Эрих Ремарк - Эпизоды за письменным столом
— О господи, а это не Железный Карл?
На что она отвечает:
— Да нет, это же древние германцы. — Оба имеют в виду Архангела Михаила, на котором я как раз в этот момент замечаю кокетливый серебряный браслет.
Старый господин, очевидно, большой поклонник искусства, поворачивается к ним:
— Тссс!
— Чего ему надо? — спрашивает Йохен сварливо.
— Сиди тихо, — отвечает молодая, но, когда появляется Мефистофель, сама не может удержаться от восклицания: — Дьявол!
— В красном пламени, — говорит задумчиво Йохен.
Старый театрал снова шипит:
— Шшшш!
— Осел, — бурчит Йохен.
Спустя какое-то время позади нас появляется, шурша платьем, величественная дама, естественно, через полчаса после начала; она вынуждает всех встать и пробирается к своему месту, которое, тоже естественно, оказывается в середине ряда. Йохен не встает, а только немного отодвигает колени в сторону. В следующее мгновение он со страшным криком вскакивает, потому что дама, вероятно, отдавила ему ногу. Сиденье кресла использует этот момент, чтобы коварно захлопнуться у него за спиной, так что когда он, скрипя зубами, бледный от боли, пытается сесть, то оказывается на полу. И подумайте только: дама, которой Йохен обязан этим артистическим падением, та самая дама, которая наступила ему на ногу, имеет наглость возмущенно прошептать ему:
— Тсс!
— Глупая гусыня, — бурчит в ярости Йохен.
Пролог окончен.
Новобрачные оживленно обсуждают последние состязания по стрельбе. Дама рядом со мной беседует с подругой.
— Вы говорите, семьдесят пфеннигов? А я еще вчера заплатила марку десять.
— Да, семьдесят пфеннигов, если вы сами заберете. Иначе — восемьдесят. Я запасла шестьдесят штук. Так на зиму будет хоть немного яиц.
Первый акт. Фауст в кабинете.
Минхен (так зовут новобрачную), взволнованная фейерверком при появлении Духа Земли, рассказывает историю про привидения. Когда Фауст поднимает хрустальную чашу с ядом, Йохен задушевно произносит:
— Твое здоровье, если это коньяк.
Пожилой господин, очень злобно:
— Шшш!
Смена декораций.
Передо мной разговаривают две дамы.
— Ох уж эта фрау Биммерманн! Вы только посмотрите, сколько на ней бриллиантов. Это же безвкусно!
— А как утянулась-то! А жир со всех сторон выпирает.
Рядом сидят два господина.
— Большой шлем без двух у ходящего первым?
— Выиграл. С шестью козырями и тузом червей.
Справа от меня:
— Недавно он даже привез полкило масла.
— Вы хотите сказать: маргарина.
— Нет, масла, сливочного масла, хорошего, жирного крестьянского масла.
— Говорят, в окрестностях его нет уже три недели.
Погреб Ауэрбаха.
Оба мужчины передо мной с удовольствием и очень бодро отбивают такт.
— Настоящая немецкая атмосфера, — говорит один.
Йохен замечает:
— Гуляют. Сейчас подерутся.
Минхен во время песни про блоху истерически хохочет. Старый господин:
— Тсс!
Снова дают свет.
Прерванные разговоры продолжаются.
— А вы не можете дать мне адрес этого крестьянина?
— Ох, он обслуживает только старых клиентов.
— Но если ему хорошо заплатят…
— Ну вот, я хожу трефовым валетом, потом пиковым, бью даму королем червей и вытаскиваю туза…
— Я точно видела, Йохен, что на ярмарке ты был с Триной.
— Это неправда…
— Правда…
— Неправда…
— Правда.
— Неправда, — и так далее.
— А ее муж, как он усох. Стал совсем хилым и маленьким. Как ребенок.
— А она все толстеет. Все-таки видно, откуда они.
Кухня ведьмы.
Йохен и Минхен развлекаются вовсю.
— Как раньше в Мюнстере, в зоологическом саду, — смеется Минхен в восторге.
— А ведьма выглядит в точности как мамаша Бюшеля, — зло хохочет Йохен.
Старый господин шипит:
— Шшш!
— Верблюд, — говорит Йохен с явным возмущением.
Когда Фауст в первый раз заговариваете Гретхен, Минхен, удовлетворенная триумфом женщины, говорит:
— Не вышло…
Но Йохен, чувствуя, что в его лице оскорбили весь род мужской, возражает:
— Глупая баба, — и делает поистине гениальное философское замечание: — Поначалу они все так. Но это только притворство.
— И что только они о себе воображают! Еще шесть лет назад она была всего лишь простой швеей. А он — помощником продавца. Этот спекулянт, этот индеец с плоскостопием!
