Юрий Буйда - Послание госпоже моей левой руке
Серен Кьеркегор, убедившись в отсутствии абсолютных истин, стал Дон Жуаном познания, сознательно множившим противоречия, скандалы, бередившим все свои и чужие раны, отвергавшим общепринятые нравственные нормы и самую возможность утешения, т. е. остановки. В этом смысле — в каком-то смысле — ему парадоксальным образом близок Шестов с его призывом к болезненному — для автора — произволу. И даже Кафка, который, отправив издателю первый сборник новелл, 20 августа 1912 года записал в дневнике: «Если бы Ровольт вернул мне это и я смог бы снова все запереть и сделать так, будто ничего и не было, чтобы стать столь же несчастным, как прежде». И это тоже — «роскошь расточительной игры и смены форм» (Ницше).
В репертуаре немецких и английских странствующих комедиантов и бродячих кукольников пьесы «Дон Жуан» и «Доктор Фауст» стояли рядышком. Автор «Каменного гостя» Пушкин под влиянием книги мадам де Сталь «О Германии» начал набрасывать план к «Сценам из рыцарских времен», где Фауст, которого мадам спутала с издателем Фустом, является изобретателем книгопечатания, соперником Гутенберга. На самом деле Дон Жуана и Фауста объединяет вольное или невольное, осознанное или нет, стремление к эмансипации разума, к эмансипации личности, стремление, возникшее у истоков Ренессанса, вновь вспыхнувшее с небывалой силой в эпоху Реформации и радикально преобразовавшее духовную жизнь Европы.
Акутагава Рюноскэ в одной из своих новелл рассказывает о встрече состарившегося повесы, чьи похождения были известны всей Японии (сотни соблазненных женщин!), и молодого человека, интересующегося подвигами знаменитого донжуана. Старик поведал спутнику историю о том, как он плыл в лодке, где напротив него расположился муж с молоденькой прелестной женой. В течение нескольких часов наш герой мысленно воображал себе ее тело, ее движения и ее негу, таким образом в течение нескольких часов обладая женщиной без ее ведома и в присутствии сурового супруга. Ошеломленный слушатель по недолгом размышлении соглашается со стариком: да, такое соблазнение будет почище и пострашнее, чем физическое. Духовное искусство indulgere genio — ублажать себя — упражнение in voluptate psychologica — в психологическом сладострастии.
Изысканное остроумие японского новеллиста вряд ли оценили бы по достоинству европейские писатели и поэты, для которых Дон Жуан был и остается символом плотской чувственности.
Пушкин не без гордости своей рукой вписал в альбом Ушаковой 37 имен покоренных им женщин (т. н. «донжуанский список» Пушкина), хотя, например, включенная в реестр Элиза Воронцова была лишь платонической его возлюбленной. Боюсь, что и гениальные в передаче эротических сцен стихи его («Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем») скорее мечта, нежели случившееся на самом деле, и если это так, то нам явлено не просто чудо поэзии, но чудо в квадрате, в кубе, в десятой степени. Как заметил однажды Борхес, «поэма впечатляет тогда, когда мы улавливаем в ней страстное желание, а не радость от пережитого». «Чем тоньше артист, тем дальше его мысль от воплощения ее в действие» (Гумилев о Бодлере). Рильке периода «Дуинских элегий» полагал, что утоленная любовь — символ совершенства, полноты, чистой длительности, вечности, но при этом указывал на существенную опасность — утрату индивидуальности. («Сожаления об утрате желания в ходе его утоления, эта расхожая банальность людей бессильных, ему совсем не присущи. Скорее уж они свойственны Фаусту, который в достаточной мере верил в Бога, чтобы продать свою душу дьяволу» — безотносительно к Рильке формулирует Альбер Камю применительно к Дон Жуану). Эта мысль имеет прямое отношение к стихотворениям Рильке «Искатель приключений», «Детство Дон Жуана», «Выбор Дон Жуана» и «Святой Георгий».
Здесь уместно процитировать комментарий к ключевому стихотворению Рильке «Выбор Дон Жуана»: «Стихотворение и по-немецки озаглавлено двусмысленно. Дон Жуан не только своим выбором избирает тех, кого несчастная любовь сделает более любящими (т. е., по Рильке, и более счастливыми), чем так называемые «счастливые любящие». Сам Дон Жуан тоже выбран судьбой свершать эту миссию: делать женщин несчастными, т. е., согласно поэту, более глубоко счастливыми».
