Надежда Кожевникова - Сосед по Лаврухе
И правда. Страна, где, в особенности после эмбарго, практически все импортируется (за исключением разве что пива «Престиж» да рома «Барбанкур») в изобилии лишь предметы искусства: картины, скульптура, из камня, дерева, металла, художественные промыслы. Вот это — на каждом углу.
Поначалу шалеешь. Я по приезде хотела было скупить все у первого же уличного торговца, если бы не препятствие в лице мужа, после бесполезных увещеваний отрезавшего: денег — не дам!
Грубо. Но, как оказалось, справедливо. Потому что вскоре обнаружились галереи, и тут началась совсем уже другая стадия. Но тоже, выяснилось, не последняя.
Когда галерея напоминает кондитерскую, где хочется всего — на этом этапе клиент обречен, хозяин просто-таки обязан его облапошить, что он и делает, с сознанием как бы даже долга. Обманутые, отрезвевшие, униженные собственной доверчивостью, но зато закалившиеся и при всем при том сохранившие свою страсть, — такие являются в те же галереи вновь, но в иной ипостаси. Не отвлекаясь на возникающие соблазны, для чего лучше вообще не глядеть по сторонам, идя прямо к цели, давно (чем дольше, тем лучше) запримеченной, облюбованной. Но обязательно с выражением скуки, равнодушия.
(Признаюсь, мне это ни разу не удалось.) Таков ритуал. Хозяин тоже интереса особого не проявляет. А что вы думали, это вам не магазин готового платья!
Затем начинается игра, и хотя результат известен, покобениться обеим сторонам тоже по ритуалу положено. Но так, чтобы еще и уважение друг к другу выказать. Хозяин, чуть уступая, одобряет — но сдержанно! — вкус покупателя.
Покупатель в свою очередь намекает — но очень тонко — что именно этой галерее отдает предпочтение. Расстаются как близкие друзья, единомышленники.
Только при соблюдении всех этих нюансов можно почувствовать удовлетворение. Теперь картина ваша, и во сколько она обошлась значения уже не имеет.
Зато у каждой остается своя история. Когда проезжаешь мимо галерей «Мопу», «Монин», «Бурбон-Лали», «Надер», «Исса», представляются лица их владельцев (кстати, все они по происхождению иностранцы, на Гаити осели, так сказать, из любви) и наши взаимоотношения. Они развиваются, не только когда приобретаешь что-либо. Можно просто зайти посмотреть. Картины, если и товар, то живой, то есть видоизменяющийся, потому что ты сам раз от разу по-разному их видишь.
Полгода прошло с той поры как я кидалась к уличным торговцам, восхищаясь сочными декоративными холстами, что мне мнились прямо-таки шедеврами. Завораживала и дешевизна. В Европе разве что постеры столько стоили. Но эйфория миновала. Хотя в Гаити и в самом деле чуть ли не каждый второй рисует, настоящих художников немного. Иначе и не может быть. Но нет сомнений, что гаитяне — народ с бесспорным артистическим чутьем, ярким живописным даром. И не только наивностью, первозданностью гаитянская живопись пленяет. Тут встречаются авторы столь изысканно-прихотливые, что и не верится, что все они — самоучки.
Впрочем, не совсем так. Они учатся — друг у друга, а что вот самородки
— это да. Но, например, живопись Теара или Датортю авангардна настолько, что гаитянский корень в ней уже трудно узреть. Хотя у таких выдающихся мастеров, как Сежурне, Гургю, при всей их утонченности, безудержности воображения, все-таки природное, национальное всегда проступает.
Еще тут есть направление, так сказать, историческое. В этой манере работали Андре Пьер, Вальсан, братья Блез. Излюбленные сюжеты — герои-освободители, генералы Десалин, Петион, Лювертюр, Кристоф, объявивший потом себя императором, по той же схеме, что и Бонапарт, которому гаитянские вожди старательно подражали, начиная свою деятельность с освободительства, а заканчивая диктатурой. Кстати, Французская республика революцию на Гаити поддержала, одобрила, что восставшие рабы жгли поместья проклятых угнетателей, тоже, между прочим, французов по происхождению. Уж пролилось кровушки! В уцелевшие же поместья победители, как водится, заселились, с поугасшим уже революционным пылом.
Таковы факты. Но чистая прелесть, когда на картинах Блеза — в синих мундирах с эполетами, в треуголках, на лошадях гарцуют, или в салонах, на европейский манер обставленных, беседуют, дамы в кринолинах жеманятся, а физиономии африканские. Уже одно это очаровывает: эдакий сдвиг, сшибка, прямо-таки сюр, а на самом деле самая что ни есть реальность. Так оно и было! А кажется стилизацией, буффонадой. Смесью «французского с нижегородским», очень, впрочем, жизненной, смачной.
Наивное, но и ведьмовское что-то. Сродни Михаилу Шемякину, серии его петербургских карнавалов петровской эпохи, и по тщательности, выписанности интерьеров, подчеркнутой сценичности ограниченного как бы рампой пространства напоминает эскизы к театральным постановкам мирискусников. А вот уже самого Блеза особенность — золотистый колорит, замечательно гармонирующий с темнокожими лицами.
