Мариуш Вильк - Тропами северного оленя
— А сколько у вас оленей?
— Это секрет фирмы.
Позже Валерий называл самые разные цифры — то ли проговаривался по неосторожности, то ли проникся доверием: раз говорил о двухстах головах, другой — о двухстах пятидесяти, а порой, по его рассказам, выходили и все триста. Впрочем, оценить стадо — дело непростое. Попробуй сам — считают ведь всегда через бинокль, олени постоянно в движении да к тому же никогда не пасутся все вместе. Так что одну и ту же группу нередко считают дважды, а то и трижды. Плюс браконьеры, росомахи и волки. И приплод. Лишь зимой, когда оленей отлавливают и сгоняют с гор, можно реально оценить поголовье.
После первого нашего разговора с Валерием жизнь лагеря я представлял себе следующим образом. Сами они питаются, главным образом, рыбой — в Луявре огромное количество и сига, и щуки, и налима, и форели. И кумжа попадается, красная рыбка, — излишки улова продают в Ловозере. В ягодную пору сидят на ягодах — в буквальном смысле. То есть по целым дням не выходят из тундры, ползая в ягодниках с совками-граблями.
— Представь себе, что это за бизнес, если мужики за один сезон дома себе построили — на одних ягодах-то.
И от туристов копеечка-другая перепадает… Валерий за день в горах берет восемьсот рублей (почти тридцать долларов). Этакий северный шерп.[126]
Тащит провиант на всю группу, отыскивает дорогу и место для ночлега, разводит костер и следит за психологическим состоянием участников экспедиции — если надо, позаботится лучше родной матери. В одиночку ходить по Ловозерским тундрам нелегко — воздух здесь разреженный (как на высоте нескольких тысяч метров), погода чрезвычайно переменчива, нередки галлюцинации. Это горы Крайнего Севера — кроме железного здоровья, здесь требуются стальные нервы. В противном случае без Валерия Теплакова в горы — и думать не смейте.
Каждый заработанный рубль (доллар или евро) идет на продукты, которых в тундре не найдешь — хлеб, чай, сигареты, макароны, сахар и водку, а также на топливо для «Буранов», лодок и генератора. Случалось неделями жрать рыбу без хлеба и запивать ее настоем из листьев черники. Зато уж как попадется группа немцев, то вся кормежка — за их счет, причем весьма приличная: иностранцы привозят с собой всякие деликатесы — фрукты, швейцарский шоколад, голландский сыр, чешское пиво, порой виски, а сами заказывают традиционные саамские блюда — оленину, приготовленную на гриле, бифштекс по-лопарски, почки в пиве, гуляш a la Куйва, суп-лимм или дичь с морошкой.
— Скажу тебе прямо, Map, обслуживание туристов — главный шанс общины. И ее будущее.
— А олени?
— Ну, кольские лопари никогда не разводили оленей на продажу. Держали столько, сколько нужно, чтоб самим выжить. Живой запас мяса, шкур для одежды и костей для кустарного промысла. Лопари жили охотой и рыбалкой. Оленей использовали, главным образом, как транспортное средство или как приманку на охоте. Поэтому каждой семейной общине хватало стада из нескольких оленей (в крайнем случае — нескольких десятков). И лишь когда на Кольский полуостров пришли коми, началась это гонка за увеличением поголовья — так называемая интенсификация разведения. Коми-ижемцы разводили оленей на продажу, подобно сегодняшним совхозам, мы же всегда держали оленей только для своих нужд.
— Мы — это кто?
— Саами по себе, — Лемминг хихикнул, — ясное дело, это каламбур. Где теперь найдешь настоящих саамов? Кровь перемешалась, гены выродились, традиции и обряды вымерли. Нельзя же назвать шаманским ритуалом то, что показывают в ловозерском Центре саамской культуры. Это как если бы ваш священник, ксендз или другой мулла служил где-нибудь в клубе — на потребу туристам. Представь себе исповедь или святое причастие понарошку. Как в кино. Вот и с пастушеством то же самое. Ты видел совхозные стада? Страшно сказать: олени там — скот, предназначенный на убой! А для лопаря олень был священным животным, братом, членом семьи. Ходили одним стадом. Неспроста кто-то из ученых сказал, что не человек приручил дикого оленя, а олени приручили людей.
— Как это понимать?
— А буквально.
— Давай о туристах…
— О них и речь. Подобно тому, как в прошлом мы использовали домашнего оленя, чтобы приманить дикое стадо, сегодня олени — главная приманка для немца. Ты себе не представляешь, как они обожают кататься на оленьих упряжках. Или мчаться на лыжах за оленем. Олень — наша марка, туристов привлекает не меньше экзотических гор. Потому я и говорю, что будущее общины «Пирас» — это туристы. Олени — это фольклор, который мы им впариваем: сувениры из шкуры или кости, театрализованные обряды, одежда и еда. Но весь этот бизнес крутится вокруг туристов.
