Эжен Фромантен - Старые мастера
Есть ли что-нибудь подобное в Голландии? Каталоги ее просто приводят в отчаяние незначительностью тем и их неопределенностью. «Пряха со стадом1» — единственная находящаяся в Гааге картина кисти Кареля Дюжардена. Вауэрману принадлежат: «Приезд в гостиницу», «Привал охотников», «Деревенский манеж», «Воз» (знаменитая картина), «Лагерь», «Отдых охотников» и т. д.; Берхему — «Охота на кабана», «Переход вброд в Италии», «Пастораль» и пр.; Метсю — «Охотник», «Любители музыки»; Терборху — «Депеша». В том же духе и произведения Герарда Дау, Остаде, Мириса, даже Яна Стена, наиболее живого из них. По глубокому, хотя и грубому смыслу своих картин только он один и является настоящим рассказчиком, изобретательным карикатуристом, юмористом в духе Хогарта, литератором, а в своих шутках — почти автором комических новелл. Даже лучшие произведения голландской школы скрываются за столь же плоскими названиями. Так, прекрасная картина Метсю из коллекции ван дер Хопа называется «Подарок охотника»; замечательная картина Паулюса Поттера — кто бы догадался об этом! — жемчужина Аренбергской галереи, называется «Отдых около гумна». Также знаем мы, что представляют собой и другие произведения Поттера: «Бык», «Корова, смотрящаяся в воду» или еще более известная «Корова, которая…» в Петербурге. Что касается «Урока анатомии» и «Ночного дозора», то да позволено мне думать, что вовсе не значительность их сюжета обеспечила этим творениям их бессмертие.
Мы повсюду встречаем в живописи подлинные дарования сердца и ума, глубокие чувства, нежность, благородное сочувствие к историческим драмам и доскональное понимание жизненных драм; встречаем картины патетические, трогающие нас, потрясающие, очень интересные, порой неожиданные, поучительные. Все эти качества можно найти всюду, кроме голландской школы, которая, занимаясь главным образом реальным миром, больше других, кажется, пренебрегала его моральной стороной. Страстно отдаваясь изучению всего живописного, она меньше, чем какая-либо другая, замечала его живые истоки.
Какая причина побуждает голландского художника писать картины? Никакая! И заметьте, ее у него никогда и не спросят. Крестьянин с сизым от пьянства носом глядит на вас вытаращенными глазами и хохочет во все горло, поднимая кружку. И если только эта картина хорошо написана, она имеет свою цену. У нас же, если сюжет в картине отсутствует, от нее требуется, по крайней мере, живое, правдивое чувство и ясно ощутимое волнение художника. Пейзаж, не выражающий настроения самого художника, — произведение не удавшееся. Мы не умеем, подобно Рейсдалю, создавать шедевры, изображая пенящуюся и мчащуюся между темными скалами воду. Животное на пастбище без выраженной идеи, «без понятия» — как говорят крестьяне об инстинкте животных, — недостойно кисти художника.
Один очень оригинальный художник наших дней, человек с возвышенной и печальной душой, с добрым сердцем, сам настоящий крестьянин, рассказал нам в своих картинах о жизни деревни, о ее жителях, о трудностях, горестях и благородстве их труда, чего ни один голландский художник никогда не догадался бы разглядеть. Он передал это несколько варварским языком и в формулах, где мысль обнаруживалась более сильно и ясно, чем кисть. И однако ему были бесконечно благодарны за такие его устремления. В нем наша французская живопись как бы увидела всю чуткость Бернса, правда, менее искусно выраженную. Теперь, подводя итог, можно спросить, действительно ли хороши были картины этого художника? Его форма, его язык — я говорю о той внешней оболочке, без которой не существуют и не живут произведения духа, — имеют ли они все достоинства, присущие великому художнику и обеспечивающие ему долговечность? Он кажется глубоким мыслителем рядом с Поттером и Кейпом и увлекательным мечтателем рядом с Терборхом и Метсю. Вспоминая тривиальность Стена, Остаде или Брауэра, в нем видишь неоспоримое благородство. Как человек он мог бы всех их заставить покраснеть. Однако стоит ли он их как живописец?
Какой же вывод отсюда? — спросите вы.
Но нужен ли здесь вывод вообще? Франция проявила гениальную изобретательность, но мало чисто живописных способностей; Голландия ничего не изобрела, но писала поистине чудесно. Такова разница между этими двумя странами. И она, конечно, значительна. Но следует ли раздумывать, какие качества выше, и на основании этого непременно противопоставлять один народ другому, как будто между ними существуют такие противоречия, которые нельзя примирить? Я не берусь это утверждать. Но, действительно, до сих пор мысль составляла силу лишь великих произведений изобразительного искусства; в произведениях же средней значимости она как будто утрачивала свой смысл.
