Иштван Барт - Незадачливая судьба кронпринца Рудольфа
"Дорогой Рудольф,
На прием, устраиваемый Ройсом, изволь явиться в прусской униформе, а не в парадном мундире.
С любовью обнимаю,
папа ".
Значит, принц Рудольф, тридцати одного года, наследник австро-венгерского трона, единственный сын Франца Иосифа и императрицы Елизаветы, явился на прием в форме бранденбургских улан 11-го прусского полка, почетным полковником коего он состоял. Впрочем, сам император и король также облачился в полковничий мундир прусского образца, то есть, подобно Ройсу, сделал все возможное, дабы продемонстрировать свою благожелательность.
У императора была еще одна причина подчеркивать дружеское расположение к Германии, и присутствующие, конечно же, знали ее. Ни для кого не было секретом, что в вопросе союза с немцами именно наследник и незначительные (к тому же тающие) ряды его сторонников придерживаются особого мнения.
Понятно, что прогерманские газеты, наряду с другими органами печати сообщившие о столь значительном светском событии, с удовлетворением отметили благоприятные признаки. Его императорское величество выразил дружеские чувства к императору Вильгельму уже хотя бы тем, что самолично — к тому же в форме полковника прусской гвардии, — в окружении всех пребывающих в Вене членов императорской фамилии, пожаловал в парадные залы германского посольства. Необычайно высокая честь, оказанная германскому послу столь красноречивым появлением царственных особ, наглядно опровергает тенденциозные слухи о якобы имеющем место ослаблении германо-австрийского союза. Эти слухи время от времени распространяются некоей газетой и в последний раз публиковались там совсем недавно", — сообщает "Дойче Цайтунг" два дня спустя, во вторник. Но аналогичные выводы извлекла из этого посольского приема и "осведомленная" австрийская печать.
Рудольф, который, как принято выражаться, "был тесно связан" с "некоей газетой", на чьи "тенденциозные" публикации намекала "Дойче Цайтунг", — а подразумевался, конечно же, ведущий либеральный орган "Нойес Винер Тагблатт", — наверняка был бы раздосадован, попадись ему в руки газеты за вторник. Однако к тому времени, как они стали продаваться на улицах Вены, наследник уже лежал мертвым в охотничьем замке Майерлинг.
Неплохо было бы обнаружить сейчас какую-либо связь между смертью Рудольфа и приемом в германском посольстве, ведь именно тогда, собственно, наследник в последний раз показался в свете; это был его прощальный шаг (причем на таком чуждом для него поприще!), который невольно придает особую важность каждому моменту вечера. Так могли бы предположить мы, направив свою фантазию по колее, проторенной привычной колесницей романа, но нас постигло бы разочарование: нет ни малейшей прямой связи между этими двумя событиями, сменившими друг друга. Во всяком случае, нет связи непосредственной; ведь если взглянуть на эти события с высот мировой истории, то отчетливо выявятся пересекшиеся в салоне князя Ройса линии жизни и линии силовых полей. Уже по одной этой причине нам не обойтись без вышеупомянутой вводной картины. Ведь для нас, когда мы пытаемся облечь трагический случай в форму связного повествования — то есть более или менее разумно упорядочить массу мелочей, составляющих жизнь и смерть человека, да к тому же загадочных, — для нас этот вечер интересен главным образом тем, что именно здесь почти все участники "истории" встречаются друг с другом в последний — а кое-кто и в первый — раз.
