Надежда Кожевникова - Сосед по Лаврухе
История известная, имена тоже. По высочайшему приказу в 1942 году в Москву призвали цвет науки для обсуждения вопроса государственной важности.
Слухи об исследованиях, ведущихся в Европе и Америке, достигли Кремля. А что у нас? Кто из наших ученых занимается подобным? Как выяснилось, занимались — Алиханов и Курчатов. Так кто из них возглавит грандиозный проект?
Как вспоминал Сахаров в «Московских новостях», при обсуждении этих двух кандидатур Сталин назвал Курчатова. Правда, Алиханов занялся ядерной проблемой несколько раньше, его высокогорные экспедиции по изучению космических лучей получили интересные результаты. К тому моменту он уже был членом-корреспондентом, тогда как Курчатов еще только доктором, что, вероятно, сказалось при выдвижении их обоих в академики в 1943 году: на голосовании в академики прошел Алиханов, а Курчатов был внесен в списки на следующий день, о чем свидетельствуют документы, в частности, справочник Академии наук СССР за тот год. Но не в этом суть. И даже не в том, в чьей именно голове мелькнула молнией «отгадка», после которой создание нашей отечественной бомбы стало лишь вопросом времени. Одна и та же проблема занимала людей в разных странах. Ядерная эпоха уже ломилась в двери.
Исследования в области атома, урановые разработки, создание реакторов превратились для человечества в неизбежность, и война придала ей шквальное ускорение. Все торопились. Но все опять же по-разному.
В нашей стране, в соответствии с режимом, события получали особый окрас. За работой ученых с самого верху наблюдал Берия, материалы изучались у него в кабинете, ночами, в стиле тех лет, параллельно же Лаврентий Павлович отдавал распоряжения в той сфере, где он был признанным специалистом.
Спустя годы, увенчанные наградами, наши физики принимали своего иностранного коллегу, тоже знаменитость. Гость, благодарный за оказанные почести, в прощальном слове высказался в том смысле, что только благодаря самоотверженному труду советских ученых в мире возникло равновесие, спасшее человечество от уничтожения. Слова гостя встретили одобрение собравшихся, за единственным исключением. Им оказался Алиханов. Разволновавшись, покраснев и, как обычно, нарушив общее равновесие, он воскликнул: «Вы ведь не знаете, в каких условиях нам приходилось работать, мы чувствовали себя заложниками!»
И хотя это было именно так, присутствующие ощутили неловкость.
Академик Алиханов был из тех людей, при знакомстве с которыми проясняются очень важные, сущностные понятия, ориентиры, необходимые людям во все времена. Этим, на мой взгляд, прежде всего, интересна его фигура.
Вопрос является ли он «отцом» нашей отечественной атомной бомбы или же одним из тех, кто стоял у ее «колыбели», меня лично мало занимает. Тем более что «история с бомбой» лишь часть его жизненного пути, и по его собственной оценке, часть не самая почетная, не радостная. Хотя именно в ту пору его награждали, ублажали, одаривали деньгами, льготами. Но и ограничивали в каждом шаге, стращали, держали, что, называется, за яблочко.
Обывательское ухо ловит сведения о чужом благосостоянии, о дачах-теремах, блестящих лимузинах. А то, что, случается, в этих лимузинах узников везут — такой сюжет куда меньше тешит. Надо напрягать головку. А что еще беспокойнее, еще сильнее комфорт нарушает, приходится признавать — не существует компромиссов с совестью. Это, во-первых. Во-вторых, творческая личность и власть предержащие — плохие партнеры. Кто-то тогда обязательно довлеет, теснит, напирает, и, как правило, не личность, а власть. Личность обязана сопротивляться, отстаивать свою суверенность, независимость, только тогда гармония в мире, в обществе сохраняется. Личность — противовес всему официальному, казенному. Личности нет, коли со всем она согласна, все приемлет, все приветствует. Нет личности — и образуется масса, толпа, с одной глоткой. А за глотку такую можно вцепиться — и сжать.
Алиханов — личность именно потому, что сопротивлялся при попытках его подчинить, сломить. Из этих конфликтных столкновений, равно как из достижений творческих, его биография и строится. Кстати, тут характерны совпадения: профессиональные интересы, принципы ученого сшибались с интересами, принципами системы. Его независимость, обостренное чувство собственного достоинства не позволяли ему отступать даже при явной опасности — список его провинностей рос. Потом все подсчитали, начиная с 1942 года…
Алиханов был вызван в Москву из Еревана правительственной телеграммой «в связи с работами по оборонной тематике». Вместе с женой и маленьким сыном поселился в одном из коттеджей Института физических проблем, руководимого Капицей, так называемом «Капичнике». До того они жили в коммунальной квартире в Фурмановом переулке, где приютили еще одного ленинградца, прибывшего в Москву по той же надобности, Игоря Васильевича Курчатова.
