Ильденфонсо Фальконес - Собор Святой Марии

Ильденфонсо Фальконес

Собор Святой Марии

Часть первая

Рабы земли

1

1320 год

Дом Берната Эстаньола,

Наварклес, графство Каталония

Улучив момент, когда, казалось, никто не обращал на него внимания, Бернат посмотрел вверх, на безоблачное голубое небо. Мягкое солнце конца сентября ласкало лица его гостей. Он потратил немало времени и усилий, готовясь к этому празднику, и теперь его могла испортить только немилосердная погода.

Улыбнувшись осеннему небу, Бернат опустил глаза, и улыбка на его лице расплылась еще шире: на каменной эспланаде, протянувшейся перед воротами, вдоль первого этажа дома, царило всеобщее веселье.

Около тридцати приглашенных гостей беззаботно радовались жизни. Урожай винограда в этом году был великолепен. Мужчины, женщины и дети работали с утра до ночи: сначала они собирали виноград, а потом давили из него сок, не давая себе ни дня отдыха. Только когда вино было залито для брожения в бочки, а мезга подготовлена для того, чтобы в скучные зимние дни дистиллировать выжимки, крестьяне стали отмечать сентябрьские праздники. В эти же дни Бернат Эстаньол решил сыграть свадьбу.

Бернат смотрел на гостей. Они, должно быть, встали на заре, чтобы пройти пешком расстояние для некоторых весьма приличное, — отделявшее их дома от усадьбы Эстаньола. Они оживленно болтали, вероятно, о свадьбе или об урожае, а возможно, о том и другом; некоторые гости, как, например, группа, состоящая из его двоюродных братьев и семьи Пуйг, то и дело разражались хохотом и с лукавством поглядывали в его сторону. Чувствуя, что краснеет под их взглядами, Бернат решил избегать столь назойливого внимания; ему, честно говоря, не хотелось знать причину их смеха. Он видел стоящих в разных местах эспланады представителей семей Фонтаниес, Вила, Жоаникет и, разумеется, родственников невесты.

Бернат украдкой посмотрел на своего тестя, Пэрэ Эстэвэ, который только и делал, что поглаживал свой огромный живот и, широко улыбаясь, переходил от одних гостей к другим. Пэрэ повернулся к нему, и, глядя на его сияющее лицо, Бернат невольно счел себя обязанным кивнуть ему в очередной, на верное сотый, раз. Поискав глазами своих шуринов, он увидел их среди приглашенных. С самого начала они относились к нему с некоторой подозрительностью, хотя Эстаньол старался понравиться им.

Бернат вновь устремил взгляд в небо. Похоже, урожай и погода решили быть вместе с ним на его празднике. Он посмотрел на свой дом, а потом снова на людей и слегка поджал губы. Внезапно, несмотря на общее оживление, он почувствовал себя одиноким. Прошел всего лишь год, как Бернат похоронил отца, но его сестра, Гиамона, которая обосновалась в Барселоне после того, как вышла замуж, и которую ему очень хотелось увидеть, так и не ответила ни на один из приветов, посланных ей братом. А ведь Бернат был ее единственным прямым родственником, оставшимся после смерти отца…

Смерть старшего Эстаньола превратила их усадьбу в предмет интереса всей округи: свахи и отцы с незамужними дочерьми шли сюда безостановочно. Прежде их никто не навещал, но смерть отца, который из-за своих приступов бешенства заслужил прозвище Безумный Эстаньол, вернула надежды тем, кто хотел выдать свою дочь за самого богатого селянина в округе.

— Ты уже достаточно взрослый, чтобы жениться, — говорили ему. — Сколько тебе лет?

— По-моему, двадцать семь, — отвечал Бернат.

— В этом возрасте у тебя уже должны быть внуки, — упрекали молодого человека. — Что ты будешь делать со своим хозяйством один? Тебе нужна жена.

Бернат терпеливо выслушивал советы, зная, что за каждым из них непременно следовало упоминание новой кандидатуры, достоинства которой превосходили силу быка и красоту самого невероятного захода солнца.

Тема не была для него новой. Безумный Эстаньол, овдовевший после рождения дочери Гиамоны, тоже собирался женить его, но все отцы с дочерьми на выданье выходили из их дома, посылая проклятия: никто не мог удовлетворить требования сумасшедшего старика к приданому, которое должна была принести будущая сноха. Постепенно интерес к Бернату ослаб. С возрастом старик стал еще капризнее, а приступы бешенства у него сменились бредом. Бернат из кожи вон лез, заботясь о земле и об отце, и вдруг в двадцать семь лет оказался один на один с теми, кто желал породниться с ним.

