Гелена Гринева - О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ,
в которой Фридрих Красная Борода пытается стать доблестным рыцарем, но не успевает совершить подвиг
Фридрих Барбаросса, выпавший из истории кольца власти, остался в контексте своего времени. А время его — время рыцарских идеалов, становления куртуазного романа. Эстетика куртуазного романа, в отличие от эстетики эпоса, огромное внимание уделяет качеству пути своего героя, его целям. Даже если цель имеет сугубо военное, героическое в древнем смысле, воплощение, то суть ее все равно должна оставаться высокой и эстетически безупречной. Древний воин должен пройти по пути одухотворения, чтобы превратиться в средневекового рыцаря. Мотив выбора пути совпадает с этическим поиском. Чем выше этическая наполненность бытия куртуазного героя, проживающего череду авантюр, тем шире, многограннее его образ, тем совершеннее его характер. Тем выше, разностороннее награда в конце пути.
Возможно ли предположить, чтобы могущественный правитель вдруг раскаялся в пройденном пути? Возможно ли, чтобы Барбаросса с ужасом и стыдом оглянулся на собственную жизнь и признал, что деяния его ничтожны с моральной точки зрения, что, стремясь без разбору вперед, он не заметил, как превратил в руины собственное отечество, что повергал в прах своих собственных граждан, совершая тем самым тяжкий грех — уничтожение братьев своих во Христе? Что ослепленный идеей единоличной власти, словом и деянием оскорбил Церковь, презрел промысл Господа? Раболепно следуя идее величия, внушенной сокровищем Нибелунгов, все дальше отступал от подлинно рыцарского предназначения? В такое верится с трудом. И действительно — у Барбароссы был шальной, твердокаменный характер. Но он жил в XII веке, когда чувства человека еще не закалились до полной непроходимости, когда речь проповедника могла увлечь на смерть, уличный балаган запоминался на всю жизнь, а песня миннезингера ранила душу в кровь. Страницы романов, читаемых при дворе Барбароссы, испещрены чувственными монологами рыцарей о долге и чести, придворные песнопевцы слагают бесконечные поэмы об императорском благородстве, которого в реальной жизни никто не видывал. Что делать? Личную судьбу исторического лица опять преображают обстоятельства культуры. Всю свою оставшуюся жизнь старый император пытается прожить как рыцарский роман.
Барбаросса возвращается в покинутую, остывшую к нему Германию. Он никогда больше не возглавит итальянский поход, он предоставит эту сомнительную честь своему сыну. Свое же провальное прошлое он, как страницу, вырвет из памяти современников и из истории потомков. С невиданным пафосом он отмечает годовщину величайшего императора — Карла. Рядом с ним, а не с Нибелунгами хочет он увековечить свое имя. Еще один большой праздник — посвящение в рыцари своих сыновей. Он хочет остаться в хрониках произносящим рыцарскую клятву, а не жалкое примиренческое лепетание. Много сил он отдает борьбе с Вельфом Генрихом Львом. И вовсе не для того, чтобы поддерживать в боевой форме рыцарский дух. Барбаросса понимает: там, где в романе истории стоит героическая песнь о Генрихе, могла быть глава о Фридрихе. Генрих Лев — это несостоявшийся он сам. Это Генрих укреплял владычество на севере Германии, строил там города, отодвигал северную границу. Это Генрих Лев создал один из самых изысканных и дерзких куртуазных дворов в Германии. А когда Барбаросса увяз в Италии, он отправился на помощь в Иерусалим, вел себя как доблестный рыцарь и был встречен в Иерусалимском королевстве не только как спаситель, но — что ужасно! — как истинный король. Вдобавок в силу исторических обстоятельств именно фамилия давнишнего соперника Барбароссы стала именем и знаменем итальянской оппозиции, так унизившей императора. Барбаросса успокаивается, лишь изгнав строптивого Льва из Германии. Никто теперь не стоит на пути к рыцарской славе.
В 1188 году семидесятилетний император принимает крест. В глазах его опять появляется металлический блеск, как во времена, когда он знал магические заклинания власти. Барбаросса возглавит Крестовый поход европейцев. Он останется в веках не только как идейный восприемник Карла Великого — объединителя империи, но и как защитник Гроба Господня. Немец — спаситель всего человечества, как и предсказано в «Ludus de Antichristo». Завершить свой путь исполнением святого рыцарского долга — что может быть величественнее?
Однажды Фридрих Барбаросса уже участвовал в Крестовом походе, под знаменами дядюшки Конрада III. Это было в 1148 году, и не было в истории крестоносного движения более позорного вояжа в Святую землю. В полководческой сумятице войска германцев и франков неоднократно нападали друг на друга, были с позором изгнаны из Византии, где вели себя, как варвары, и попали в западню к туркам-сельджукам. Живыми вышли немногие — в основном, руководители похода, которые заблаговременно бежали. Если бы Фридрих тогда был более чуток, он узнал бы предостережение от позора, ничтожества и предательства. Но он уже оказался под магической властью кольца и его тащили вперед другие резоны.
