Борис Екимов - Прощание с хутором
Виноваты, уточню я, не козы, а хозяева коз. У нас донскую пуховую козу в хозяйстве держали всегда. В любой семье пряли пух и вязали из него теплые головные платки, носки, варежки, шарфы. Для себя, а в трудные времена — для продажи. В тяжелые годы пуховым промыслом спасались, на хлеб зарабатывая. Недаром в городке Урюпинске, что на Хопре, поставили памятник донской пуховой козе.
Пасти козье стадо очень трудно. Животина нравная: лезет на самые кручи, что твой альпинист; даже на деревья карабкается. Мекекекнет и мчится очертя голову. Коз пасти трудно. Но их разводили, пасли с большим приглядом, сберегая землю и округу. На луга да в займище коз никогда не пускали. Там — сено, там — лес. Беречь надо. Так было при казачестве и при колхозах.
Вахины козы паслись вольно. Для них и для их хозяина запретов и указов не существовало. Вот и погубили округу. Теперь Ваха уехал, доброй памяти о себе не оставив. Он травил и людей, торгуя не самогоном, который у нас дело обыденное, а каким-то поганым пойлом. Сколько душ он сгубил, знает лишь Бог. Он бесстыдно скупал краденое; обманывал людей, которые на него работали; а уж несчастных «бичей» содержал хуже скотины, бил их. Последний бедолага, сбежав от хозяина, умер на пороге станичной больницы.
Своего дома, собственного, за тридцать лет жизни на этом хуторе он так и не построил, жил в совхозных, переходя из одного в другой. Хуже того, он полхутора, считай, разорил. Лишь останется чей-то дом без хозяина, без пригляда, там уже Ваха — словно черный ворон — копошится, старается: снимает шифер, выдирает полы, двери да рамы. Все приберет. Сначала — ночью, а потом уж и белым днем добирает остатки.
Говорю об этом человеке вовсе не потому, что хочу укорить его соплеменников всех разом. Но как не спросить: кто стал хозяином этих донских просторов? Земли, воды, выпасов, займищного невеликого леса.
При старом дореволюционном порядке хозяином было казачье общество, круг, который избирал хуторское правление, атамана. Последнего набатовского атамана по имени Финака помнят и через век. Погубить хуторской луг, запустив туда на пастьбу коров или тем более коз, было делом немыслимым. Даже на телеге по лугу нельзя было проехать. Следили за родниками, чистили их каждый год. Хворост на плетни и чакан на крыши рубили в одно время и в определенных атаманом местах. Словом, в хуторской и станичной округе хозяин был.
При советской власти командовал председатель колхоза или управляющий отделением. Тот же луг берегли. С него накашивали сена на весь совхоз.
Теперь нет ни казаков, ни колхозников, ни атаманов, ни председателей. У нынешней сельской администрации много обязанностей, но мало прав.
Степь горит два ли, три раза за лето у всех на глазах. И никто не тушит. Выгорают вековые деревья в лесистых балках, займищные лес, лесопосадки, не говоря о травах. Уже не осталось ни смородины, ни жердел-абрикосов, ни обыкновенного «сибирька» для веников. Все родники скотина, затоптав, превратила в болота. Пастьба скотины по редким теперь озимым хлебам — дело обычное. Выпасы да бывшие сенокосы превращают в толоку. Хозяина нет. А всякий дом, большой или малый, держится хозяином. Это — вековой закон.
Но кто теперь хозяин в Набатове, Большом или Малом, в той же Большой Голубой, в Осиновке?
Жители коренные ушли с хуторов и теперь не вернутся. Новые поселенцы, на мой взгляд, пока остаются временными насельниками, приехавшими на заработки. Тридцать лет они живут на этой земле, с, меняя друг друга: одни уехали, другие на их месте селятся. За все эти годы знаю лишь один новый дом, построенный Русланом Дадаевым в Голубинке. А прежние, коренные жители первым делом строили дома для себя, для детей и внуков, которым здесь жить.
Еще одно, очень важное: всех умерших новые поселенцы хоронить увозят в Чечню, в Дагестан, на родину. Значит, эта земля — не своя. Большинство кавказских семей живут на два дома: здесь и на родине. Дети, родители, братья, сестры… Уезжают, приезжают, работают, снова уезжают.
У нас жили и живут татары, калмыки, казахи, мордва, чуваши, не говоря о братьях-славянах. Женятся, выходят замуж, на национальность не глядя. А вот с кавказскими выходцами смешанных браков нет. У них свой круг. «Поматросить» и бросить могут, но замуж русскую ли, украинку не возьмут.