Первым, кто пришел к Бернату, когда он еще не успел похоронить покойного, был управляющий сеньора де Наварклеса, местного феодала. «Как ты был прав, отец!» подумал Бернат, увидев подъезжающего к дому гостя, которого сопровождали несколько солдат на лошадях.

— После моей смерти, — повторял ему старик бесчисленное количество раз, когда к нему возвращался рассудок, — они придут к тебе, и тогда ты покажешь им завещание. — Отец рукой указывал на камень, под которым лежал завернутый в кусок кожи документ, запечатлевший последнюю волю Безумного Эстаньола.

— Зачем, отец? — спросил его Бернат, когда старик впервые сказал об этом.

— Как ты знаешь, ответил тот, мы владеем этими землями благодаря бессрочной аренде, но я вдовец, и если бы не сделал завещания, то после моей смерти сеньор имел бы право взять себе половину нашего движимого имущества и скота. Это право называется интестия, есть еще много других, составленных в пользу сеньоров, и ты должен знать их все. Придут, Бернат, придут отбирать наше, и, только показав им завещание, ты сможешь отделаться от них.

— А если они отберут завещание? — спросил Бернат. — Ты ведь знаешь, какие они…

— Даже если они это сделают, оно все равно записано в книгах.

Ярость управляющего и самого сеньора стала известна всей округе, и положение сироты, наследника всего добра Безумного Эстаньола, стало выглядеть еще более привлекательным.

Бернат очень хорошо помнил визит, который нанес ему его нынешний тесть еще до начала сбора винограда. Пять сольдо, тюфяк и белая льняная рубашка — это было все, что он предложил в качестве приданого за свою дочь Франсеску.

— Зачем мне белая льняная рубашка? — спросил его Бернат, продолжая перебрасывать солому на первом этаже своего дома.

— Смотри, — Пэрэ Эстэвэ жестом указал на вход.

Опершись на вилы, Бернат проследил за его рукой. Вилы упали на солому. Пронизанная светом, перед ним явилась Франсеска, которая была одета в белую льняную рубашку… Каким же манящим казалось ее тело!

Дрожь пробежала по спине Берната. Пэрэ Эстэвэ понимающе улыбнулся.

Бернат принял предложение. Он сделал это там же, на сеновале, не приближаясь к девушке, но и не сводя с нее глаз.

Конечно, его решение было поспешным, Бернат понимал это, но он не мог сказать, что раскаивается; Франсеска, молодая, красивая, крепкая, вызвала у него бурю чувств. У него участилось дыхание. Сегодня же… О чем думала девушка? Чувствовала ли она то же, что и он?

Франсеска не принимала участия в веселом разговоре женщин; она молчаливо стояла рядом с матерью, не смеялась и лишь натянуто улыбалась в ответ на шутки и хохот остальных. На мгновение их взгляды встретились. Она покраснела и опустила глаза, и Бернат заметил, как колыхнулась ее грудь, выдавая волнение. Белая льняная рубашка вновь возникла в воображении Берната, и в нем проснулось желание.

— Поздравляю тебя! — услышал он голос тестя, который подошел сзади и сильно хлопнул его по плечу. — Береги ее, — добавил он, следя за взглядом Берната и показывая на дочь, которая уже не знала, где спрятаться. — Что ж, если жизнь, которую ты ей готовишь, будет такой же, как этот праздник… Это самый лучший пир, на котором я когда-либо бывал. Уверен, даже сеньор де Наварклес не наслаждался такими кушаньями!

Бернат хотел на славу угостить своих гостей и приготовил сорок семь буханок белого хлеба из пшеничной муки, отказавшись от ячменя, ржи, полбы, которую обычно ели крестьяне. Мука из пшеницы высшего качества была белая, как рубашка его супруги! Погрузив хлеб, он прибыл в замок, чтобы выпечь его в печи сеньора де Наварклеса. Бернат надеялся, что две буханки, как всегда, будут достаточной платой, чтобы ему разрешили сделать это. При виде пшеничного хлеба глаза пекаря открылись так широко, что стали похожими на две тарелки, а потом закрылись, превратившись в едва заметные щели. Плата возросла до семи буханок, и Бернат уехал из замка, проклиная закон, который не позволял крестьянам иметь собственную печь для выпечки хлеба и кузницу, а также заниматься шорным делом…

Разумеется, ответил он тестю, отгоняя неприятные мысли.

Оба смотрели на эспланаду перед домом. Возможно, у него и украли часть хлеба, подумал Бернат, но не вино, поданное сегодня гостям, — самое лучшее, которое готовил еще его отец, выдерживая годами, не солонину, не олью и, конечно же, не четырех баранов, надетых на вертела и медленно жарившихся над углями, с золотистой корочкой и запахом, перед которым нельзя было устоять.