Ричард Барбрук - Интернет-революция

Будучи пионерами нового, цифровые ремесленники должны будут вновь освоить теорию и практику продуктивного искусства. Ведь они не просто чьи-то наемные работники, и даже не только будущие кибер-предприниматели. Они еще и художники-инженеры – творцы следующего этапа модернити. Привлекая опыт сен-симонистов и русских конструктивистов, цифровые ремесленники могут создать машинную эстетику информационной эпохи. Например, музыканты изобрели целые новые стили музыки, в том числе джангл и техно, при помощи компьютера[50]. Интерактивные художники изучали потенциал технологий CD-rom, что видно по результатам проекта ANTI-Rom. Центр исследований гипермедиа построил экспериментальное виртуальное соцпространство под названием J’s Joint[51]. В каждом случае художники-инженеры стараются пробиться за пределы возможностей технологий и превзойти собственную креативность. Самое важное, что эти новые формы выражения и коммуникаций связаны с расширением культурной базы. Разработчики гипермедиа должны доказать возможность рационального и сознательного контроля над контурами цифрового будущего. По контрасту с элитизмом Калифорнийской идеологии, европейские художники-инженеры должны построить общедоступное и всеобъемлющее киберпространство. Наступило время возрождения Модерна.

«Настоящие обстоятельства благоприятны для национализации роскоши. Роскошь станет полезной и нравственной, когда вся нация сможет ею наслаждаться. Честь и преимущество прямого, политически скоординированного использования прогресса точных наук и изящных искусств… были предоставлены нашему столетию»[52].

Киберкоммунизм: что американцы готовят на смену капитализму в киберпространстве

<…> не является ли результат воздействия <…> информационной революции на капитализм <…> окончательным подтверждением тезиса Маркса: на определенной ступени своего развития материальные производительные силы вступают в противоречие с производственными отношениями <…> не предвещает ли перспектива «всемирной деревни» конец рыночных отношений <…> по крайней мере в сфере оцифрованной информации?

Призрак бродит в интернете, призрак коммунизма. Благодаря экстравагантности новой информационной среды этот призрак принимает две различные формы. Первая из них – активное заимствование теоретических постулатов сталинского коммунизма. Вторая – повседневная практика киберкоммунизма. Все пользователи Сети, независимо от исповедуемой ими политической веры, с энтузиазмом участвуют в этом возрождении левого толка. И каждый из них мечтает о дигитальном «преображении» капитализма, будь то в теории или на практике.

С другой стороны, даже самый заядлый левак сегодня уже не может искренне верить в коммунизм. Падение Берлинской стены и крушение Советского Союза полностью дискредитировали эту идеологию. Обещания социальной свободы обернулись ужасами тоталитаризма. Мечты о промышленной модернизации завершились застоем. Коммунизм сегодня выглядит реликтом прошлого, а отнюдь не символом будущего. А самое главное – Советский Союз не смог осуществить информационную революцию. Политические и экономические структуры сталинского коммунизма оказались для новой технологической парадигмы слишком негибкими и закрытыми. Разве тоталитарная партия могла разрешить всем желающим создавать информационную среду? Разве мог Госплан позволить производителям организовывать независимые от него структуры для совместной работы? Для развития Сети требовалось гораздо более открытое и спонтанное общество.

В последние годы сторонники почти всех радикальных идеологий сумели скорректировать свои программы в соответствии с воодушевляющим их либертарианским потенциалом грядущей цифровой конвергенции. Однако рядом с киберфеминистками, коммуникационными партизанами, технономадами и цифровыми анархистами не нашлось места для обновленной версии столь мощного некогда сталинского коммунизма. Даже самые верные его воспеватели признают теперь, что Советский Союз воспроизвел худшие черты фордизма: авторитарность, конформизм, разрушение среды обитания[53].

Идеологи американского неолиберализма ухватились за представившуюся возможность застолбить будущее за собой. В течение почти тридцати лет они предсказывали, что новые технологии скоро создадут утопическую цивилизацию – информационное общество. Тоффлеры, например, уже давно пришли к выводу, что слияние вычислительной, телекоммуникационной и массово-информационной сред поможет личности вырваться из тисков, в которые ее зажимают большой бизнес и большая власть. В том же духе пророчествовал Итиэль де Сола Пул, считавший, что интерактивное телевидение позволит каждому создавать собственную информационную среду и участвовать в принятии политических решений. С распространением Сети по всему миру материальные и духовные ценности американского неолиберализма будут в конечном счете навязаны всему человечеству. Основатель Wired Луис Розетто объясняет: «Этот новый мир [мир Сети] характеризуется новой глобальной экономикой, по природе своей антииерархичной и децентрализованной, не признающей национальных границ и контроля политиков и бюрократов <…> а также глобальным сетевым сознанием <…> которое заведет <…> обанкротившуюся электоральную политику <…> в окончательный тупик»[54].