Дон Жуан — это и рилькевский «Искатель приключений», извлекающий женщин из небытия, по существу, творящий их подобно художнику и распоряжающийся их судьбами, как Бог. Великая и опасная участь. Тем-то, кстати, и отличается Дон Жуан как культурный, эстетический феномен от образа «донжуана», угнездившегося в обыденном сознании, — герой от бабника.
Для Альбера Камю важна не столько «солнечность» Дон Жуана, сколько его неустанное стремление к священному количеству. Остановить свой выбор на одной-единственной женщине означало бы для Дон Жуана отвернуться от всех богатств мира, утратить индивидуальность, уникальность. «Дон Жуан переходит от женщины к женщине не из-за недостатка любви. Смешно представлять его себе искателем совершенной любви, вдохновленным чудесным озарением. Как раз потому, что он их любит всегда с одинаковой страстью и ото всей души, ему приходится вновь и вновь повторять это принесение себя в дар и погружаться в глубины чувств… Дон Жуан претворяет в поступки этику количественную в противовес святому, тяготеющему к качеству» (Альбер Камю, «Миф о Сизифе»).
В детстве, в юности многие, теряясь перед грозной свободой выбора, начинают мечтать, например, о некоей универсальной Книге книг, о Всекниге, которая каким-то непостижимым образом вбирала бы в себя все книги всех времен. С возрастом мы убеждаемся в иллюзорности, неосуществимости этой мечты и начинаем ценить разнообразие, хотя и обзаводимся пристрастиями, одной, двумя, пятью книгами, которые перечитываем из года в год. Дон Жуан же лишен права и на подобные невинные пристрастия. Его путь, как выражаются математики, это путь дурной бесконечности: 1+1+1…+ n. Самый жуткий из лабиринтов — даже не круг, а бесконечная прямая, из ниоткуда в никуда. Подлинной зрелости — умения постигать все через немногое — ему не дано, такова одна из ведущих особенностей образа, может быть, даже главная и, думаю, роковая. Он вечно одинокий актер, играющий одновременно соблазнителя и соблазняемую, лишенный памяти Протей, удел которого — утраты и ожидания. Он сам «выше сострадания, выше добра», как искомый, но так и не найденный Бог Шестова. На этом пути в обезбоженном мире уже никогда ничего не найти.
Плутарх в сочинении «Почему оракулы молчат?» сообщает о смерти бога Пана. Весть о его смерти принес корабельщик, плывший в Италию мимо острова Паксы (или Паксоса). Божественный голос прокричал через море: «Когда ты прибудешь в Палодес, не забудь объявить, что великий бог Пан умер!» Весть эта на берегу была встречена всеобщим плачем. Так Плутарх, который был жрецом в Дельфах во второй половине I в. н. э., запечатлел финал греческой эпохи. Языческое Средиземноморье созрело для христианства.
«Великий Пан умер!»
Образ Дон Жуана стал одним из ярчайших символов двадцативековой эпохи индивидуализма, завершившейся в печах Освенцима и в ледяных ямах Колымы, эпохи, отступающей перед натиском нового иррационализма и интуитивизма.
Магелланова магия
Бледное злато и тяжелый черный бархат, дюймовым обрезком которого можно убить зазевавшуюся мышь, — злато и бархат, дрожа и колеблясь, расходятся в стороны, и на сцену выступают мужчины со знаменами и барабанами, обтянутыми кожей крещеных ослов, трубачи, словно пьющие из своих серебряных труб, стражи с алебардами и громоздкими мушкетами, раздающиеся, чтобы дать дорогу великим полководцам в надушенных женских париках, вертким шелковоногим любовникам и дамам, которым верхняя одежда служит нижним бельем, — все, все они располагаются на сцене почтительным кругом, в центре которого, положив шестипалую руку на эфес тяжелой шпаги и вздернув упрямый подбородок, обросший толстым маслянистым волосом, — капитан Фернан Магеллан, которому стальной позвоночник, выкованный лучшими толедскими мастерами, не позволяет принимать никакой иной позы, кроме надменно-величественной. Гордыня дозволена ему королевским указом, прощена постановлением Валенсийского собора и освящена смертью. Но за это предписано и после смерти отбрасывать тень — страшную тень.
Принято считать, что Фернан Магеллан родился весной 1480 года в местности Саброза португальской провинции Вила-Реал. Будучи пажом королевы Португальской, изучал астрономию, навигацию и космографию. Принимал участие в морских сражениях с маврами, арабами и индийцами, охромел в результате ранения и получил чин морского капитана. В 1505–1512 годах совершил две дальние морские экспедиции, по возвращении из последней сочинил проект плавания западным путем к Молуккским островам («Если долго идти на запад, обязательно придешь на восток»), который был отвергнут королем португальским и в 1517 году принят королем испанским Карлом I.