Правительственное задание было получено, но Алиханов в течение 1943–1944 гг. успевал заниматься еще и своими космическими лучами. Правда, новая экспедиция на Алагез прошла без его участия, но и умом и сердцем он был там. Пока ситуация позволяла. Она круто изменилась в 1945 году, когда американцы взорвали бомбу над Хиросимой. Это так и названо — «эффект сорок пятого», после которого никаких проволочек уже не допускалось: никаких самостоятельных занятий, никакой чистой науки — полная мобилизация.
Но и при неусыпном надзоре Алиханов дозволял себе вольности. Несмотря на категорический запрет Берии и, пожалуй, этим запретом подхлестываемый, он регулярно, с неукоснительной точностью, ехал на Николину Гору к опальному Капице, которого очень немногие отваживались тогда навещать. Беседовали, слушали музыку — жена Алиханова, известная скрипачка Слава Рошаль, приезжала с инструментом. Разумеется, Берия об этих посещениях знал, но, что поделать, Алиханов был нужен.
С Курчатовым они были дружны, и друг друга ценили, но вот работать полностью под руководством Курчатова (как другие, тоже блестящие умы, Арцимович, скажем) Алиханов не согласился. Натура. А кроме того у него были свои соображения по изготовлению реакторов. Курчатов делал их графитовыми, Алиханов тяжеловодными.
Так, с 1945 года возникли лаборатория № 2, руководимая Курчатовым, и № 3, под руководством Алиханова, впоследствии переросшая в ИТЭФ. Как писал А.Рудик, «лаборатории эти реально конкурировали. И это несмотря на то, что, конечно, лаборатория N 2 была существенно больше и постепенно стала лучше обеспечиваться».
Алиханов стал создателем первого в Советском Союзе ядерного реактора с тяжеловодным замедлителем, но распространение у нас в стране получили реакторы графитовые, которыми занимался Курчатов. Почему? Тут дело ни в чьих-то кознях, интригах — выбор сделало само государство. Графитовые реакторы были дешевле — довод разительный. Сколько раз мы на дешевке ловились и скольким за нее расплачивались — бесконечная тема. Преимущество же тяжеловодных реакторов представлялось сомнительными, поскольку они требовали больших затрат. А то, что тяжеловодные реакторы сами себя регулировали, действовали при таком тепловом режиме, при котором, если температура повышалась и возникал перегрев, происходило автоматическое отключение цепной реакции — эта деталь не была принята во внимание. Ее оценили позднее, в особенности после Чернобыля.
Все это вовсе не значит, что следовало назначить в руководители проектом не Курчатова, а Алиханова. Как организатор Курчатов равных себе не имел, и назначение его, наделение столь высокими полномочиями было правильным, справедливым. Когда Курчатов умер, Алиханов очень горевал, и потому, что 6ыл по-человечески к Курчатову привязан, и потому что Курчатов, будучи наверху, в правительстве, в ЦК, умел защитить как науку, так и ученых.
Люди по-настоящему одаренные не завистливы. Когда о работах ядерщиков стало возможным говорить вслух, статьи в газетах появились, Алиханова, как подтверждают его близкие, нисколько не задевало, что роль Курчатова в их общем деле приобретает все большую значительность, в то время как он сам, Алиханов, все дальше отступает в тень. Даже когда умаление его заслуг оказывалось явным, вопиющим, он будто этого не замечал, говорил: «Игорь действительно больше вкладывал, больше за все переживал, так что все правильно. А вообще, лучше бы моего имени вовсе не упоминали в связи с этими делами…»
Да, как создателя атомной бомбы он себя не ценил. Хотя именно потому что он ее создавал, над ней работал, он и уцелел, выжил. Иначе бы Берия давно с ним расправился. Собственно, в такой готовности Лаврентий Павлович пребывал постоянно. И подготовка проводилась основательная.
Пока одни трудились на благо Родины, выполняли задание по обороне, создавали оружие для защиты отечественных рубежей, другие неторопливо, тщательно собирали компрометирующие их материалы, «шили дела» на всех, кто к бомбе был причастен, чтобы сразу их накрыть, если испытания окажутся неудачными — и просто на всякий случай. Тут давняя традиция: тем, кто строил храмы, выкалывали глаза; тех, кто работал над подземным ходом, уничтожали.