Нарциссизм Калифорнийской идеологии отражает самоуверенность нации-триумфатора. После победы в холодной войне у США не осталось серьезных военных или политических соперников. Удалось обойти даже экономических конкурентов из ЕС и Восточной Азии. Большинство комментаторов считает, что гегемония США зиждется на лидерстве в новых информационных технологиях. Ни одно государство не может противостоять «умному оружию», которое есть у американских военных. Немногие компании могут выстоять против «умных машин», используемых американскими корпорациями. А главное, США доминируют на переднем крае технологических новаций – в Сети. Воплощая американскую мечту, немногочисленные счастливцы делают гигантские состояния, продавая акции своих высокотехнологичных фирм на Уолл-стрит[55]. Многие другие, под гипнозом коммерческого потенциала электронной торговли, вкладывают свои сбережения в спекуляцию акциями интернет-компаний.

Ажиотаж вокруг акций интернет-компаний <…> можно сравнить разве что с тюльпанной лихорадкой в Голландии в начале 1600-х[56].

Несмотря на все богатство, порождаемое техническими инновациями, пропасть между богатыми и бедными в Соединенных Штатах расширяется[57]. В отличие от европейского и восточноазиатского капитализма, американский неолиберализм умеет успешно сочетать экономический прогресс с социальной неподвижностью. К этому единству противоположностей – реакционному модернизму – консерваторы постоянно стремились еще со времен Французской революции 1789 года[58]. Социальные последствия экономического роста, необходимые для выживания капитализма, всегда пугали правых. Непрерывная индустриализация медленно, но верно размывает классовые привилегии. По мере роста своих доходов «простой народ» начинает все в большей степени определять политические интересы и культурную ориентацию общества. Многие поколения консерваторов сталкивались с дилеммой согласования экономического развития с социальной статичностью. И всегда, несмотря на глубокие идеологические различия, они предлагали один и тот же рецепт: формирование аристократии от высоких технологий.

В ранних версиях этой реакционной фантазии упор делался на иерархическое разделение труда (как при фордизме). Хотя индустриальная система уничтожила множество ремесел и умений, она же создала новые области специализации. В рамках фордизма инженеры, бюрократы, преподаватели стали прослойкой между менеджментом и «работягами»[59]. В отличие от большинства наемных работников, эта часть рабочего класса обладала высокими доходами и не находилась в зависимости от сборочного конвейера. Боясь потерять свои ограниченные привилегии, некоторые профессионалы с энтузиазмом поддерживали реакционный модернизм. Вместо борьбы за социальное равенство они мечтали основать новую аристократию: технократию.

«Разум, наука, техника – не безликие и бездушные механизмы, позволяющие людям делать открытия, обмениваться ими и применять их на практике. Напротив, это средства, при помощи которых одни люди, используя определенные системы, организуют и направляют жизнь других людей в соответствии со своими предпочтениями»[60].

В годы расцвета фордизма новый правящий класс формировался из менеджеров и других профессионалов, работавших в крупных корпорациях или в правительстве[61]. Но когда в начале семидесятых начался экономический кризис, интеллектуалы правого крыла были вынуждены искать поддержки других частей упомянутой прослойки. Вдохновленные Маршаллом Маклюэном, они вскоре обнаружили, что все большее число людей работает над развитием новых информационных технологий. И вот уже почти тридцать лет консервативные гуру предсказывают, что новый правящий класс будет состоять из венчурных капиталистов, передовых ученых, гениальных хакеров, медиазвезд и неолиберальных идеологов – то есть из дигерати. А пропагандируя свои пророчества, они всегда подчеркивают, что любой профессионал хайтека может стать одним из этих новых аристократов. В эпоху конвергенции информационных индустрий умелые работники необходимы для создания оригинальных продуктов – например, разработки программ или дизайна веб-сайтов. Большинство цифровых ремесленников, как и их коллеги в других отраслях, ощущает непрочность своего положения при контрактном найме. Однако они лучше зарабатывают и пользуются определенной независимостью. Как и в прошлом, двусмысленность этой социальной позиции стимулирует безоглядное доверие к реакционному модернизму. В погоне за американской мечтой многие рабочие хайтека надеются заработать миллионы, основав собственную компанию. Вместо того чтобы идентифицировать себя с массой таких же наемных работников, они стремятся выбиться в дигерати, новую технократию Сети[62].