На современных гаитянских купюрах, называемых гурдами, изображены те же доблестные генералы, что и у Блеза, в эполетах, высоких с шитьем воротниках и с негроидными чертами лица.
Кстати, о богатом соседе. Судя по книге Селдена Родмана, американского критика и поэта, вышедшей недавно в Нью-Йорке вторым изданием, наиболее ценные образцы гаитянского искусства принадлежат коллекционерам из США. И когда, книгу листая, видишь даты этих приобретений, слюна закипает: значит прелесть такая была доступна еще совсем недавно, в 70-80-ых. Изучая каталоги, скажем, собраний Тиссенов в Лугано, подобных эмоций не испытываешь. К владельцам Лукаса Кранаха, Гольбейна зависти не возникает, не так ли?
Многие западные интеллектуалы, включая Андре Мальро, посетившего Гаити в 1975 году, удивлялись: как, почему на этом именно карибском острове (к тому же только в части, где расположена Гаити) полуграмотные крестьяне вдруг начали писать так, что профессионалы от восторга задохнулись? Откуда что взялось? Ведь какие на Гаити традиции? Свезли сюда рабов, держали в скотском состоянии, в итоге рабы восстали. Было это почти двести лет назад. Но и освободившись, Гаити ни богатой, ни просвещенной не сделалась. Грабили, помыкали уже, правда, не белые, а свои. Результат: из всех стран карибского бассейна у Гаити самое плачевное положение. Так откуда же? Чтобы в середине XX века открылся внезапно столь причудливый мир, такие образы фантастические, не имеющие аналогов, должны же быть какие-то предпосылки. Но и прошлое ничего не подсказывало. Отнюдь не Индия, не Китай, где понятно с каких глубин что всплывает. Тут же вроде как на ровном месте, прежде совсем не обжитом. И что, выходит, чудо произошло? Наверно. А почему нет?
Бывает, что дикарские поделки оттого только, что они сделаны вручную, распаляют сердце туриста, одуревшего от ширпотреба. Хороша и ракушка с отбитыми краями, потому что достали ее со дна. Но это далеко от искусства. В Гаити же не поделки — искусство царствует. И, что поразительно, на фоне общего невежества, нищеты. Хотя, кто его знает, может так как раз и бывает.
По-ахматовски: из сора стихи растут…
Гаитянская живопись на сегодняшний день включает в себя и наив и модерн. В сущности, они соседствуют, но и очень разнятся. Одно дело, когда жирафам автор придал ослиное обличье (поскольку жирафов в Гаити не водится, а ослов пруд пруди); или когда в жанровой сцене петушиных боев, петухи, по-боксерски дерущиеся, изображены в рост человека — тут сама казусность умиляет. Ну до того свежо! Ах, тянет в «пампасы» жителя большого города! Но совсем- совсем другое, когда встанешь у картины Тига или Проспера Пьера-Луи, в очередной раз дивясь, какое же тут разнообразие приемов, с какой виртуозностью они выказаны. Холст кажется осязаемым, иной раз кружевным, иной раз затканным, как гобелен, плотно. А что за краски! Какая отвага в их сопряженности. Желтый светится даже в темноте, лиловый с ним рядом бездонен, А что там изображено? Это приходит на ум в последнюю очередь. Лично мне.
Правда теперь, какое-то время в Гаити прожив, я работы этих художников воспринимаю уже иначе, чем раньше.
Да, с одной стороны в живописи прежде всего ценна именно живопись, что равно справедливо и для музыки, и для литературы. «Страсти по Матвею» Баха, конечно, прежде всего гениальная музыка. Но еще и История Христа. И только понимая про что там речь, можно осознать в полной мере, что произведение это божественно. Бах, как известно, был религиозен, и потому е м у так вот глубинно, целомудренно, как избранному свыше, открылся евангелический текст.
Да, надо признать, что есть в мире нечто, что без религиозной интуиции неосуществимо. Как писал в своих трудах протоиерей Александр Мень, чем больше развит у человека интеллект, тем явственнее открывается ему мистическое, неподвластное анализу. И Бетховен, и Пушкин верили. Без веры нельзя быть творцом.
Когда в галерее мадам Бурбон-Лали я впервые увидела работы одного из лидеров группы «Сан Солей» (святое солнце), Экзиля, меня притянули — именно так! — его клубящиеся, растекающиеся, подвижные как ртуть лики. Казалось, в облаках, космосе они зародились и взирают сверху на нас, на землю. Или это души умерших, отлетающие с последним «прости». А может быть — менады, порождение колдовства? Словом, загадочно и прекрасно. И каждый штрих, при всей затейливости, снайперски точен. В целом впечатление создается завораживающей переменчивости, как в калейдоскопе. Манера очень характерная, но при едином общем зерне открываются возможности бесчисленных вариаций, версий, трактовок, как для автора, так и для зрителя.
