Павел Басинский - Скрипач не нужен
Конец шестидесятых – начало семидесятых годов – несомненно, один из самых страшных периодов в жизни Некрасова. В 1866 году ради спасения «Современника» он пишет «Оду Муравьеву», подавителю Польского восстания, после чего либеральная публика отворачивается от него. В том же году «Современник» все-таки запрещают. В 1869-м бывшие сотрудники «Современника» Жуковский и Антонович печатают «Литературное объяснение с г. Некрасовым», где сводят с ним денежные счеты. Некрасов, свидетельствует Антонович, обманул Чернышевского и Добролюбова. Сам при этом остался в стороне, живет барином. В том же году Тургенев в «Вестнике Европы» публикует «Воспоминания о Белинском», где выставляет Некрасова в самом невыгодном свете.
Что ты, сердце мое, расходилося?..Постыдись! Уж про нас не впервойСнежным комом прошла-прокатиласяКлевета по Руси по родной.Не тужи! пусть растет, прибавляется,Не тужи! как умрем,Кто-нибудь и об нас проболтаетсяДобрым словцом…
Недалеко время, когда публике наскучит поэзия Некрасова, и она отвернется от него в ожидании нового кумира. Кумир не замедлит явиться. Им окажется молодой стихотворец С.Я.Надсон.
А пока в конце семидесятых годов смертельно больной Некрасов пишет цикл «Последние песни» – стихи, вознесшие его имя на величайшую высоту в русской лирической поэзии.
«Последние песни» (черновое название сборника – «Черные дни») пронизаны предощущением близящейся катастрофы. Гул грядущих мировых катаклизмов, зреющих в глубине ХIХ века, гул, еще не слышимый обывателем, явственно звучит в поздней лирике поэта. Поэзия стона переходит в крик. Чувство вселенского горя, непоправимости ошибок, допущенных человечеством, страх за судьбу родины – вот последнее, что мог выразить Некрасов перед смертью:
Дни идут… всё так же воздух душен,Дряхлый мир – на роковом пути…Человек – до ужаса бездушен,Слабому спасенья не найти!Но молчи во гневе справедливом!Ни людей, ни века не кляни:Волю дав лирическим порывам,Изойдешь слезами в наши дни…
Так не могли написать ни Пушкин, ни Лермонтов. Должно было пройти время, чтобы русский поэт смог прийти к подобным откровениям.
Катастрофическое состояние души определило и образную структуру этих стихотворений. Реалист особого склада, Некрасов приходит к поразительному сочетанию глобальности поставленных вопросов с яркой конкретностью их художественного решения. В то же время задолго до символистов Некрасов выступает как подлинный «символист». Как, например, передать чувство бесконечного страдания, накопленного человечеством за века существования? Вот как решал эту тему поэт Иван Аксаков:
И сдается – над всей бесконечнойЖизнью мира проносится стон,Стон тоски мировой, вековечной,Порожденной в пучине времен…
Сильно, экспрессивно! И в то же время расплывчато. А вот Некрасов… Обращаясь к теме русско-турецкой войны, он, минуя батальные полотна, позволяет увидеть читателю последствия войны:
И бойка ж у нас дорога!Так увечных возят много,Что за ними на бугре,Как проносятся вагоны,Человеческие стоныЯсно слышны на заре…
Это стихотворение может иллюстрировать любую военную сводку. И в то же время в нем заключен грандиозный символ цивилизации – вагона, мчащегося в никуда.
Этот символ затем будет возникать в стихах многих больших русских поэтов, от Блока до Рубцова. «Веселый», частушечный ритм этого стихотворения – гениальная поэтическая находка Некрасова. Содержание сталкивается с формой, порождая дисгармонию (говоря музыкальным языком, «контрапункт»), которая зловеще подчеркивает фарсовый характер этих «плясок смерти». А в другом стихотворении Некрасова встречаем символ цивилизации как сошедшего с рельсов вагона. Это прямо – стихотворение ХХ века.
Иногда поэт заглядывает в будущее, но и там не видит просветления:
О, любовь! – где все твои усилья?Разум! – где плоды твоих трудов?Жадный пир злодейства и насилья,Торжество картечи и штыков!Этот год готовит и для внуковСемена раздора и войны.В мире нет святых и кротких звуков,Нет любви, свободы, тишины!
«Уюта – нет. Покоя – нет», – напишет сорок лет спустя Александр Блок.
И вот последнее, к чему пришел поэт: сознание бессилья поэтического слова в мире «картечи и штыков».
Любовь и Труд – под грудами развалин!Куда ни глянь – предательство, вражда,А ты стоишь – бездействен и печален —И медленно сгораешь от стыда.И небу шлешь укор за дар счастливый:Зачем тебя венчало им оно,Когда душе мечтательно-пугливойРешимости бороться не дано?