— Я не понимаю, почему вы не хотите дать адрес этого крестьянина.
— Господи, да ведь каждый бережет его для себя.
— Это странно.
Закончилась сцена, когда Гретхен находит украшения.
— Йохен, ты ведь хотел подарить мне сережки, что лежат в витрине у Шнайдера…
Йохен, очевидно, ничего не слышит, он внимательно изучает программку.
— Йохен! — Она с силой толкает, его в бок.
— Слышишь, — читает он, делая вид, что ничего не слышал. — Мемфис… Мефи… сто…
— Ах ты! — резко обрывает его Минхен. — Двести!
Потрясающий монолог Гретхен перед статуей Mater dolorosa.
Я смотрел «Фауста» в балаганах и на первоклассных сценах. И всегда эти слова одинаково потрясали меня. А Иоганна Мунд играет так искренне, с такой болью, что продолжаешь сидеть как завороженный даже после того, как занавес опустился.
— Теперь ему, наверное, придется платить алименты, — говорит Йохен убежденно, как человек, знающий жизнь.
— Бог мой, может, они еще поженятся.
— Никогда! — возражает Йохен уверенно.
— Но тогда закажите мне хотя бы килограмм. Понимаете, я хотела бы испечь пирог на день рождения. Килограмма было бы достаточно…
— Потом я играю шлем с двумя… не набираю очков…
— Ну?
— Дружище, мне не повезло. Я выиграл всего шестьдесят монет.
После очень сильной сцены в соборе, когда Гретхен падает в обморок, зрители начинают штурмовать гардероб. Только когда гардеробщицы объясняют штурмующим, что еще не конец, что будет что-то еще, те снова успокаиваются.
Сцена в тюрьме. Конец. Выходя из зала, еще под впечатлением от трагедии, я слышу:
— И почему она была такой глупой?
— Если он ее все-таки соблазнил…
— Если бы вы сразу вытянули козырного туза, а потом сыграли бы маленькой червовой, то… Одну пику и…
— Вы делаете тесто на дрожжах или с пекарским порошком?
— Смотря какое тесто… Если…
— Посмотрите только на эти надутые рожи. Дочка-то настоящая уродина. Боже, моя дочь намного красивее.
— А видите вон там женщину…
Врать не буду, я видел там и несколько внимательных глаз. Несколько душ, которые очистились от мусора повседневности под влиянием поэзии Гете. Там был белокурый юноша; его глаза блестели, он вышел как пьяный. Не сказав ни слова. Да, да.
(1921)
Зарисовки с ярмарки
IИ вы уже знаете человека, который играет на губной гармошке? Когда он покачивает головой и отводит в сторону правую ногу, все радостно пугаются, потому что вдруг начинает звучать целый оркестр. В руках он держит губную гармошку, локтями бьет в литавры, прикрепленные на спине, ступней (спасибо солдатской выучке!) ударяет по тарелкам, на голове у него шлем кирасира с конским хвостом и трезвонящим металлофоном; и при всем этом у него такое серьезное выражение лица, словно он Наполеон после битвы под Лейпцигом или тот самый кожевник, у которого уплыли кожи; похожее выражение лица было недавно и у меня, когда кто-то сказал мне, что мой роман очень хорош. (Это был господин, явно обделенный интеллектом).
Где бы ни появился этот человек со своим переносным оркестром, везде собирается толпа. Заключаются пари, как долго он может выдержать, учитывая, что литавры, вероятно, тяжелые. Все с восторгом ждут того момента, когда он потрясет головой и покачает ногой, потому что тогда все и начинается. Дети от радости выпускают в воздух воздушные шары, пожилые дамы укоризненно качают головами, гимназисты говорят «замечательно»; из окон у Бланка свешиваются, словно хихикающие гирлянды, девицы, какая-то женщина говорит с состраданием: «Бедняга!», а мой друг, студент Майер, шепчет мне, что он решил поменять профессию и заняться чем-нибудь в этом роде.
Если бы главный дирижер городского оркестра Антон вышел на улицу со своим музыкантами и они сыграли бы великолепный мечтательный медленный пассаж из симфонии си минор Шуберта, или что-нибудь хрустально-чистое из Моцарта, или что-то милое из папаши Гайдна, вряд ли был бы такой аншлаг. А если бы при этом оркестр собирал деньги, то вряд ли бы он собрал столько же, сколько этот человек с губной гармошкой. Ну так ведь оркестр только и умеет играть что Моцарта, Бетховена и Вагнера и всякое такое, а вот одновременно держать в руках губную гармошку, бить локтями в литавры, ногой — по тарелке, головой тренькать на металлофоне да еще собирать деньги и двигать ушами…