Проклятое кольцо власти нашло последний приют на дне реки. «Рейн сохранит золото, разделившее воинов, — говорит перед гибелью Гунтер, — быстрая река сохранит сокровище Нибелунгов». И ладно. Не демоническая древняя страсть, но светлый рыцарский идеал прославит крестоносца Барбароссу…
Для похода в Святую землю император избирает сухопутный маршрут. Кто знает, может, для того, чтобы быть подальше от искушения. Или?.. 10 июня 1190 года в Малой Армении Барбаросса решает сократить путь и перейти вброд небольшую речонку Селиф. В шаге от берега император не удерживается в седле и падает в воду, вода моментально укрывает доставшееся ей сокровище. Кольцо Андвари, присвоенное Нибелунгами, утягивает императора Фридриха Барбароссу на дно, чтобы навсегда слиться с ним…
ЭПИЛОГ
Как только со дна мира всплывал клад Нибелунгов, руки желающих комфортно жить в мире повседневных реалий тянулись к кольцу власти. То, что человечество сочло себя полностью «осчастливленным» колечком, не меняет истинного положения вещей: воплощенное в сокровище истинное счастье не является полным без других составляющих. Доподлинно известно, что альвы стерегли также мед поэзии. Мед поэзии — источник мудрости и совершенства, дарующий светлое счастье одухотворенности и восторг вдохновения, проявляющий истинные изначальные сущности. Сияющая медвяная роса покрывает по утрам ствол древа мира. Неужели наш мир обнесен заветной чашей? Рудольф Майер в своем исследовании о сущности священного сокровища справедливо замечает, что сокровище в мир людей (мир большей частью материальный) должно быть явлено материально. Как только человечество готово узреть сокровище — оно уже здесь. Если в мире злодействует кольцо, то в мире разливается и волшебный нектар. Мед поэзии истек в Германию практически одновременно с появлением у Барбароссы заветного кольца. В романе, как и «Нибелунги», странном, не характерном для куртуазии— но по противоположной причине — в «Парцифале» фон Эшенбаха. Только кольцо заявляло о себе во всеуслышанье на понятном языке инстинктов, а мед поэзии благоухал слишком тонко: даже в узком придворном кругу ценителей роман был недопонят и вызвал недоумение.
Мед поэзии материализуется в священной чаше Грааля, о нем говорят де Боррон и Кретьен де Труа. Он может преобразиться в сосуд или камень, как об этом свидетельствует Вольфрам фон Эшенбах. Он может стать голубым цветком Новалиса. Он разольется в чашу Урдар-озера Гофмана (как это созвучно Урдр — названию источника мудрости, из которого питается древо мира германцев и скандинавов!). Мед поэзии воплощался и в голубой ирис Гессе. Пригубивший мед приобщается светозарной энергии, позволяющей духу воспарить, не боятся мира и его низких страстей. Напиток Одина превращает в истинных рыцарей — рыцарей духа. Другой вопрос, что миры, в которых материализуются две составляющие сокровища Нибелунгов, — разные. Очень любопытен эпизод посвящения из романа о Граале Робера де Боррона. На круглый стол ставится священный сосуд. В сердцах тех, кто узрел его, разливаются сладость и блаженство. Сердца же других остаются пусты — и они уходят, ибо не узрели ничего такого. Понятно, что в бешеной погоне за самым счастливым счастьем мир, излучающий энергию силы и власти, использовал бы все возможности, чтобы завоевать недостающее звено. Но этот мир проходит сквозь мир, напоенный медом поэзии, как тень от облака сквозь пейзаж. Священный сосуд нельзя взять силой, он достигается только духовным ученичеством. Там, где вожделеют власти, — возникает кольцо. Или меч. Тем, кто заслуживает совершенства, как высшая награда даруется сосуд. Он не может завоевать мир. Это мир, смирившись и прозрев, может обрести его. В одном из сказаний артуровского цикла есть версия, что медом поэзии владел Мерлин. Могущество императора и мудрость волшебника, воссоединенное сокровище — вот идеал совершенства мира. Гармония хаоса низа и космоса наверху. Жизнетворное единство корней и кроны, возвращение альвов на пир к Одину. Для эпоса германцев и скандинавов это — Идавалльр, обитель богов в Золотом веке. Для христианина — Царствие Небесное на земле. Для всего совокупного человечества — обретенный Золотой век, не помнимый уже, но незабываемый. Однако ж история показывает, что разъединенные половины клада далеки друг от друга. Тень реального мира, в котором востребовано исключительно кольцо, все больше наползает на родину души, о которой с непонятной для большинства ностальгией писал еще фон Эшенбах, а за ним и многие истинные поэты.
