорили про прекрасный пол, он отвечал, брюзжа:

– По-моему, его бы звать «подлый пол»!

И капитан горячо доказывал, что все гадости на свете происходят от женщины.

– Кабы не баба – на земле бы рай был, как на то указывает Священное писание.

– Что вы! Что вы! Откуда вы это взяли? – изумлялись собеседники.

– Посудите, – объяснял Карсанов совершенно серьезно. – Первая же уродившаяся на свете женщина – наша праматерь Ева, как только ступила первый шаг в раю, так сейчас же с чертом связалась. Сказывается в Священном писании, что якобы это был змий. Это так… иносказательное повествование. Это был ее приятель, с которым она мужа обманывала. За это ее Господь и выгнал вместе с супругом из рая, иначе сказать, рай исчез, и они просто очутились на земле.

Когда капитану доказывали, что в те поры, помимо Адама, не было ни единого другого человека на свете, то капитан объяснял:

– Я же вам и не говорю, что это был человек, а черт в виде молодого человека. И вот от него-то Каин и родился, от него-то и пошло в мире зло. Второй сын был от Адама. И вот хорошие люди – потомки Авеля,[2] дурные люди – потомки Каина. И в этих двух потомствах добро и зло и борются между собой.

Целая история, даже целая теория имелась у Карсанова на этот счет. Впрочем, не он сам ее придумал, а передавал со слов своего друга, одного архимандрита.[3]

– Нет на свете ни единой женщины честной, нет ни единой супруги верной. Все в праматерь свою! – добавлял капитан.

Когда Карсанову было уже за сорок лет, он был извещен, что его товарищ и друг, убитый на войне, назначил его по завещанию своим душеприказчиком да вдобавок опекуном дочери-крошки лет двух.

Делать было нечего. Пандур занялся делами и девочкой-сиротой. Разумеется, он оставался в полку и заглазно управлял ее маленьким именьицем в Воронежской губернии, а ее самое тоже заглазно передал на воспитание и попечение своей дальней родственнице. И только спустя десять лет, посланный по делам службы в Воронеж, он заехал поглядеть на свою питомицу.

Двенадцатилетняя девочка удивила капитана. Она была и красива, и умна, и бойка удивительно, только чересчур мала. Ей казалось лет семь или восемь, так что если еще и подрастет немножко, то все-таки будет карлицей.

Однако, прожив месяц у родственницы, старик пандур привязался к сироте. Вернувшись в полк, он чаще писал старухе, чаще справлялся о питомице, а через два года опять поехал в Воронеж уже исключительно за тем, чтобы поглядеть, подросла ли маленькая Аннушка. Оказалось, что девочка подросла, стала еще красивее и умнее и еще бойчее. Но ростом… чуть не бирюлька![4]

В этот приезд Карсанов пробыл месяца два и окончательно привязался к Аннушке, не отходил от нее ни на шаг, но, однако, странное, не отеческое чувство овладело им.

За несколько дней до того, как приходилось снова возвращаться в полк, семидесятилетняя старушка-родственница объяснила Кузьме Васильевичу, что ему придется озаботиться судьбой питомицы больше, чем когда-либо: придется ее взять к себе.

– Зачем, матушка сестрица?

Капитан всегда величал так родственницу. Старушка объяснила:

– Я умирать собираюсь, и скоро. Стало быть, лучше бы вам ее с собой теперь же взять.

На решительный отказ Карсанова старушка настаивала, говоря, что с кем же девочка останется, когда она помрет. Капитан объяснил старушке, что она может еще прожить смело лет десять-пятнадцать. Старушка обиделась:

– Что же ты меня за лгунью, что ли, почитаешь? Говорю я вам, через неделю Богу душу отдам. Я, слава Богу, никогда во вралихах не была.

Капитан перестал спорить, но все-таки продолжал собираться в дорогу. Видя это, старушка настояла, чтобы родственник обождал до следующего вторника.

– Да зачем, матушка сестрица?

– А затем, батюшка братец, что под вторник или в самый во вторник на заре я помру. Ты меня похоронишь, а Аннушку с собой увезешь поневоле.

«Ну, старуха, – думал капитан, – упряма!» Нечего делать, пришлось остаться Карсанову до вторника, надеясь, что старуха его не заставит ждать опять своей предполагаемой смерти до следующего вторника и что можно будет выехать. Однако Карсанов ошибся.

Пришел вторник. Старушка была в добром духе и после полудня, сидя и вышивая в пяльцах, кротко пересмеивалась с сидевшей около нее девочкой. Обе они были заняты важным делом: работали наперегонки. Аннушка наматывала клубок шерсти, а старушка доканчивала какой-то листок по канве. Ради шутки они условились, что кто кого перегонит, выиграет крымское яблочко. Бойкая и шустрая Аннушка спешила из всех своих сил размотать шерсть, чтобы обогнать бабушку и получить румяное яблочко, соблазном лежавшее на столе.

– Готово! – воскликнула она наконец, вскочив с места и держа клубок над головой.

– Умница! – произнесла твердо старушка. – Но вот… Вот и у меня… – тише сказала она, выпрямляясь от пялец и прислоняясь к спинке своего кресла.

Аннушка поглядела… И действительно, зеленый листик был тоже окончен.

– А все-таки же я первая! – вскрикнула она. Бабушка ничего не ответила. Аннушка испугалась:

«Неужели бабушка надует, заспорит!»

– Ведь я? Я? – опять спросила девочка, но бабушка продолжала сидеть молча и глядеть на нее какими-то чудными глазами. Потом она склонила голову набок, да как-то удивительно. Голова все повисала и повисала и так совсем повисла, что ухом почти легла на плечо.

Старушка доказала в последний раз, что никогда в вралихах не была.

После похорон волей-неволей капитан, смущаясь, все-таки взял питомицу и с ней вместе выехал в полк.

II

Поселившись вдвоем в маленьком городке, где стоял пандурский полк, Кузьма Васильевич и крошечная Аннушка зажили весело и обожали друг друга. Капитан в питомице души не чаял, она же любила его не меньше своих кукол и звала «Кузинькой», причем целовала его всякий день столько же, сколько и свою любимицу, фарфоровую Машу во французском платье, которую ей выписал капитан из Москвы, уплатив целых десять рублей. Недаром Маша на корабле в Питер приехала и оттуда в Москву попала.

Не прошло, однако, и году, как Карсанов получил свой «абшид»,[5] но по собственному желанию. Он выехал с питомицей в дальний путь, через месяц был в городе Кирсанове и уже покупал маленькое именьице. Капитан решил, что ему, Карсанову, надо жить в Кирсанове или поблизости. Но здесь произошло главное событие его жизни: он женился на своей питомице, которой еще не хватало двух месяцев до полных пятнадцати лет.

Когда Кузьма Васильевич разъяснил Аннушке, каким способом она может его осчастливить, и сделал ей предложение, то она бросила куклы и прыгала чуть не до потолка. Выйти замуж, да еще вдобавок за «Кузиньку», ей представлялось таким веселым, таким прелестным, что занятнее, конечно, ничего не выдумаешь.

– А долго это будет продолжаться? – спросила она.

– Что такое?

– А вот, наша свадьба?

– Самая свадьба около часу.

– А потом я долго буду вашей супругой?

– Всю жизнь.

– И меня барыней будут звать, Анной Семеновной?

– Понятное дело.

– И тоже на всю жизнь?

– Тоже.

– На всю жизнь! – воскликнула Аннушка и стала прыгать еще пуще.