И вот оказывается, что музе-проповеднице Некрасова непосильно тяжела ноша, возложенная на нее поэтом. Оказывается, между словом и делом лежит непроходимая пропасть. Не только слово никогда прямо не реализуется в дело или реализуется превратно, но между этими понятиями существует внутреннее противоречие, борьба:
Мне борьба мешала быть поэтом,Песни мне мешали быть бойцом…
Художественное слово капризно и хрупко, дело – насущно и грубо. В критике, публицистике этот вопрос решается просто, в поэзии за него приходится расплачиваться кровью. Свободная и гордая крестьянка, какой являлась муза Некрасову раньше, превращается в музу-калеку:
Где ты, о муза! Пой, как прежде!«Нет больше песен, мрак в очах;Сказать: умрем! конец надежде!Я прибрела на костылях!»Костыль ли, заступ ли могильныйСтучит… смолкает… и затих…И нет ее, моей всесильной,И изменил поэту стих…
Некрасов молил прощения у окровавленной музы:
О муза! я у двери гроба!Пускай я много виноват…
Вообще отношения Некрасова со своей музой были особенными. Он понимал, что нагрузил эту легкую небожительницу не свойственным ей заданием, с которым она справиться не в силах. Он бросил красавицу-музу на растерзанье жестокому веку. Вспомним некрасовское:
И музе я сказал: «Гляди!Сестра твоя родная!»
Это о молодой женщине, которую били кнутом на Сенной площади в Петербурге, а там, в числе прочих, наказывали провинившихся крепостных. Итак, поэт заставил свою музу пережить то, что пережили тысячи и тысячи простых людей, над которыми веками издевались сильные мира сего. Гостью с небес швырнул в земную грязь. Некрасов в конце жизни понимал, что иначе он не мог поступить: человеческие страдания были для него все-таки ближе и дороже олимпийского высокомерия классического поэта. Но он понимал и другое: муза не выдержала этих страданий. И в том есть вина не только жестокого века, но… самого поэта. Вот отчего он просил прощения у своей «кнутом иссеченной» музы!
Но кто же способен перенести эти страдания? Небожительница-муза в поздних стихах Некрасова уступает место образу «матери родной». Только мать одна способна утешить умирающего сына.
Не страшен гроб, я с ним знакома;Не бойся молнии и грома,Не бойся цепи и бича,Не бойся яда и меча,Ни беззаконья, ни закона,Ни урагана, ни грозы,Ни человеческого стона,Ни человеческой слезы.Усни, страдалец терпеливый!Свободной, гордой и счастливойУвидишь родину свою,Баю-баю-баю-баю!
Поэт ставит образ матери выше образа музы. Здесь открывался новый Некрасов. На протяжении тридцати с лишним лет критика твердила о «жестокости» поэта. Никто не задумывался над тем, в какой степени «мечтательно-пугливая» душа поэта сама способна была выносить все ужасы «рокового мира», на которые по складу своего характера прежде всего обращал внимание Некрасов.
Очень многие высказывали сомнение в том, что Некрасова можно в строгом смысле считать лириком и даже поэтом вообще. Так, Фет в письме к поэту К.Р. писал: «Читаешь стих Некрасова: “Купец, у коего украден был калач…” – и чувствуешь, что это жестяная проза. Прочтешь: “Для берегов отчизны дальной…” – и чувствуешь, что это золотая поэзия».
Так был ли Некрасов подлинно лирическим поэтом? Один из его поклонников в 1864 году писал: «…идеал г. Некрасова не имеет ничего общего с идеалами других поэтов: он не фантастический какой-нибудь, а возможный, необходимый, несомненный». Другой автор, из журнала «Русское слово», угодливо восклицал: «Наш поэт понимает самого себя, не обманывается на свой счет; он чувствует, что его сила состоит не в яркости образов, не в отделке подробностей, не в певучести стиха, а в искренности чувства, глубине страдания, в неподдельности стона и слез».
Однажды он сам заявил:
Нет в тебе поэзии свободной,Мой суровый, неуклюжий стих!
Он словно оправдывался:
Нет в тебе творящего искусства,Но кипит в тебе живая кровь…
Неудивительно, что некоторые брались Некрасова поучать. Так, автор «Киевского телеграфа» напечатал развернутую программу о том, каким должен быть современный поэт, как и о чем он должен писать. «Таким образом возникает вопрос, каким целям должна служить поэзия? Научным и прогрессивным, ответим мы. Идеал прогресса и науки: развитие человечества в интеллектуальном, моральном и материальном отношениях. Этот идеал и должен руководить поэтом. Работая в таком направлении, он должен брать факты из окружающей нас действительности и воспроизводить их силою своего художественного таланта. Кроме того, поэту надо руководствоваться и идеей при выборе фактов <…>, брать только те явления, существование которых препятствует достижению идеала (то есть обличать. – П.Б.)».