Итак, на приеме присутствовали: императорская чета — Франц Иосиф I и красавица Елизавета (к тому времени она бывала в Вене лишь проездом); наследник со своей куда менее красивой супругой Стефанией, бельгийской принцессой (внучкой наместника Йожефа[2]); граф Хойос, неизменный спутник Рудольфа в охотничьих развлечениях (он станет главным свидетелем при расследовании трагедии в Майерлинге); граф Тааффе, австрийский премьер-министр, друг детства самого императора (затем, по указу Франца Иосифа, он погребет намертво важнейшие документы майерлингской трагедии). И конечно же, здесь была баронесса Вечера с красавицами дочерьми Ханной и семнадцатилетней Марией (точнее, Мери, поскольку обладательница этого имени писала его на английский лад), которая по прошествии неполных сорока восьми часов умрет вместе с Рудольфом и насчет которой "вся Вена”, также представленная на вечере, судачит (как утверждается в различных мемуарах, написанных, естественно, задним числом), что у Рудольфа с нею "liaison"[3]. Ну и, разумеется, здесь присутствовали все лица, играющие мало-мальски важную роль в Вене, — послы великих и малых держав, которые свои донесения на родину в последующие несколько недель будут посвящать главным образом смерти Рудольфа — с одной стороны, дабы удовлетворить жадное до сплетен личное любопытство своих государей (ведь почти все они не только были знакомы с наследником, но и доводились усопшему родственниками по той или иной линии), а с другой стороны, чтобы информировать обескураженных правительственных сановников, которых интересовали не столько мотивы самоубийства, сколько его последствия для европейской политики, ибо отныне у австро-венгерского престола будет другой наследник. И наконец, у подъезда, в холле особняка, в гардеробе, в коридорах и на кухне роились неизбежные второстепенные герои драмы: лакеи, горничные, кучера, служанки, повара — перестанов-щики декораций безвозвратно ушедшего мира, без присутствия и участия которых невозможно было не только жить, но даже умереть и которые поэтому все видели, все слышали, а где не могли услышать — подслушивали. Да, мы чуть не забыли о неких важных свидетелях, присутствие которых на вечере — во фраке, цилиндре, а может, в ливрее — или же за стенами особняка, на улице, в промозглой январской стуже, мы лишь предполагаем, однако наше предположение вполне обоснованно; речь идет о единственно надежных, беспристрастных свидетелях, скупых на слова, зато точных в своих формулировках. Агенты венской тайной полиции, стараясь держаться на деликатном расстоянии и впредь до особых указаний не вмешиваться в ход событий, находились повсюду, где бы ни появлялся кронпринц Рудольф, или, как его называли венгры, "принц Режё", наследник австро-венгерского трона.
*Итак, на суаре князя Ройса собрались все важнейшие участники и свидетели трагедии — за исключением графини Мари Лариш-Валлерзее. А между тем, как мы увидим, она играет ключевую роль во всей истории и даже в это последнее воскресенье держит в своих руках переплетенные нити судеб, хотя почти не выходит из "Гранд-отель Империал", где она остановилась, как и всякий раз, когда наезжала в Вену из чешского имения своего мужа в Пардубице.
Неизвестно, почему графиня Мари Лариш, любимая племянница королевы Елизаветы (дочь баварского князя Людвига от морганатического брака), не была приглашена в германское посольство; и все же именно из ее (к тому же написанных двадцатью четырьмя годами позже) мемуаров мы черпаем самые подробные сведения о событиях вечера. Ведь на приеме в германском посольстве все же (якобы) произошел некий инцидент, вроде бы связанный с последующей драмой и приобретший особое значение в свете позднейших событий и зарождения мифа.
Вот только неизвестно, в чем суть инцидента.
В свидетелях — имеется в виду не только графиня, но и подлинные очевидцы — недостатка нет; выяснилось, что многие из приглашенных дам втайне вели дневники, а послы в силу своих служебных обязанностей сохранили для нас всевозможные придворные сплетни. Но вот в чем загвоздка: все показания не сходятся даже в главном: что же все-таки произошло? Каждый из очевидцев видел и слышал совсем не то, что остальные. К сожалению, нам придется довольствоваться этими свидетельствами, поскольку даже прочие, более существенные документы, связанные с самоубийством (самоубийством ли?) Рудольфа, также далеко не однозначны.
Прием начался в половине десятого вечера; нам этот час может показаться довольно поздним, но, если мы желаем в какой-то мере постичь эту невероятную историю, придется свыкнуться с мыслью, что изображенные на старинных фотографиях люди, вроде бы ничем не отличающиеся от нас самих, не только жили в другом ритме, но чуть ли не дышали по-другому. У человека "служилого сословия" вроде Рудольфа, в то утро с девяти часов уже корпевшего в казарме Франца Иосифа над бумагами, а в девять утра на следующий день занимавшегося тем же самым, но только у себя в кабинете, не было возможности долго разгуливать по залам германского посольства.
Однако вернемся к теме об инциденте — или инцидентах, — происшедшем во время приема. Но спервоначалу — чтобы задать нужный эмоциональный тон, а заодно и воспользоваться случаем, который впоследствии может нам не представиться, — сделаем отступление, расскажем, каким видела в тот вечер Рудольфа леди Пэйджет, супруга британского посла: принц "…выглядел подавленным, печальным, и видно было, что он едва сдерживает слезы". Подумать только — слезы! Английская леди, вероятно, обладала на редкость острым зрением, коль скоро ей удалось подметить такую деталь, которая укрылась от взглядов всех остальных. А впрочем (в особенности если задним числом продумать случившееся), как же еще мог выглядеть утонченный принц благородных кровей за два дня до самоубийства? Да и вообще в те времена питали склонность к томной грусти.