Чувство спасло некоторые из них, любознательность испортила очень многие, ум погубил все.
Этот ли вывод следует сделать из всего предшествующего? Позднее найдут, конечно, другой; но сегодня я его не вижу.
Паулюс Поттер
Вместе с «Уроком анатомии» и «Ночным дозором» «Бык» Поттера — наиболее знаменитая картина в Голландии. Гаагский музей в значительной мере обязан ей тем интересом, какой к нему питают. Это не самое большое полотно Поттера, но, во всяком случае, единственное из больших его полотен, заслуживающее серьезного внимания. «Охота на медведя» Амстердамского музея, если предположить ее подлинность и освободить от искажающих наслоений позднейшей реставрации, представляет собой проявление экстравагантности молодого человека и самую грубую ошибку, какую он когда-либо совершил. «Бык» же бесценен. При стоимости, какую имеют в настоящее время произведения Поттера, никто не усомнится, что пущенная в продажу картина достигла бы на европейских аукционах баснословной цены. Но действительно ли это произведение так прекрасно? Отнюдь нет. Имеет ли оно то значение, какое ему приписывают? Несомненно. Значит, Поттер — большой художник? Очень большой. Следует ли отсюда, что он пишет так хорошо, как говорят? Не совсем так. Мы имеем здесь дело с недоразумением, которое следовало бы рассеять.
В тот день, когда открылся бы воображаемый аукцион, о котором я говорю, где каждый без стеснения мог бы спорить о достоинствах знаменитого произведения, мы могли бы услышать, если бы кто-нибудь осмелился вслух высказать всю правду, приблизительно следующее:
«Репутация этой картины и очень преувеличена и вместе с тем вполне законна, что объясняется ее двойственностью.
В ней видят несравненное произведение ЖИВОПИСИ, И ЭТО — заблуждение. Думают найти в нем пример для подражания, образец, в котором невежественные поколения смогут постичь секреты техники их искусства. Тут опять-таки коренная ошибка. Картина некрасива и не продумана в целом, живопись однообразна, груба, тяжела, тускла и суха, композиция донельзя убога. Картине недостает цельности; не понять, где в сущности она начинается и чем кончается; хотя падающий свет и передан, но он разбросан совершенно произвольно и ничего не освещает. Картина расползается во все стороны и словно вылезает из рамы, настолько все в ней кажется лежащим прямо на поверхности полотна. Она загромождена и в то же время не заполнена. Ни линии, ни краски, ни распределение эффектов не отвечают самым элементарным условиям, необходимым во всяком хоть сколько-нибудь стройном произведении. Животные своим несообразным ростом вызывают улыбку. Рыжая корова с белой головой кажется сделанной из какого-то твердого материала. Овца и баран похожи на гипсовые муляжи. Что же касается фигуры пастуха, то вряд ли кто-нибудь станет ее защищать. Только две части этой картины приведены в согласие — необъятное небо и огромный бык. Облако вполне на месте: оно правильно освещено и окрашено там, где это нужно, чтобы служить фоном для главного предмета и выделить его рельеф. Умело применяя законы контраста, художник хорошо сопоставил светлые тона и темные оттенки шерсти животного. Самая темная его часть удачно противопоставлена светлой части неба, а энергично подчеркнутая и тщательно проработанная фигура быка — прозрачности атмосферы. Однако при простоте той задачи, которая стояла перед художником, это вряд ли является его заслугой. Все остальное — приправа, которую можно было бы выкинуть без всякого сожаления с пользой для картины».
Такова была бы резкая, но справедливая критика. И все же, по общему мнению, менее придирчивому, а, может быть, более проницательному мнению, картина вполне стоит своей цены.
Общественное мнение никогда не заблуждается полностью. Сомнительными, часто не совсем верно выбранными путями оно в конце концов приходит к правильному пониманию. Если его доводы в защиту кого-либо не зрегда самые лучшие, то оно всегда найдет другие убедительные аргументы для обоснования своей склонности. Порой оно ошибается в своих оценках, недостатки принимает за достоинства, хвалит художника за его манеру письма, тогда как тут именно заслуга его и невелика. Оно считает, что художник пишет хорошо, если тщательно выписывает все до мелочей, тогда как в действительности это-то и скверно. В произведениях Паулюса Поттера восхищает именно точное, доведенное до крайности копирование предмета. Люди не понимают или не замечают того, что душа художника в подобных случаях больше значит, чем само произведение, а его чувство бесконечно выше результата его творчества.