— Ты сказал, что вы — «саами по себе», хотя сам ты не саам.
— Для меня саами — не раса, народ или род, а характер и образ жизни. Это бродяга тундры — сегодня тут, завтра там. Как мои олени — никто за ними не присматривает, сами пасутся в горах, так и я тут живу, сам по себе.
— Раньше саамы «кружили тропу», так это называлось — я читал у Юрия Симченко. То есть время от времени меняли место обитания, в зависимости от нереста рыбы, линьки птиц. Сегодня о таком кружении говорить не приходится — как кочевать со всем этим барахлом, «Буранами», моторками, генератором и усилителем?
— Во-первых, озеро Луявр кормит нас круглый год, здесь столько сортов рыбы, что сегодня одна нерестится, через месяц — другая, а стало быть, нет необходимости перебираться с места на место. Во-вторых, времена меняются: когда-то саам кружил тропу в тундре, чтобы добыть больше жратвы или поймать своих оленей, а сегодня Юлин кружит в Интернете в поисках туристических фирм и немцев-оленей, ха-ха.
За ироническими интонациями Лемминга я почувствовал сомнения. Да и община, как мне показалось, когда мы с пастухами познакомились поближе, названа так от отчаяния. Что это за семья, в которой живут одни мужики?[127] Взять хоть жену Лемминга, которая одна в Ревде растит дочерей, пока Валерий живет здесь. С остальными — та же история. Андрей С. работал на лесозаготовках в северной Карелии, спился, жена бросила, с работы выгнали. Хорошо хоть, вспомнил о Кольском, где когда-то служил в армии. Теперь кухарит в «Пирасе». Или Сергей, мурманский диджей — ныне помощник «за все». Что-то он у себя в городе наворотил, кто-то его преследовал — не то милиция, не то мафия… Таких, как Игорь или Андрей, через «Пирас» проходит много. Некоторые исчезают, перекантовавшись пару дней, другие задерживаются надолго.
— Ты хочешь сказать, — подхватил я шутку Лемминга, — что Юлин — виртуальный номад?
— Современный номадизм — скорее состояние духа, чем подлинное кочевничество. Легко подстрелить птицу, летящую по прямой, труднее — ту, что кружит. Так и с нами.
В свой первый визит в «Пирас» мы с Наташей жили в чуме. В веже полно мужиков, и от аромата пропотевших онучей дух шел такой, что хоть топор вешай, но ведь чум — это же романтика! Просторные ложа из оленьих шкур, потрескивание дров, звезды в дымнике, тундра за брезентовой стенкой, запах копченого сига (час назад Валерий подвесил под дымник пару свежих рыбин) и упряжи. Словом, сказка.
Взгляд ограничен светом огня, дальше царит мрак — хоть глаз выколи. Чуть зашуршит в углу — тень Оадзи мерещится. Наташа спит, закутавшись в спальник. На дворе холод и ветер, а брезент дырявый. Заглядевшись на пламя, докуриваю косяк. Трудно оторваться — языки огня лижут березовые щепки, перескакивая с одной на другую, то ярко вспыхнут, то погаснут. Щепки шипят, тут и там ползут ленточки дыма. Мерцают угли — то желтым блеснут, то красным, а порой тлеют голубым, точно газ. Меня уже давно влечет стихия огня, одного из элементов мира — наравне с землей, воздухом и водой. Может, поэтому я не хочу отдавать свое тело земле. Лучше в огонь! Не распад и гниение, а с дымком — фьють…
Из головы не идет последняя фраза Лемминга о птице, которую легче подстрелить в полете по прямой, чем когда она кружит. Что он хотел сказать? Андрей, жаривший налимью икру и слышавший наш разговор, пробормотал, что с кружащего мужика труднее содрать алименты. У кого что болит… Однако я не думаю, чтобы Грасиан-и-Моралес (а это его афоризм почти буквально процитировал Лемминг) имел в виду алименты. Должно быть, испанский иезуит думал о чем-то ином…
— Ты больше номад, чем они, — шепнула Наташа сквозь дрему. — Ложись уже.
— Сейчас, только докурю.
Да-а, в такой ситуации трудно быть кочевником. Избыток вещей делает человека тяжелее на подъем. Зависимость от бензина — сродни алкоголизму. Когда-то передвигались пешком — с вьючным оленем или ездили на упряжках, а сегодня без «Бурана» — ни шагу. То же на воде — когда-то ходили на веслах, а теперь на каждую лодчонку цепляют мотор. Вот и вкалывают, чтоб на топливо заработать. Причем это порочный круг: чем больше нужно денег на бензин, тем больше его тратишь в поездках за рыбой и ягодами с туристами (не говоря уж о том, что бочки с топливом тоже нужно сначала привезти). К комфорту легко привыкнуть даже в глухой тундре — электричество, музыка, стекловата. Скоро еще телевизор поставят. Без присмотра все это уже не бросишь…