Еще одно: для всех очевидное, порою (особенно у молодых) показное пренебрежение к обычаям, нравам, вековым житейским законам здешних людей. Угон чужого скота — событие рядовое, почитаемое чуть ли не доблестью. Отношение к молодым женщинам, девушкам… Недаром стихийные массовые протесты не раз вспыхивали в Клетском, Ленинском районах, в той же Голубинской. Власти гасили их пустыми обещаниями. А что делать? Выселять не получится. Не получается даже диалога. Где-то уже писал я, как несколько лет назад могучий десант руководства Калачевского района во главе с начальниками всех «ветвей власти», в том числе «силовых», прибыл в поселок Крепь для серьезного разговора с «кавказской диаспорой» по поводу… По многим поводам, о которых я упомянул. Начальство прибыло. Но разговора не получилось. Другая сторона на встречу демонстративно не явилась, показав, кто на этой земле хозяин.
И когда все это вместе сводится: дом, родительские могилы, браки, то невольно появляется мысль о том, донская земля для этих людей тоже чужая. «Поматросил» и бросил. Раньше говорили откровеннее: «Поживу десять лет, построю дом в Грозном и уеду». Потом была война. Нынче, слава богу, утишилось…
Но ведь по-прежнему пасут на чужих хлебах скот, до голой земли «выбивают» луга, губят невеликие леса, займища; две сотни голов скота, и нет ни гектара земли, хотя бы в аренде. Это чтобы «земельный налог» не платить.
А ведь нынче кончилось время неопределенности, когда гадали и думали: «брать» землю или «не брать», оформлять по закону или погодить? Который уже год состоявшиеся фермерские хозяйства поверили и поняли: обратного пути не будет, и потому активно занимаются межеванием, регистрацией, получая законное право уже на сотни, на многие тысячи гектаров земли. В Задонье, в Голубинской округе по-прежнему тишина; тысячи голов скота пасутся и кормятся на «ничейной» земле. Казачество вывелось и ушло, для новых поселенцев тридцать лет, может, и не срок. Но пример земель, превращенных в пустыню, он и для нас урок.
Кто новый хозяин, этой просторной русской, донской земли? Ответа нет.
* * *Мой зимний путь от хутора Большой Набатов до станицы Голубинской был неспешен и потому долог.
Славный солнечный день. Просторное лоно замерзшей реки. По левую руку — молчаливое лесистое займище; справа — высокие обрывистые холмы, надежный укрыв от ветра.
Заглянул я и в займище. Там — тихие озера, с редкими бобровыми хатками. Снегу нынче выпало мало. И потому замора рыбы в озерах не будет.
Побывал в займище, миновал Малоголубинский хутор, дремлющий в зимнем, стариковском бытье: ни рыбаков на льду, ни ребятишек с клюшками ли, санками. Шагал и шагал по льду, а потом стал подниматься на высокий берег, к Городищу.
Этот древний курган, словно могучий богатырь, уже многие тысячи лет высоко вздымается над округой, охраняя покой земли и воды. Все он видит, все знает, но молчит. Потому что род людской, суетный, муравьиный мудрости высокой постичь не в силах.
Приходит ветер и уходит ветер, словно пыль, сметая могучие племена и великие государства.
Сколько было здесь славных витязей, могучих пахарей и черного люда, уже в пору недавнюю: казаки, мужики, голытьба, «востропузая чига», «иногородние», «белые», «красные». Кровь и вражда, вражда и кровь. И земля всех принимает, кормит, потом покоит; а ветер сдувает память. И попробуй пойми: чья это земля?
Только вчера еще живой, великий трудяга Виктор Кравченко, чуя скорый уход, предлагал новому соседу: «Купи мою усадьбу, мою землю!» Новый поселенец лишь плечами пожал, сказав: «Зачем? Ты уйдешь и землю с собой не возьмешь. Она здесь останется», — сказал он; не ведал, но простодушно повторил прозвучавшее еще во времена библейские: «Род преходит и род приходит, а земля пребывает вовеки».
Вот она — вечная истина. Понять ее можно. Труднее принять. И не только нам. Примеров тому не счесть. Но свое— больнее.
И потому, даже прощаясь с хутором, думаешь о нем, желая этой донской земле доброго хозяина на новый и долгий век.
2009
